Он летел по прихоти ветра,
все вниз... и вниз,
бесконечно долго...
То был не листопад: просто таинственно, нежно и одиноко, подчиняясь неземным ритмам, загадочной и однообразной мелодии ветра, опускался трепетный, пульсирующий огонек, крохотная частичка, живой кусочек розово-закатной чайной осени. Идя вслед за медленно отступающей к земле пустотой, пронизанной сетью паутинно-легких ветров, он заходил на посадку, точно крохотный планер, сотканный из солнечных бликов и прощальной улыбки августовского кроткого неба.
Он приближался к чужой и страшной земле, а потом упал прямо на ласковую мутную волну. И волна приняла его, точно своего, в следующий миг отступив, чуть подавшись вниз, будто впрямь почувствовала его невесомую, крошечную тяжесть. Но он не хотел сливаться с волной, с чуждой ему стихией, так непохожей на ветер, стонущий в соснах; он не хотел погибать и потому все еще боролся - этот огневой, прогретый неярким осенним солнышком, невиданный коричнево-золотой, почти прозрачный мотылек, солнечная бабочка.
Было светло и очень тихо, а в гулко вздрагивающем парном воздухе, пропахшем настоенными на солнце травами, бились чуткое ожидание и надежда, старая, как мир, на то, что дети, цветы и листья будут жить вечно, вечно плыть между волной и солнцем, землей и небом в сумеречно-золотистом винном воздухе, почти осязаемом с его сладковатой, пряной, немного приторной медовой горечью.
Вода была соленой, зеленовато-мутной и прохладной, как запотевшее стекло, безжалостно разбитое прибоем на миллиарды осколков зеленого льда. Ледяное крошево брызг сверкало, взлетая перед глазами тысячью зимних радуг, огненной метелью...
А Он все не сдавался. Его иссохшее тело, пронизанное тоненькими, как звенящие росой паутинки, желтыми и красными лучиками-морщинками, так жаждало, так стремилось к волне, так хотело приникнуть к ней, вобрать в себя ее терпкую горечь, слиться с ней воедино,.. но Он не мог этого сделать, потому что это была бы гибель... . И, как подраненная птица с перебитым крылом, Он тщетно пытался взлететь, только приближая конец неимоверными усилиями. Слишком поздно! Предательски отступила казавшаяся такой надежной пустота, отступила, точно испугавшись неожиданной тяжести его разбухшего от воды тела. Перья подмочены, и птице больше не летать!
Легкий порыв ветра, точно издеваясь, на миг подбросил Его - может быть, в напрасной попытке помочь,- чтобы тотчас отпустить.
Он задрожал в последний раз, мягко накрыла Его подошедшая волна. Влажной тряпочкой, скользким розовым лепестком Он стал медленно погружаться... .
Я не без труда поймала его, потому что Море не любит расставаться со своей добычей,- в руках у меня лежал... ОСЕННИЙ ЛИСТ, скользкий и набухший. Налетел ветер,- его внезапный порыв сорвал листья, и вот они один за одним, сначала медленно, потом все быстрее, теперь уже десятками, сотнями полетели к земле, чтобы повторить пройденное Им, первым испытавшим НЕИЗВЕДАННОЕ. Маленькие сказочные жар-птицы кружились в воздухе в медленном вальсе. А, может, это были просто кусочки золотой фольги, содранные малышом с рождественских украшений.
Ветер стих. Внезапно наступившую тишину нарушала только простая и прекрасная мелодия, которую нельзя услышать. Ее можно почувствовать лишь тому, кто слышал ШУМ ГЛУХО ПАДАЮЩЕГО СНЕГА, СНЕГА моих надежд и разочарований.
Шум прибоя звучал как реквием по погибшим листьям.
Осень набросила на волны мерцающее лоскутное покрывало из желтых и рыже-красных листьев.
Опускался занавес. Море шумело...
1 апреля 2003 г., 17 лет