Я разучилась писать стихи?
Страница исписана. Захлопнулась волшебная дверца.
Самой неописуемой из всех стихий
оказалось мое собственное сердце.
Тысячу лет назад – по крайней мере, очень давно,
я уже не вспомню точно, когда это было, –
в сердце было от человека тепло, но темно.
И я только потом поняла, что оно любило…
Сердце стучало и выпрыгивало из груди,
и при имени, упоминаемом всуе, замирало тревожно.
И презирая, прогоняя, умоляло: «приди!»,
и такое прощало, что, казалось, простить невозможно…
Но в этой борьбе – между разумом и сердцем моим –
оказался победителем все-таки разум.
И когда он осознал, что нам н и к о г д а – двоим,
сердце подчинилось и успокоилось, хоть и не сразу.
А потом было почти все наоборот:
человеки, ближе и понятнее которых не сыщешь.
И каждый день обещал неожиданный поворот,
и новых планов, надежд, влюбленностей – тыщу.
Свет! Разум радовался и рвался к ним…
A сердце оставалось недоверчивым и холодным.
Не могло отогреться из множества ни с одним,
до пустоты легкое, независимое, свободное.
Сердце неподчинимое пытаясь за все наказать,
я учила летать, замирать над обрывом и падать…
Все это было тысячу лет назад.
Единственный свидетель – неизлечимая память.
А когда я, убежденная, что приручила уже
дикое сердце и подчинила его разуму,
встретилась с Человеком на очередном вираже –
поняла: мысли и чувства всё такие же разные.
И на эту дикую стихию не подобрать слов,
и она не укладывается в рифмованные рядки строчек.
И что опять – волной горячей захлестнула любовь,
и сердце снова тревожится и летать хочет.
Ведь Человек – один-единственный на земле! – ему
необходим больше, чем ритмичная работа клапанов.
Зачем – это непостижимо уму.
Но без него сердце стынет измученным и заплаканным.
И нежность, вырастающая теплым комком в груди,
переливается через край и, неуправляемой глыбой
раскрошившись, расползается, скрывает все впереди…
Из слов, которыми это можно описать,
единственное – спас-ибо».
Но и это слово («ибо спас»
этот Человек сердце от одиночества, тоски и смерти)
не объяснит ни красноты полусонных глаз,
ни почерка неровного и нервного на конверте.
Ни этих безумных и безуспешных попыток рифмовать слова
и складывать их в осмысленные, точно передающие суть фразы.
Ни того, что я до сих пор еще жива,
как жива до сих пор не была ни разу.
И значит, остается: доверять необъяснимейшему ему,
утверждающему, что любовь всего превыше, –
сердцу обезумевшему своему.
А голос разума и вовсе лучше не слышать.
И не пытаться самую неописуемую из всех стихий
описывать закорючками исковерканных строк.
Отказаться от любых попыток писать стихи
на неопределенный, не имеющий начала и окончания срок.
И потом, возвращаясь из дальних дорог на одном крыле,
с сердцем, разлетающимся на мельчайшие части,
находить и любить тебя, единственный Человек на Земле,
без которого невозможно представить счастье...