Как мне не нравилось моё стихо!
Взаимностью оно мне отвечало:
ерошилось, царапалось, рычало,
и норовило выпрыгнуть в окно…
Мне странны были хнычущий хорей,
нестройность мыслей, слабость построенья,
и то, как возле запертых дверей
оно скулило, не прося прощенья
за дерзости безумные свои,
за дикий лад, за строк противошёрстность,
за неземную, как казалось, косность,
за оправданья в духе «се ля ви»….
И как-то раз, когда почти луна
почти сменилась месяцем двурогим,
взошла в зенит, и стала ночь длинна,
решилась я: пусть скатертью дорога…
И, приоткрыв, как будто невзначай,
скрипучей двери справа половинку,
уставилась в журнале на картинку,
оставив остывать на блюдце чай.
И потянулись быстрые следы
через дорогу, к лесу, на опушку…
Не видела я в том большой беды,
но почему-то плакала в подушку…
А после снилось (чур тебя, Морфей!):
моё стихо, как гадкий серый лебедь,
расправив крылья, танцевало в небе
среди лесных и прочих разных фей…
Из них одна – из зеркала родня,
почти что я, но что-то в ней другое,
и ей стихо моё- почти родное,
и позабыло вовсе про меня…
И я проснулась…снег шуршал в окне,
За снегом солнце медленно виднелось…
Спокойно мне… Но как бы мне хотелось,
чтоб то стихо опять пришло ко мне!