с маленькой буквы
Венди
мне снился сон — моя весна стучится клювом в скорлупу
сырого льда у самых ног прохожих явно не туда
как пахнет квелая капель, как жадно ахает кобель,
имея кость в одном глазу и суку явную в другом
попарно школьники спешат занять места в трамвае — он
уедет в парк-аттракцион, где ничего не задают,
ржавеет чья-то пятьрублей у переходного ларька,
сосутся барышни в углу под неизменный Нотр Дам,
виляя задом ходит я — тугая юбка до колен
а выше — солнце и свистят от обалдения менты,
встают сосульки а потом все хором лязгаются с крыш
и наступает парадиз а также полный декаданс,
«весна весна» орут коты, «весна» колотится в стекло
ополоумевшая моль, доев последнее манто,
хмельное небо с высоты предосудительно кряхтя,
снимает белые штаны и тихо писает на всех,
кто ждет весны с открытым ртом, а я стоит, поджавши зонт,
сравнимый с пятым колесом кареты принца дореми,
весна течет в носки и вот я просыпаюсь... Хэппиэнд.
* * *
«…Рыбий жир ленинградских ночных фонарей…»
О. Мандельштам
Гнетет тоска о величавом:
Петрополь, моль, полупальто…
На жигуленке густо-чалом
Въезжать в понтовое авто,
Швыряться вниз с моста свиданий
На ноздреватый мокрый лед,
Грустить, как принц обеих Даний,
Стреляться — влет.
Делить бездомье на Дворцовой
Под рыбьей сыростью небес,
Смотреть в окно за травлей псовой,
Остаться — без
Чинов, печатей, вицмундира,
Пречудных очерков пера.
Была бы теплая квартира,
А так — дыра.
Сквозит слезой окно в Европу,
У всех дверей особняка
Собой прокладывает тропы
Одна река.
Уплыть до моря и обратно —
Ни каблуком, ни в жисть ни в смерть!
Бездумной гроздью виноградной
Побыть посметь.
От немоты изнемогая,
Суставы слов перебирать,
Играть — как будто бы другая
Душа, тетрадь…
Искать распухшей тушей щенной
Асфальт по мартовски рябой
Последний день невозвращенья
Проспать — тобой.
…Под звук захлопнутой страницы,
Под залпы водосточных труб
Слова преставленной столицы
Спадают корочками с губ.
* * *
Несыплется с неба невидимый снег,
Мешая прохожим спешить,
Развязку дорог иероглифом «нет»
С моста остановок спиши.
По торжищу тихо проходит январь —
Седой аутсайдер в джинсе.
Закат на киоски кропит киноварь,
Пока собираются все
Двенадцать за тайной вечерей в саду,
В тени недозрелых плодов,
По дружески делят слова и еду,
Увы, одоление льдов
Ведет к удалению вверх от земли,
Ветвей и ладоней и грив,
А струи воды оставляют в пыли
Морщинистый глиняный глиф.
Из праха, как водится… Им ли не знать
Апостольской правды времен.
Встаешь, чтобы падать, растешь, чтобы снять
Уборы. И дядя Семен,
Вертя в толстых пальцах брелок от ключа
Посмотрит и скажет «Пора
Поставить печать и ожить и кричать
Эвоэ, да здравствует рай!»
Двенадцать весь вечер сидят у костра,
Беседой часы бороздя.
Особенный, пряный, пронзительный страх —
У них оказаться в гостях.
Увидеть, узнать, не остаться немой,
Просить (…попроси и спасен…)
Не яблока летом, не снега зимой,
Корзиночку ягод и все.
Не хлеба, не чуда, не места у ног…
Корзиночку ягод — и все.
Майн таере
Дедушке Хаиму Батхану
Как было б славно — в тоске овечьей смиренновзорой
Стоять с мальчишкой едва усатым под балдахином
И слушать робко, как старый ребе благословляет
Постель и крышу и путь совместный и плод во чреве…
Ходить пузатой, задрав носишко до синагоги,
Мурлыкать баю, мой сладкий мальчик, все будет баю,
Сновать до рынка за белой курой, стирать на речке,
Мечтать о боге, вертя рубашку в огрублых пальцах,
В канун субботы зажечь с молитвой сухие свечи,
Рыдать о чуде над смертным жаром у изголовья,
Рожать по новой, не слушать мужа, что Палестина —
Растет наш Идл, ему на Пасху уже тринадцать,
Пора невесту искать, а в доме ни коз ни денег…
Что будет дальше? Гешефт для бедных, погром, холера,
Тугая старость, в подоле зерна, в постелях внуки.
Играет скрипка, танцует память на мокрой крыше,
Кружится вальсом сестер и братьев народа штетл.
Твой дядя Нойах давно отправил ковчег завета
По сонным водам куда подальше… Шалом, приплыли.
На черта в печке, ни богу свечки, ни теплой халы,
Ни уголечка под новым домом, ни «комец-алеф».
Для новых юде Ерушалаим, для старых — кадиш
На ленинградском сыром кладбище обезлюделом.
Но где-то рядом на грани слуха играет скрипка
Узор вальсовый, три такта сердца. Как было б славно…
Снебападение
Я — дворник, поскольку стою во дворе,
В асфальтово-серой сырой конуре,
На знамени шавка, в ладони метла,
Небесная крыша для взгляда мала,
И все, что бывает, под шорох «проснись»,
Сквозь звездные щели ссыпается вниз:
Вчеравтрашний снег, послезавтрашний пух
Перин, из которых мы вышибем дух,
Пыльца штукатурки, шнурки от сапог,
Сушеное слово, которое бог,
Холодные искры от слова «согрей»,
Страницы из книжек и календарей,
Каких-то никчемных часов чешуя,
Минута любви совершенно ничья,
Окурки фантазий на лестничных кле…
Ладонный рисунок в оконном стекле,
Резоны собраться, начать и дружить,
Измятый билет на вокзал ностальжи.
Я дворник, поэтому мусор дворю,
Сгребаю осыпки и вместе горю,
Но в час, когда мусор со мною горит,
Чудесная птица над небом парит,
В засыпанной, сонной, соленой Москве
За дымом она поднимается… Вверх.
Баллада о возвращении
«…И вечен храм, чье имя Ностальгия …»
С. Бережной
В паноптикуме памяти храня
Симптомы неслучайных совпадений,
Я не боюсь теней и привидений —
Они невольно радуют меня
Возвратом в реку, у которой нет
Ни выхода ни нового теченья.
Нечеткие черты полны значенья.
Скамейка в парке. Яблоко ранет.
Покупка сигарет с утра. Салют
На фоне неуместных новостроек.
Настрой на то, что нас отныне трое.
Вагонные казармы. Сонный люд.
В ячейках переулочных сетей
Другие дни и улицы другие.
Последствие избытой ностальгии —
Искать во всех влюбленных и детей.
Утрется Троя, что ни прорицай,
Покатится, как яблоко на блюде.
…Смеется тот, кого уже не будет,
Под маской незнакомого лица.
* * *
В обманчивом тепле придуманной повозки,
В постельном тет-а-тет, где мы плечом к плечу
Качаем чудный мир, проламываем доски
И щуримся на свет, я больше не хочу!
Отдайте флажолет бессовестного взгляда,
Верните поцелуй при лестничных вратах.
Я требую сто лет ходить, куда не надо,
Стирать соленый грим на трафаретных ртах.
Смотри, дружок, смотри — верхом на элефанте,
До кончиков полна предчувствием балов,
Я выезжаю прочь, хрустящая как фантик.
Успешен мой загон и радостен улов.
Я буду спать зимой. Кому теперь молиться
О дарованьи встреч, еще не разлучась?
…Ты помнишь, как мы шли в листве розоволицей,
Плечом к плечу навек, на год, на день, на час.
Авемария
«…Во-первых они были вместе, второе
И важное было, что их было трое…»
И. Бродский
Родила легко, у холма, на глазах луны.
Муж помог и принял, даром, что не пастух.
Улеглась на сене, подобно скотам земным
И кормила. Клевала носом под хруст и стук.
До заката мужчины строили шалаши,
Распевали гортанно во славу исхода из.
Ей казался младенец, припрятанный в камыши
И за ради плача оставленный парадиз
Понимаешь, Боже, рай — он когда болит,
А потом проходит и делается легко.
Ели сено волы и мулы. Ручьем текли,
Уходили в землю крови и молоко.
...Пахло теплой глиной. Ласкал чело
Лоскуток хамсина. Была среда.
Все огни закончились, но звезда
В облаках над крышей вилась пчелой…
Постучались трое, что за ночь прошли песок,
Отворили дверцу, благо, не заперта.
Увидали сына и женщину и сосок,
Что улиткой сонной выскользнул изо рта.