«Смешно, не правда ли, смешно, смешно…»
В. Высоцкий
Его версия:
Я пришел за вашим сердцем, вы подумали за телом.
Нету новых откровений между самых стройных ног.
Сколько жарких миокардов мой душевный холод грело,
Но, по-прежнему, несчастен, и фатально одинок
Путь мой. Видно за столетья не дано мне было встретить
Ту, чтоб с ней одной навеки… Эти омуты-глаза…
Умоляю, только руку! Что? Работа, муж и дети?
Сердце! Это чертов мальчик своего колчана залп
Засадил в меня жестоко. Снова нежной страсти пытка.
Только ты одна - отрада! В общем, полный эксклюзив.
На судьбе моей, наверно, кто-то ваше имя выткал.
Мы умчимся вместе в лето, избежав прихода зим.
Мы уедем, и отдашься, как одна лишь ты умеешь.
Я сниму твои печали. (За ночь восемь раз подряд)
Не смотри, что я потрепан, лыс, а где не лыс, седею.
Ангел мой, так звёзды встали. (Всё стоит. Видать не зря!)
Ты про долг мне что-то шепчешь. Принимаю, понимаю.
И за эти муки чести, ты любима мной сильней.
Мне приписано разбитых женских душ, увы, не мало.
Так бывает. Заблуждался. Только не ответь мне: «Нет».
Что за праведные годы повидала ты, родная?
Ни продать, ни снять, ни сбросить русских золушек хомут.
(Разве что-то есть главнее, этой страсти между нами?)
ДУШУ - БОГУ, ТЕЛО – МУЖУ, НУ А СЕРДЦЕ – НИКОМУ.
Подари мне это сердце, я совсем не искуситель
Я, как Шлиман, жаждал Трои, триста лет тебя искал.
А все, бывшие, прощайте, и, как водится, простите.
Ты мне солнце, счастье, радость, а короче – идеал!
Ты еще молчишь. Не веришь. Ищешь в разуме опору…
Наконец! Пришла. Решилась. Этой жертвы сладок сок.
Свечи. Ночь. «Мартини». Шторы. И скользят одежды к полу.
(Да, в замужних больше страсти). Я упьюсь твоей росой…
Я любил тебя недолго. Ты прости, я так устроен.
Ждут тебя дела мирские, где работа, дети, дом.
Милая, отчалю завтра, как всегда, на поиск Трои.
Но в твоей душе останусь самым радужным пятном…
Её версия:
Да, глупо, конечно же, глупо.
Не слушать пустое. Пустое.
А он видит словно под лупой.
Я – женщина, ведь, а не стоик.
Не верить, не думать, не таять.
Держусь с пенелопьей гордыней.
Но эти глаза держит память,
И руки, и нежность, и имя.
Не двадцать, а ухаю с кручи,
Дворняжкою ласки алкая.
Он каждой любезный попутчик,
Четыреста сорок восьмая.
А, может быть, всё-таки вверить…
В трясину тех глаз провалилась.
Как рыба, погибнуть на нерест
Спешит, я спешила на милость
Отдаться, растаять, растечься,
Вцепиться гулящею кошкой.
Какой эскулап это лечит?
И боль будет адской, но позже.
И пью этот яд по глоточку.
Любимый, он сгинет в тумане.
Клинок его речи отточен,
Я грудью его принимаю…
Рассвет. Нет плаща и ботинок…
Нет в сердце моем укоризны.
Спасибо. Но что-то в грудине
Болит и пройдёт только с жизнью.