Вячеслав Иванович Иванов. Стихотворения

Даниил Серебряный
 

   Вячеслав Иванов
   COR ARDENS
 

 

   

    ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
   

   

   

     КНИГА ПЕРВАЯ 
     COR ARDENS
     ПЛАМЕНЕЮЩЕЕ СЕРДЦЕ
   

   
     Sagt es Niemand, nur den Weisen,
     Weil die Menge gleich verhohnet:
     Dns Lebend'ge will ich preisen,
     Das nach Flammentod sich sehnet. 
     Goethe, «West-Oestlicher Diwan», I, 18: 
     «Selige Sehnsnht»[1]
   
   
     Ты — мой свет; я — пламень твой.  
     Л. Зиновьева-Аннибал
   
   
     БЕССМЕРТНОМУ CBETУ
     ЛИДИИ ДИМИТРИЕВНЫ ЗИНОВЬЕВОЙ-АННИБАЛ
   
   
     Той, что, сгорев на земле моим пламенеющим сердцем, 
     Стала из пламени свет в храмине гостя земли.
   
   

    

      ECCE COR ARDENS
    

         Tой,
     чью судьбу и чей лик
        я узнал
     в этом образе Менады
     «с сильно бьющимся сердцем»
    
       — как пел Гомер —
     когда ее огненное сердце
        остановилось
   

   

    

      МЕНАДА
    

     Скорбь нашла и смута на Менаду;
     Сердце в ней тоской захолонуло.
     Недвижимо у пещеры жадной
     Стала безглагольная Менада.
     Мрачным оком смотрит — и не видит;
     Душный рот разверзла — и не дышит.
     И текучие взмолились нимфы
     Из глубин пещерных на Менаду:
    

       «Влаги, влаги, влажный бог!..»
    

     «Я скалой застыла острогрудой,
     Рассекая черные туманы,
     Высекая луч из хлябей синих…
       Ты резни,
       Полосни
     Зубом молнийным мой камень, Дионис!
       Млатом звучным источи
     Из груди моей застылой слез ликующих ключи»…
    

     Бурно ринулась Менада,
       Словно лань,
       Словно лань,—
     С сердцем, вспугнутым из персей,
       Словно лань,
       Словно лань,—
     С сердцем, бьющимся, как сокол
       Во плену,
       Во плену,—
     С сердцем, яростным, как солнце
       Поутру,
       Поутру,—
     С сердцем, жертвенным, как солнце
       Ввечеру,
       Ввечеру…
    

     Так и ты, встречая бога,
       Сердце, стань…
       Сердце, стань…
     У последнего порога,
       Сердце, стань…
       Сердце, стань…
     Жертва, пей из чаши мирной
       Тишину,
       Тишину!—
     Смесь вина с глухою смирной —
       Tишину…
       Тишину…
   

   

    

      СОЛНЦЕ-СЕРДЦЕ
    

    

      

       ХВАЛА СОЛНЦУ
      

      О Солнце! вожатый ангел Божий,
      С расплавленным сердцем в разверстой груди!
      Куда нас влечешь ты, на нас непохожий,
      Пути не видящий пред собой впереди?
      

      Предвечный солнца сотворил и планеты.
      Ты — средь ангелов-солнц! Мы — средь темных
                         планет…
      Первозданным светом вы, как схимой, одеты:
      Вам не светят светы — вам солнца нет!
      

      Слепцы Любви, вы однажды воззрели,
      И влечет вас, приливом напухая в груди,
      Притяженный пламень к первоизбранной цели —
      И пути вам незримы в небесах впереди.
      

      И в расплавленном лоне, пока не иссякла
      Вихревой пучины круговратная печь, —
      Нас, зрящих и темных, к созвездью Геракла,
      Вожатый слепец, ты будешь влечь!
      

      Любовью ты будешь истекать неисчерпной
      К созвездью родному — и влечь — и влечь!
      В веках ты поволил венец страстотерпный
      Христа-Геракла своим наречь!
    

    

      

       ХОР СОЛНЕЧНЫЙ
      

      Корифей
      

      Наг в полудне, кто владеет
      Огневыми небесами?
      Кто в одеждах тонких рдеет
      Заревыми полосами?
      

      Хор
      

      Царь, сжигающий богатый,
      Самоцветный мой венец!
      Всходы вечности несжатой
      В беге вечном жнущий жнец!
      

      Корифей
      

      В белый зной с бойниц истомы
      Кто палит могильным оком?
      Кто звездой, с подушек дремы,
      Обручается с востоком?
      

      Хор
      

      Солнце, ты планет вожатый!
      Солнце, пастырь лун-овец!
      Новей пламенных оратай!..
      Солнце — сердце солнц-сердец!
    

    

      

       СОЛНЦЕ 
       Газэла
      

      Как стремительно в величье бега Солнце!
      Как слепительно в обличье снега Солнце!
      

      Веет сумеречно вещая прохлада:
      Млеет длительно — всё мед и нега — Солнце.
      

      В чарах сумеречных встретятся два взгляда…
      Как пьянительно кипит у брега Солнце!
      

      В черный гнев из туч просветится пощада;
      И целительно встает с ночлега Солнце.
      

      Солнце — сочность гроздий спелых, соки яда;
      Спит губительно в корнях омега Солнце.
      

      Альфа мира, сеять в ночь твоя услада,
      О свершительная мощь, Омега — Солнце!
      

      Начертало ль в сердце вашем, Геи чада,
      Повелительно скрижаль ковчега Солнце?
    

    

      

       ASSAI РАLРITSTI
      

      
       Довольно ты билось! 
       Леопарди
      
      Всё чем жадно жило ты,
      Вольно-подневольное,
      Всё, чем дорожило ты,
      Сердце богомольное,
      

      Сорвано ненастьями,
      Вьюгами расхищено…
      Смертными пристрастьями
      Ныне ты пресыщено!
      

      Алчное, пресыщено
      Смертными разлуками!
      Жертвенно очищено
      Огненными муками!..
      

      Что ж не облачишься ты,
      Солнце, рдяной схимою?
      Что не обручишься ты
      С зорькою родимою?
      

      Насмерть пораженное,
      Медлишь в отдалении,
      Млеешь, обнаженное,
      В пламенном биении,—
      

      Жарко содрогаешься
      Благостью и жалостью,
      Гневом облегаеться,
      Истекаешь алостью,—
      

      Солнце ль ты богатое,
      Сердце ль, сердце бедное,
      Радостно-распятое
      Горестно-победное!
    

    

      

       ЗABЕT СОЛНЦА
      

      Солнце .ясное восходит,
      Солнце красное заходит,
      Солнце белое горит
      Во свершительном притине —
      И о жертвенной судьбине
      Солнцу-сердцу говорит:
      

      «Ты, сжимаясь, разжимаясь,
      Замирая, занимаясь
      Пылом пламенным, горишь
      Сердце, брат мой неутомный,
      И в своей неволе темной
      Светлый подвиг мой творишь!
      

      Истекаешь неисчерпно,
      Поникаешь страстотерпно
      Во притине роковом;
      Весь ты — радость, ранним-рано,
      Брат мой,- весь ты кровь и рана
      На краю вечеровом!
      

      Будь же мне во всем подобен:
      Бескорыстен и незлобен
      И целительно-могуч,
      Сердце — милостный губитель,
      Расточитель, воскреситель,
      Из себя воскресший луч!
      

      От себя я возгораюсь
      Из себя я простираюсь
      Отдаюсь во все концы
      И собою твердь и землю,
      Пышно-распятый, объемлю:
      Раздели мои венцы —
      

      Острия и лалы терна,
      Как венчаемый покорно,
      Помазуемый в цари!
      Уподобься мне в распятье,
      Распростри свое объятье —
      И гори, гори, гори!»
    

    

      

       ПСАЛОМ СОЛНЕЧНЫЙ
      

      Я пою твои славы, живое
      Солнце!
      И тебе мой псалом, огневое
      Сердце!
      

      Нет яркому Солнцу,
      Свободному свету,
      Неоскудному свету,
      Созвучья иного,
      Чем темное,
      Тесное,
      Пленное
      Сердце,—
      Сердце, озимое семя живого огня!
      Нет жаркому Сердцу,
      Безысходному свету,
      Подспудному, скудному, трудному свету,
      Отзвучья земного:
      

      Ты — его лик и подобье небесное,
      О неистомное,
      В свете своем сокровенное,
      Ты, исходящее пламеннокрылою,
      Царственной,
      Дарственной,
      Жертвенной силою,
      Щедрое Солнце!
      Глаз потемнелый тобой ослепленного дня!
      Ужас, зияющий в полдень в небесном расплаве!
      Полый, торжественный гроб,
      Откуда Воскресший, очам нестерпимо, выходит
                        во славе
      Победы белой
      Над оробелой
      Стражной марою полуденных злоб!
      

      Ибо так славословили ангелы близких селений:
      «Вот, сердце в смертном — солнце пылающее,
      И солнце — вселенной сердце, желающее
      Бессмертных закланий!
      Се, агнец блаженных истоков, струй огневых
                        утолений
      Напояющий трепетных ланей
      И жаждущих робких оленей!..»
      

      И я славословлю тебя, двуединое Сердце
      Всезрящего мира
      Меж горнею бездной
      И бездной во мне!
      Тебя, двуединое Солнце
      Горящего пира
      В моей многозвездной,
      В моей всесвятой
      Глубине —
      В моей золотой
      Тишине!..
      

      И так славословят
      Из тайных своих отдалений
      Ангелы дальних селений
      (Кто отзвук их арф уловит?):
      «Тихая Воля идет,
      Хаос пылает…
      Сердце святыни желает!
      Пристани Солнце ждет!..»
    

    

      

       СОЛНЦЕ-ДВОЙНИК
      

      Ты над злыми, над благими,
      Солнце страдное, лучишься
      Изволением Отца!
      Пред тобою все нагими
      Мы стоим, и ты стучишься
      В наши темные сердца.
      

      В сердце замкнутом и тесном,
      Душный свод кляня, страдает
      Погребенный твой двойник,
      В посетителе небесном
      Кто, радушный, угадает
      Ослепительный свой лик?
      

      Часто, ах, в дреме, подобной
      Тьме загробной,- «Друг стучится,—
      Ропщет узник: — гнать не смей,
      Раб, царя!»… Но стражник злобный
      Видит луч твой и кичится:
      «Гость мой, брат мой; лютый змей»!..
      

      Я, забывший, я, забвенный,
      Встану некогда из гроба,
      Встречу свет твой, в белом льне;
      Лик явленный, сокровенный
      Мы сольем,воскреснув,оба,
      Я — в тебе, и ты — во мне!
    

    

      

       СЕРДЦЕ ДИОНИСА
      

          Осиян алмазной славой,
          Снеговерхий, двоеглавый,—
      В день избранный, — ясногранный, за лазурной
                         пеленой
          Узкобрежной Амфитриты,
          Где купаются хариты,—
           Весь прозрачностью повитый
          И священной тишиной,—
      Ты предстал,- Парнас венчанный, в день избранный,
                         предо мной!
      

      Сердце, сердце Диониса под своим святым курганом,
      Сердце отрока Загрея, обреченного титанам,
      Что, исторгнутое, рдея, трепетало в их деснице,
      Действо жертвенное дея, скрыл ты в солнечной
                         гробнице,—
      

      Сердце древнего Загрея, о таинственный Парнас!
      И до дня, в который Гея,- мать Земля сырая, Гея,—
      Как божественная Ниса, просветится, зеленея,—
      Сердце Солнца-Диониса утаил от буйных нас.
    

    

      

       DЕ PROFUNDIS
      

      
       Sole splendidior, candidior nive 
       Subtilique minus subditus aethere 
       Vitae corporeae condicionibus 
       Arcanus morituri incola pectoris.
      
      Кто б ни был, мощный, ты: царь сил — Гиперион,
      Иль Митра, рдяный лев, иль ярый Иксион,
          На жадном колесе распятый,
      Иль с чашей Гелиос, иль с луком Аполлон,
      Иль Феникс на костре, иль в пламенях дракон,
          Свернувший звенья в клуб кольчатый,—
      

      Иль всадник под щитом на пышущем коне,
      Иль кормщик верхних вод в сияющем челне,
          Иль ветхий днями царь, с востока,
      В лучах семи тиар, на жаркой четверне,
      Вращаешь ты, летя к лазурной крутизне,
          Огонь всевидящего ока,—
      

      Иль, агнцу с крестною хоругвию, дано
      Тебе струить из ран эдемское вино,
          И льется Кана с выси Лобной,
      И копья в снежное вонзаются руно,
      Но зрак твой, пронизав мгновенное пятно,
          Слепя, встает из сени гробной,—
      

      Кто б ни был ты, жених на пламенных пирах,—
      Есть некий бог во мне — так с Солнцем спорит
                         прах —
           Тебя лучистей и светлее,
      Воздушней, чем эфир, рассеянный в мирах,
      И снега белого на девственных горах
          Пречистой белизной белее!
      

      В родной прозрачности торжественных небес, —
      Я жду — из-за моих редеющих завес
          Единосущней, соприродней,
      Чем ты, о зримый свет, источнику чудес
      Вожатый озарит блужданий темный лес:
          К нему я звал из преисподней.
    

   

   

    

      СУД ОГНЯ
    

    
      [2] 
      Гераклит
    
    

      

       СУД ОГНЯ  
      

      
       Сергею Городецкому
      
        Вей, пожар! Идут герои
        От опальных очагов —
         Плен делить, и клады Трои,
        И сокровища богов,
      

        Каждый мышцей неистомной
        Алой сечи мзду купил.
        Встал — и емлет жребий темный
        Фессалиец Эврипил.
      

        И подкупы бранник лютый
        Быстрых глаз бесстрашный бег —
         На Гефестов пресловутый
        Златокованный ковчег.
      

        Дар отеческим залогом
        От Крониона Дардан
        Древле взял,- что тайным богом
        Эврипилу ныне дан.
      

        «Эврипил! струям Скамандра
        Вверь нетронут страшный дар:
        Не вотще его Кассандра,
        Озираючи пожар,
      

        С окровавленного прага
        К нашим ринула ногам!
        С ярых уст скипала влага,—
         Их суды слышны богам.
      

        Эврипил! струям Скамандра
        Ты предай неверный дар:
        Стелет недругу Кассандра
        Рока сеть и мрежи кар»…
      

        Но героям царь не внемлет:
        Испытать обет немой
        Он горит, и клад подъемлет,
        И бежит, укрытый тьмой.
      

      Скрыню раскрыл — и при заревах ночи
      Мужа прекрасного видит в гробу.
      Светятся стклом неотводные очи;
      Ветви густые сплелися на лбу.
      В левом — cocyд; жезл — в деснице
                 торжественной.
      Долгий хитон испещряют цветы.
        Дышат черты
        Силой божественной.
      

        Царь изрыл тайник и недрам
        Предал матерним ковчег.
        А из них, в цветеньи щедром,—
         Глядь — смоковничный побег
      

        Прыснул, сочный,- распускает
        Крупнолистные ростки,—
         Пышным ветвием ласкает
        Эврипиловы виски.
      

        Ствол мгновенный он ломает,
        Тирс раскидистый влачит:
        Змий в руке свой столп вздымает,
        Жала зевные сучит…
      

        Бросил тирс, бежит и слышит,
        Робкий, с тылу шип змеи…
        Сжатой злобы близость дышит…
        И в Скамандровы струи —
      

        Он нырнул и раменами
        Поборает кипь быстрин…
        Бык, изрыгнутый волнами,
        Разъяренный, из пучин
      

        Прянул на берег и гонит
        Эврипилов бледный страх…
        Витязь бег ко граду клонит,—
         Враг храпит, взрывая прах…
      

        Стелют стогна звонкий камень;
        Очи горький дым слепит…
        Уж не бык ревет,. а пламень,
        И не змий — пожар шипит:
      

        В очи глянет — жалит жалом,
        Пышет яростью горнил…
        Вдруг настиг — и в вихре алом
        Сердце сердцем подменил…
      

      Дик, он озрелся на площади. Зданий
      Мощи пылают. В скорбной толпе
      Жены подъемлют клики рыданий…
      Юноша-бог — на горящем столпе!..
      Бог ли ковчега — тот отрок властительный?
      Кудри-фиалки под шлемом темны.
        Очи влажны
        Мглой опьянительной…
      

        Обуян виденьем, скачет,
        Бога славя, Эврипил.
        «Та, что здесь по муже плачет
        Иль по сыне,- возопил,—
      

        Иль по дочери, поятой
        На срамленье ко врагу,
        Иль по храмине богатой
        И родному очагу,—
      

        Пусть пред Вакхом браней пляшет,
        Стан согбенный разогнет!
        Пьяный пламень поле пашет,
        Жадный жатву жизни жнет.
      

        Всё лизнет и всё рассудит
        С Геей сплетшийся Перун.
        Кто пребыть дерзнет — пребудет:
        Ветхий Феникс вечно юн.
      

        Жив убийцею-перуном,
        Поединком красен мир.
        Разногласье в строе струнном,
        И созвучье в споре лир.
      

        Пойте пагубу сражений!
        Торжествуйте севы сеч!
        Правосудных расторжений
        Лобызайте алый меч!
      

        Огневого воеводы
        Множьте, множьте легион!
        Кто прильнул к устам Свободы,
        Хмелем молний упорен,
      

        Ляжет в поле, опаленный,—
         Но огнем прозябнет — жечь.
        Лобызайте очервленный —
         Иль, схватив, вонзайте — меч!»
    

   

   

    

      ГОДИНА ГНЕВА
    

    

      

       ЗАРЕВА
      

      
       С.А. Полякову
      
      Обняли зарева сумерки зимние,—
      На небе — меч…
      Гимнов глубоких придверница,
      Пой, Полигимния!
      Ты ли не спутница бурям и войнам?
      Плачь нам и пой нам
      Жребии сеч!
      

      Хочет ударить — как в колокол веч —
      В струны живые Камена;
      Рот многошумнйы отверст…
      Но Мельпомена,
      Муза-соперница —
      Мертвенный призрак с личиной Горгоны,—
      Ей запрещая гневы и стоны,
      К устам приложила трагический перст…
      

      Молчание!.. Рок нам из мрака зовущую руку простер:
      И — в трепете — все же схватили мы руку вожатую…
      Темный, влечет он тропой непочатою
      Жертву — в костер!..
      

      Вещих сестер
      В ужасе молкнет божественный хор…
      Лишь подвигов Муза, героев печальница,
      Чертит, склонившись, при заревах дальных,
      Сталью холодной на медях скрижальных
      Повесть годин,—
      

        Клио… Да, ты, звездочетов начальница,
        Сроки судьбин
        В зимних созвездьях читаешь, Урания,
        Числишь в них убыли, прибыли ранние,
        Долгую полночь и солнцеворот,
        Феникса-жертвы из пепла возлет!
      

      1904
    

    

      

       МЕСТЬ МЕЧНАЯ
      

      
       Геройской памяти сотника Александра Зиновьева
      
      Русь! На тебя дух мести мечной
      Восстал — и первенцев сразил,
      И скорой казнию конечной
      Тебе, дрожащей, угрозил —
      

      За то, что ты стоишь, немея,
      У перепутного креста,
      Ни Зверя скиптр подъять не смея,
      Ни иго легкое Христа…
      

      Поникли нежные посевы,
      Встает врагами вал морей,
      И жертв невольных чьи-то гневы
      У темных косят алтарей.
      

      12 мая 1904
    

   

   

    

      ОЗИМЬ
    

     Как осенью ненастной тлеет
     Святая озимь — тайно дух
     Над черною могилой рдеет,
     И только душ легчайших слух
    

     Незадрожавший трепет ловит
     Меж косных глыб,- так Русь моя
     Немотной смерти прекословит
     Глухим зачатьем бытия…
    

     1904
   

   

    

      ПОД ЗНАКОМ РЫБ
    

     При заревах, в годину гнева,
     Из напоенных кровью глыб
     Пророс росток святого древа
     На звездный зов заветных Рыб.
    

     Росток младенческий, приземный!
     Орлов ютить ты будешь в день,
     Как над страной неподъяремной
     Могучую раздвинешь сень.
    

     Расти ж! Тебя не скосят люди,
     Не истребят премены дней;
     Не вырвать из родимой груди
     Ничьей руке твоих корней!
    

     Тебя земли вскормила воля,
     Вспоила жертвенная кровь;
     Твой стражный полк, мирского поля, —
     Вся в копьях — колосится новь.
    

     18 февраля 1905
   

   

    

      ЦУСИМА
    

    
      «Крейсер „Алмаз“ прорвался чрез цепь неприятельских судов и прибыл во Владивосток». 
      Из военных реляций
    
     В моря заклятые родимая армада
     Далече выплыла… — последний наш оплот!
     И в хлябях водного и пламенного ада —
           Ко дну идет…
    

     И мы придвинулись на край конечных срывов…
     Над бездной мрачною пылает лютый бор…
          Прими нас, жертвенный костер,
     Мзда и чистилище заблудшихся порывов.—
     О Силоам слепот, отмстительный костер!..
    

     И некий дух-палач толкает нас вперед —
     Иль в ночь могильную, иль в купину живую…
     Кто Феникс — возлетит! Кто Феникс — изберет
          Огня святыню роковую!
    

     Огнем крестися, Русь! В огне перегори
     И свой Алмаз спаси из черного горнила!
     В руке твоих вождей сокрушены кормила:
     Се, в небе кормчие ведут тебя цари.
    

     18 мая 1905
   

   

    

      АСТРОЛОГ
    

         «Гласи народу, астролог,
         И кинь свой клич с высокой башни:
     На села сирые, на чахнущие пашни
         Доколь небесный гнев налег?»
    

         «Чредой уставленной созвездья
         На землю сводят меч и мир;
     Их вечное ярмо склонит живущий мир
         Под знак Безумья и Возмездья.
    

     Дохнет Неистовство из бездны темных сил
     Туманом ужаса, и помутился разум,—
     И вы воспляшете, все обезумев разом,
         На свежих рытвинах могил.
    

     И страсть вас ослепит, и гнева от любви
     Не различите вы в их яром искаженье;
     Вы будете плясать — и, пав в изнеможенье,
     Все захлебнуться вдруг возжаждете в крови.
    

         Бьет час великого Возмездья!
     Весы нагнетены, и чаша зол полна…
     Блажен безумьем жрец! И, чья душа пьяна,—
     Пусть будет палачом!… Так говорят созвездья».
    

     1905
   

   

    

      POPULUS-REX
    

     Тот раб, кто говорит: «Я ныне стал свободным».
     Вольноотпущенник, владык благодари!..
     Нет! в узах были мы заложники-цари;
     Но узы скинули усильем всенародным.
    

     Кто не забыл себя в тюрьме багрянородным,
     Наследие державств властительно бери —
     И Память Вечную борцам своим твори,
     Насильникам отмстив забвеньем благородным.
    

     О Солнце Вольности, о близкое, гори!
     И пусть твой белый лик в годину распри бурной,
     Взнесясь из орифламм алеющей зари
    

     В глубины тихие соборности лазурной,—
     Восставит в торжестве родных знамен цвета,
     Что скоп убийц украл и топчет слепота.
    

     18 октября 1905
   

   

    

      ТИХАЯ ВОЛЯ
    

     О, как тебе к лицу, земля моя, убранства
          Свободы хоровой! —
     И всенародный серп, и вольные пространства
          Запашки трудовой!..
    

     В живой соборности и Равенство и Братство
          Звучат святей, свежей,—
     Где золотой волной вселенское богатство
          Сотрет рубцы межей…
    

     О, как тебе к лицу, земля моя, величье
          Смиренное жены,
     Кормящей грудию,- и кроткое обличье
          Христовой тишины,—
    

     Чтоб у твоих колен семьей детей родимых
          Теснились племена…
     Баюкай тиxo, песнь,- лелей в браздах незримых
          Святые семена!
    

     1905
   

   

    

      SACRA FАМЕS[3]
    

     Мудрость нудит выбор: «Сытость — иль свобода».
     Жизнь ей прекословит: «Сытость — иль неволя».
     Упреждает Чудо пламенная Воля;
     Но из темной жизни слабым нет исхода.
    

     Мудрость возвещает, что Любовь — Алканье.
     Жизнь смеется: «Голод — ненависть и злоба»…
     И маячит Слова нищее сверканье
     Меж даяньем хлеба и зияньем гроба.
   

   

    

      ЛЮЦИНА
    

    
      Fave, Lucinal 
      Vengil.[4]
    
     Так — в сраме крови, в смраде пепла,
     Изъязвлена, истощена,—
     Почти на Божий день ослепла
     Многострадальная страна…
    

     К тебе безжалостна Люцина
     Была, о мать, в твой срок родов,
     Когда последняя година
     Сомкнула ветхий круг годов,
    

     Когда старинные зачатья,
     Что ты под сердцем понесла,
     В кровях и корчах ты в объятья
     Зловещий Парке предала!
    

     Кто душу юную взлелеет?
     Какой блюститель возрастит?
     Чей дух над ней незримо веет?
     Что за созвездие блестит?
    

     Свою ж грызущий, в буйстве яром,
     От плоти плоть, от кости кость,
     Народ постигнет ли, что с даром
     К нему нисходит некий гость?
    

     Где ангел, что из яслей вынет
     Тебя, душа грядущих дней?—
     И скопища убийц раздвинет,
     И сонмы мстительных теней,
    

     Что вихрем веют с океанов,
     Встают с полей бесславных битв,
     Где трупы тлеют без курганов,
     Без примирительных молитв,—
    

     Встают с родных полей, волнуясь —
     Кровавых пойм людской покос,—
     Сгубить, в толпах живых беснуясь,
     Росток, зовущий благость рос…
    

     Елей разлит, светильня сохнет,
     Лампада праздная темна:
     Так, в тленьи медленном заглохнет
     Многострадальная страна…
    

     Но да не будет!.. Скрой, Люцина,
     Дитя надежд от хищных глаз!..
     Всё перемнется в нас, что глина;
     Но сердце, сердце — как алмаз.
    

     На новый 1906
   

   

    

      ЯЗВЫ ГВОЗДИНЫЕ
    

     Сатана свои крылья раскрыл, Сатана
        Над тобой, о родная страна!
     И смеется, носясь над тобой, Сатана,
        Что была ты Христовой звана:
    

     «Сколько в лесе листов, столько в поле крестов:
        Сосчитай прогвожденных христов!
     И Христос твой — copом: вот идут на погром —
        И несут Его стяг с топором»…
    

     И ликует, лобзая тебя, Сатана, —
        Вот, лежишь ты, красна и черна;
     Что гвоздиные свежие раны — красна,
        Что гвоздиные язвы — черна.
    

     1906
   

   

    

      СТЕНЫ КАИНОВЫ
    

    
      И рече ему Господь Бог: не тако: всяк убивый Каина, седмижды отмстится. И положи Господь Бог знамение на Каине, еже не убити его всякому обретающему его.
    
     Вас Каин основал, общественные стены,
     Где «не убий» блюдет убийца-судия!
        Кровь Авеля размоет ваши плены,
          О братстве к небу вопия.
    

     Со Смертию в союз вступила ваша Власть,
     Чтоб стать бессмертною. Глядите ж, люди-братья!
     Вот на ее челе печать ее проклятья:
     «Кто встал на Каина — убийцу, должен пасть».
   

   

    

      ПАЛАЧАМ
    

     В надежде славы и добра
     Гляжу вперед я без боязни:
     Истлеет древко топора;
     Не будет палача для казни.
    

     И просвещенные сердца
     Извергнут черную отраву —
     И вашу славу и державу
     Возненавидят до конца.
    

     Бичуйте, Ксерксы, понт ревучий!
     И ты, номадов дикий клан,
     Стрелами поражая тучи,
     Бессильный истощи колчан!
    

     Так! Подлые вершите казни,
     Пока ваш скиптр и царство тьмы!
     Вместите дух в затвор тюрьмы!—
     Гляжу вперед я без боязни.
   

   

    

      СИВИЛЛА
    

    

      

       НА БАШНЕ
      

      
       Л.Д. Зиновьевой-Аннибал
      
      Пришелец, на башне притон я обрел
        С моею царицей — Сивиллой,
      Над городом-мороком — смурый орел
        С орлицей ширококрылой.
      

      Стучится, вскрутя золотой листопад,
        К товарищам ветер в оконца:
      «Зачем променяли свой дикий сад
        Вы, дети-отступники Солнца,
      

      Зачем променяли вы ребра скал,
        И шепоты вещей пещеры,
      И ропоты моря у гордых скал,
        И пламенноликие сферы —
      

      На тесную башню над городом мглы?
        Со мной — на родные уступы!..»
      И клекчет Сивилла: «Зачем орлы
        Садятся, где будут трупы?»
    

    

      

       МЕДНЫЙ ВСАДНИК
      

      В этой призрачной Пальмире,
        В этом мареве полярном,
      О, пребудь с поэтом в мире
        Ты, над взморьем светозарным
      

      Мне являвшаяся дивной
        Ариадной, с кубком рьяным,
      С флейтой буйно-заунывной
        Иль с узывчивым тимпаном,—
      

      Там, где в гроздьях, там, где в гимнах
        Рдеют Вакховы экстазы…
      В тусклый час, как в тучах дымных
        Тлеют мутные топазы,
      

      Закружись стихийной пляской
        С предзакатным листопадом
      И под сумеречной маской
        Пой, подобная менадам!
      

      В желто-серой рысьей шкуре,
        Увенчавшись хвоей ельной,
      Вихревейной взвейся бурей,
        Взвейся вьюгой огнехмельной!..
      

      Ты стоишь, на грудь склоняя
        Лик духовный — лик страдальный,
      Обрывая и роняя
        В тень и мглу рукой печальной
      

      Лепестки прощальной розы,—
         И в туманные волокна,
      Как сквозь ангельские слезы,
        Просквозили розой окна —
      

      И потухли… Всё смесилось,
        Погасилось в волнах сизых…
      Вот — и ты преобразилась
        Медленно… В убогих ризах
      

      Мнишься ты в ночи Сивиллой…
        Что, седая, ты бормочешь?
      Ты грозишь ли мне могилой?
        Или миру смерть пророчишь?
      

      Приложила перст молчанья
        Ты к устам — и я, сквозь шепот,
      Слышу медного скаканья
        Заглушенный тяжкий топот…
      

      Замирая, кликом бледным
        Кличу я: «Мне страшно, дева,
      В этом мороке победном
        Медно-скачущего Гнева»…
      

      А Сивилла: «Чу, как тупо
        Ударяет медь о плиты…
      То о трупы, трупы, трупы
        Спотыкаются копыта»…
    

    

      

       IRIS IN IRIS
      

      Над севами грады
      Голубиные падают.
      Над гневами радуги
      Любимою радуют
      Надеждой оратаев,
      Небес соглядатаев.
      

      Я ль пагубным вестницам
      Доверюсь, пророчица?
      По радужным лестницам
      Сойти к вам захочется
      Зверям-погубителям,
      Царям-опалителям,
      Огням-небожителям.
      

      Ирида коварная —
      Приспешница Герина,
      Владычицы Громовой.
      Дугой огнезарною
      Година размерена
      Гордыни Содомовой.
      

      Вам радуги кинуты
      Не вестью заветною
      (Заветы отринуты!) —
      Петлей многоцветною.
      Повынуты жребии,
      Суды напророчены;
      И кинут отребия,
      Цепом отмолочены.
    

    

      

       МОЛЧАНИЕ
      

      
       Л.Д. Зиновьевой-Аннибал
      
      В тайник богатой тишины
      От этих кликов и бряцаний,
      Подруга чистых созерцаний,
      Сойдем — под своды тишины,
      Где реют лики прорицаний,
      Как радуги в луче луны.
      

      Прильнув к божественным весам
      В их час всемирного качанья,
      Откроем души голосам
      Неизреченного молчанья!
      О, соизбранница венчанья,
      Доверим крылья небесам!
      

      Души глубоким небесам
      Порыв доверим безглагольный!
      Есть путь молитве к чудесам,
      Сивилла со свечою смольной!
      О, предадим порыв безвольный
      Души безмолвным небесам!
    

   

   

    

      СОЛНЦЕ ЭММАУСА
    

    

      

       ПУТЬ В ЭММАУС
      

      День третий рдяные ветрила
      К закатным пристаням понес…
      В душе — Голгофа и могила,
      И спор, и смута, и вопрос…
      

      И, беспощадная, коварно
      Везде стоит на страже Ночь,—
      А Солнце тонет лучезарно,
      Ее не в силах превозмочь…
      

      И неизбежное зияет,
      И сердце душит узкий гроб…
      И где-то белое сияет,
      Над мраком зол, над морем злоб!
      

      И женщин белых восклицанья
      В бреду благовестят — про что?..
      Но с помаваньем отрицанья,
      Качая мглой, встает Ничто…
      

      И Кто-то, странный, по дороге
      К нам пристает и говорит
      О жертвенном, о мертвом Боге…
      И сердце — дышит и горит…
    

    

      

       SEMPER MORIOR, SEMPER RESURGO[5]
      

      
       Н.М. Минскому
      
      Меж мгновеньем и мгновеньем
      Бездна темная зияет.
      По змеисто-зыбким звеньям
      Тухнет свет, и свет сияет
      Над струистою могилой.
      

      Сладко, вспыхнув лунной силой,
      Вновь тонуть мне в силе темной,—
      Малой искрой миг единый
      Мреть — и меркнуть — над огромной
      Колыбельною пучиной.
      

      Ходит бездной дух-гаситель,
      Ходит бездной воскреситель
      На божественном приволье…
      Погасая, воскресая,
      

      Сладко мне мое безволье
      Доверять валам надежным…
      Светлой думы полоса я
      Над глубоким Невозможным.
    

    

      

       АТТИКА И ГАЛИЛЕЯ
      

      Двух Дев небесных я видел страны:
      Эфир твой, Аттика, твой затвор, Галилея!
      Над моим триклинием — Платона платаны.
      И в моем вертограде — Назарета лилея.
      

      Я видел храм Девы нерукотнорный,
      Где долинам Эдема светит ангел Гермона,—
      Парфенон златоржавый в кремле Необорной
      Пред орлом синекрылым Пентеликона.
      

      И, фиалки сея из обители света,
      Мой венок элевсинский веяньем тонким
      Ласкала Афина; медуница Гимета
      К моим миртам льнула с жужжаньем звонким.
      

      Голубеют заливы пред очами Паллады
      За снегами мраморов и маргариток;
      В хоровод рыжекосмый соплелись ореады;
      Древний мир — священный пожелтелый свиток.
      

      Шлемом солнечным Взбранная Воевода
      Наводит отсветную огнезрачность,
      Блеща юностью ярою с небосвода:
      И пред взорами Чистой — золотая прозрачность.
      

      И в просветных кристаллах излучины сини;
      И дриады безумие буйнокудрой
      Укротила богиня; и открыты святыни
      Ясноокой, и Строгой, и Безмужней, и Мудрой.
      

      И за голою плахой Ареопага
      Сребродымная жатва зеленеет елея;
      За рудою равниной — как яхонт — влага;
      Тополь солнечный блещет и трепещет, белея.
      

      Пред Гиметом пурпурным в неге закатной
      Кипарисы рдеют лесного Ардета,
      Олеандры Илисса, и пиний пятна
      На кургане янтарном Ликабета.
      

      Злато смуглое — дароносицы Эрехтея;
      Колос спелый — столпные Пропилеи;
      Терем Ники — пенная Левкотея…
      Но белее — лилия Галилеи!
      

      Там, далече, где жаждут пальмы Магдалы
      В страстной пустыне львиной, под лобзаньем лазури,
      Улыбаются озеру пугливые скалы,
      И мрежи — в алмазах пролетевшей бури.
      

      И — таинницы рая — разверзли долины
      Растворенным наитьям благовонные лона:
      И цветы расцветают, как небесные крины;
      И колосья клонятся Эздрелона.
      

      Лобный купол круглится, розовея, Фавора;
      И лилия утра белее асбеста;
      И в блаженную тайну заревого затвора
      Неневестная сходит с водоносом Невеста.
    

   

   

    

      ПЕСНИ ИЗ ЛАБИРИНТА
    

    

      

       ПЕСНИ ИЗ ЛАБИРИНТА
      

      
1 ЗНАКИ

      То пело ль младенцу мечтанье?
      Но все я той песни полн…
      Мне снится лучей трепетанье,
      Шептанье угаданных волн.
      

      Я видел ли в грезе сонной,
      Младенцем, живой узор —
      Сень тающей сети зеленой,
      С ней жидкого золота спор?
      

      Как будто вечерние воды
      Набросили зыбкий плен
      На бледно-отсветные своды,
      На мрамор обветренный стен.
      

      И там, в незримом просторе,
      За мшистой оградой плит,
      Я чую — на плиты море
      Волной золотой пылит…
      

      Чуть шепчет — не шепчет, дышит
      И вспомнить, вспомнить велит —
      И знаки светом пишет,
      И тайну родную сулит.
      
2 ТИШИНА

      С отцом родная сидела;
      Молчали она и он,
      И в окна ночь глядела…
      «Чу,- молвили оба,- звон»…
      

      И мать, наклонясь, мне шепнула:
      «Далече — звон… Не дыши!..»
      Душа к тишине прильнула,
      Душа потонула в тиши…
      

      И слышать я начал безмолвье
      (Мне было три весны) —
      И сердцу доносит безмолвье
      Заветных звонов сны.
      
3 ПАМЯТЬ

      И видел, младенцем, я море
      (Я рос от морей вдали):
      Белели на тусклом море
      В мерцающей мгле корабли.
      

      И кто-то гладь голубую
      Показывал мне из окна —
      И вещей душой я тоскую
      По чарам живого сна…
      

      И видел я робких оленей
      У черной воды ложбин,
      О, темный рост поколений!
      О, тайный сев судьбин!
      
4 ИГРЫ

      Мой луг замыкали своды
      Источенных мраморных дуг…
      Часы ль там играл я — иль годы —
      Средь бабочек, легких подруг?
      

      И там, под сенью узорной,
      Сидели отец и мать.
      Далось мне рукой проворной
      Крылатый луч поймать.
      

      И к ним я пришел, богатый,—
      Поведать новую быль…
      Серела в руке разжатой,
      Как в урне могильной,- пыль.
      

      Отец и мать глядели:
      Немой ли то был укор?
      Отец и мать глядели;
      Тускнел неподвижный взор,
      

      И старая скорбь мне снится,
      И хлынет в слезах из очей…
      А в темное сердце стучится
      Порханье живых лучей.
      
5 СЕСТРА

      И где те плиты порога?
      Из аметистных волн —
      Детей — нас выплыло много.
      Чернел колыбельный челн.
      

      Белела звезда отрады
      Над жемчугом утра вдали.
      Мы ждали у серой ограды…
      И все предо мной вошли.
      

      И я в притвор глубокий
      Ступил — и вот — Сестра.
      Не знал я сестры светлоокой:
      Но то была — Сестра.
      

      И жалостно так возрыдала,
      И молвила мне: «Не забудь!
      Тебя я давно поджидала:
      Мой дар возьми в свой путь».
      

      И нити клуб волокнистый —
      Воздушней, чем может спрясти
      Луна из мглы волнистой,—
      Дала и шепнула; «Прости!
      

      До тесной прости колыбели,
      До тесного в дугах двора,—
      Прости до заветной цели,
      Прости до всего, что — вчера»…
      
6 В ОБЛАКАХ

      Ночь пряжу прядет из волокон
      Пронизанной светом волны.
      И в кружево облачных окон
      Глядят голубые сны.
      

      И в трещинах куполов тлеет
      Зенит надлунных слав;
      И в тусклых колодцах белеет
      Глубоких морей расплав.
      

      В даль тихо плывущих чертогов
      Уводит светлая нить —
      Та нить, что у тайных порогов
      Сестра мне дала хранить.
      

      Как звон струны заунывной,
      В затвор из затвора ведет,
      Мерцая, луч прерывный,—
      И пряха Ночь прядет.
      

      И, рея в призраках зданий,
      Кочует душа, чутка
      К призывам сквозящих свиданий,
      За нитью живой мотка.
      

      Кочует средь кладбищ сонных
      И реет под сень и столпы,
      Где жатвы коленопреклонных,
      Где пляска свивает толпы,—
      

      На овчие паствы безбрежий
      И в шаткий под инеем лес,
      Сплетеньем разостланных мрежей,
      По замкам глухим небес…
      

      И путь окрыленный долог:
      Но Тайной — мне ль измениться
      Из полога в облачный полог
      Бежит, мелькая, нить…
      

      И вдруг из глуби черной
      Зигзаг ледяной возник;
      Увижу ль с кручи горной
      Разоблаченный лик?
      

      Сугробы последней поляны
      Алмазный застлали восклон…
      Сквозят и тают туманы —
      И тает, сквозя, мой сон…
    

   

   

    

      ПОВЕЧЕРИЕ
    

    
      
      (Загорье, Могил. г., 1907, июнь — октябрь)
      

    
    

      

       ЗАГОРЬЕ
      

      Здесь тихая душа затаена в дубравах
      И зыблет колыбель растительного сна,
      Льнет лаской золота к волне зеленой льна
      И ленью смольною в медвяных льется травах.
      

      И в грустную лазурь глядит, осветлена,—
      И медлит день тонуть в сияющих расплавах,
      И медлит ворожить на дремлющих купавах
      Над отуманенной зеркальностью луна.
      

      Здесь дышится легко, и чается спокойно,
      И ясно грезится, и всё что в быстрине
      Мятущейся мечты нестрого и нестройно,
      

      Трезвится, умирясь в душевной глубине,
      И, как молчальник-лес под лиственною схимой,
      Безмолвствует с душой земли моей родимой.
    

    

      

       НИВА
      

      В поле гостьей запоздалой,
      Как Церера в ризе алой,
      Ты сбираешь васильки;
      С их душою одичалой
      Говоришь душой усталой;
      Вяжешь детские венки.
      

      Вязью темно-голубою
      С поздней, огненной судьбою
      Золотые вяжешь дни;
      И над бездной роковою
      Этой жертвой полевою
      Оживляются они,—
      

      Дни, когда в душе проснулось
      Всё, в чем сердце обманулось,
      Что вернулось сердцу вновь…
      Всё, в чем сердце обманулось,
      Ярче сердцу улыбнулось —
      Небо, нива и любовь,
      

      И над щедрою могилой
      Не Церерою унылой
      Ты о дочери грустишь:
      День исходит алой силой,
      Весть любви в лазури милой,
      Золотая в ниве тишь.
    

    

      

       КРИНИЦА
      

      Чисты воды ключевые,
      Родники — струи живые;
      В темном лесе — студенец.
      В тихой сеннице прохлада;
      Над криницею лампада
      Золотит Христов венец.
      

      В райском поле — огородец,
      Цвет лазоревый — колодец.
      Говорит с душой Христос:
      «Наклонися у криницы,
      Зачерпни Моей водицы
      Полон емкий водонос».
    

    

      

       ПОКРОВ
      

      Твоя ль голубая завеса,
      Жена, чье дыханье — Отрада,
      Вершины зеленого леса,
        Яблони сада
      

      Застлала пред взором, омытым
      В эфире молитв светорунном,
      И полдень явила повитым
        Ладаном лунным?
      

      Уж близилось солнце к притину,
      Когда отворилися вежды,
      Забывшие мир, на долину
        Слез и надежды.
      

      Еще окрылиться робело
      Души несказанное слово —
      А юным очам голубела
        Радость Покрова.
      

      И долго незримого храма
      Дымилось явленное чудо,
      И застила синь фимиама
        Блеск изумруда.
    

    

      

       НЕВЕДОМОЕ
      

      Осень… Чуть солнце над лесом привстанет,
      Киноварь вспыхнет, зардеет багрец.
      По ветру гарью сладимой потянет…
      Светлый проглянет из облак борец:
      Озимь живая, хмурая ель.—
      Стлань парчевая — бурая прель…
      

      Солнце в недолгом бореньи стомится —
      Кто-то туманы прядет да прядет,
      Бором маячит, болотом дымится,
      Логом струится, лугом бредет,—
      По перелесьям пугает коня,—
      Темным безвестьем мает, стеня…
    

    

      

       УЛОВ
      

      Обнищало листье златое.
      Просквозило в сенях осенних
      Ясной синью тихое небо,
      Стала тонкоствольная роща
      Иссеченной церковью из камня;
      Дым повис меж белыми столпами;
      Над дверьми сквозных узорочий
      Завесы — что рыбарей Господних
      Неводы, раздранные ловом,—
      Что твои священные лохмотья
      У преддверий белого храма,
      Золотая, нищая песня!
    

    

      

       ПРЕДЧУВСТВИЕ
      

      За четкий холм зашло мое светило,
      За грань надежд, о сердце, твой двойник!
      И заревом царьградских мозаик
      Иконостас эфирный озлатило.
      

      Один на нем начертан строгий лик.
      Не все ль в былом его благовестило?
      Что ж в тайниках истоков возмутило
      Прорвавшийся к морям своим родник?..
      

      Луна сребрит парчу дубрав восточных;
      И, просквозив фиалковую муть,
      Мерцаньями межуют верный путь
      

      Ряды берез, причастниц непорочных,
      И пыль вдали, разлукой грудь щемя,
      На тусклые не веет озимя.
    

    

      

       EXIT COR ARDENS[6]
      

      Моя любовь — осенний небосвод
      Над радостью отпразднованной пира.
      Гляди: в краях глубокого потира
      Закатных зорь смесился желтый мед
      

      И тусклый мак, что в пажитях эфира
      Расцвел луной. И благость темных вод
      Творит вино божественных свобод
      Причастием на повечерьи мира…
      .…………………………………………..
      …………………………………………..
      …………………………………………..
      …………………………………………..
      …………………………………………..
      …………………………………………..
    

   

   

   

   

     КНИГА ВТОРАЯ 
     SPECULUM SPECULORUM
     ЗЕРКАЛО ЗЕРКАЛ
   

   
     IMMUTATA DOLO SPECULI RECREATUR IMAGO
     ADVERSIS SPECULIS INTEGRAM AD EFFIGIEM.[7]
   
   
     ВАЛЕРИЮ БРЮСОВУ
   
   
     SANCTAE MNEMOSYNON SODALITATIS[8]
   
   

    

      ARCANA[9]
    

    

      

       ВЕСЫ
      

      Заискрится ль звезда закатной полосы -
          Звездой ответной в поднебесье
      Восток затеплится: и Божье равновесье
          Поют двух пламеней Весы.
      

      И не вотще горит, в венце ночной красы,
          Над севом озимей созвездье,
      Что дух, знаменовав всемирное Возмездье,
          Нарек таинственно: Весы.
      

      Как ветр, колышущий зеленые овсы,
          Летят Победа и Обида
      По шатким бороздам, и держит Немезида
          Над жизнью Иго и Весы.
      

      Мы с солнцем шепчемся, цветя, под звон косы;
          Детей качаем над могилой;
      И жребий каждого в свой час к земле немилой
          Склонят бессмертные Весы.
      

      И никлый стебль живит наитие росы,
          И райский крин спалили грозы.
      Железа не тяжки: но тяжко весят — розы,
          И ровно зыблются Весы.
      

      Пусть, с пеной ярых уст, вся Скорбь, что рвет власы,
          Вас накреня, в рыданьях душных,
      На чаше виснет Зол, вы ж играм сильф воздушных
          Послушны, чуткие Весы!
      

      Совьются времена — в ничто; замрут часы;
          Ты станешь, маятник заклятья!
      Но стойкий ваш покой все чертит крест Распятья,
          Неумолимые Весы!
    

    

      

       MI FUR LE SERPI AMICHE
       Dante, Inf, XXV 41[10]
      

      
       Валерию Брюсову
      
      Уж я топчу верховный снег
      Алмазной девственной пустыни
      Под синью траурной святыни;
      Ты, в знойной мгле, где дух полыни,-
      Сбираешь яды горьких нег.
      

      В бесплотный облак и в эфир
      Глубокий мир внизу истаял…
      А ты — себя еще не чаял
      И вещей пыткой не изваял
      Свой окончательный кумир.
      

      Как День, ты новой мукой молод;
      Как Ночь, стара моя печаль.
      И я изведал горна голод,
      И на меня свергался молот,
      Пред тем как в отрешенный холод
      Крестилась дышащая сталь.
      

      И я был раб в узлах змеи,
      И в корчах звал клеймо укуса;
      Но огнь последнего искуса
      Заклял, и солнцем Эммауса
      Озолотились дни мои,
      

      Дуга страдальной Красоты
      Тебя ведет чрез преступленье.
      Еще, еще преодоленье,
      Еще смертельное томленье -
      И вот — из бездн восходишь ты!
    

    

      

       ЖЕРТВА АГНЧАЯ
      

      Есть агница в базальтовой темнице
      Твоей божницы. Жрец! Настанет срок -
      С секирой переглянется восток,-
      И белая поникнет в багрянице,
      

      Крылатый конь и лань тебя, пророк,
      В зарницах снов влекут на колеснице:
      Поникнет лань, когда «Лети!» вознице
      Бичами вихря взвизгнет в уши Рок.
      

      Елей любви и желчь свершений черных
      Смесив в сосудах избранных сердец,
      Бог две души вдохнул противоборных -
      

      В тебя, пророк,— в тебя, покорный жрец!
      Одна влечет, другая не дерзает:
      Цветы лугов, приникнув, лобызает.
    

    

      

       ЖРЕЦ ОЗЕРА НИМИ 
       Лунная баллада
      

      Я стою в тени дубов священных,
      Страж твоих угодий сокровенных,
      Кормчая серебряных путей!
      И влачит по заводям озерным
      Белый челн, плывущий в небе черном,
      Тусклый плен божественных сетей.
      

      И влачатся, роясь под скалами,
      Змеи-волны белыми узлами;
      И в крылатых просветах ветвей,
      Дея чары и смыкая круги,
      Ты на звенья кованой кольчуги
      Сыплешь кольца девственных кудрей.
      

      Так я жду, святынь твоих придверник,
      В эту ночь придет ли мой соперник,
      Чистая, стяжавший ветвь твою,
      Золотой добычей торжествуя,
      Избранный, от чьей руки паду я,
      Кто мой скиптр и меч возьмет в бою.
      

      Обречен ли бранник твой, Диана,
      Новой кровью жадный дерн кургана
      Окропить и в битве одолеть?
      И сойдешь ты вновь, в одеждах белых,
      На устах пришельца омертвелых
      Поцелуй небес напечатлеть.
      

      И доколь, кто тайн твоих достоин,
      Не придет, я буду, верный воин,
      Жрец и жертва, лунный храм стеречь,
      Вещих листьев слушать легкий лепет
      И ловить твоих касаний трепет,
      Льющихся на мой отсветный меч.
    

   

   

    

      РУНЫ ПРИБОЯ
    

    

      

       ВАЛУН
      

      
       … На отмели зыбучей, 
       где начертал отлив немые письмена. 
       «Кормчие звезды»
      
      Рудой ведун отливных рун,
      Я — берег дюн, что Бездна лижет;
      В час полных лун седой валун,
      Что, приливая, море движет.
      

      И малахитовая плеснь
      На мне не ляжет мягким мохом;
      И с каждым неутомным вздохом
      Мне памятней родная песнь.
      

      И все скользит напечатленней
      По мне бурунов череда;
      И все венчанней, всё явленней
      Встает из волн моя звезда…
      

      Рудой ведун глубинных рун,
      Я — старец дюн, что Бездна лижет;
      На взморье Тайн крутой валун,
      Что неусыпно Вечность движет.
    

    

      

       ПРИГВОЖДЕННЫЕ
      

      Людских судеб коловорот
      В мой берег бьет неутомимо:
      Тоскует каждый, и зовет,
      И — алчущий — проходит мимо.
      

      И снова к отмели родной,
      О старой памятуя встрече,
      Спешит — увы, уже иной!
      А тот, кто был, пропал далече…
      

      Возврат — утрата!.. Но грустней
      Недвижность доли роковая,
      Как накипь пены снеговая,
      Всё та ж — у черных тех камней.
      

      В круговращеньях обыдённых,
      Ты скажешь, что прошла насквозь
      Чрез участь этих пригвожденных
      Страданья мировая ось.
    

    

      

       НЕОТЛУЧНЫЕ
      

             Чем устремительней живу
      И глубже в темный дол пройденный путь нисходит,
      Тем притягательней очей с меня не сводит
      Былое… Не жил я — лишь грезил наяву.
      

      «Мы — жили,— кладбище мне шепчет вслед — беги,
      От нас не убежишь! Ты грезил сны; мы — жили…
      — Стремился мимо ты: мы скрытно сторожили
              Твои шаги!
      

      Отраву наших слез ты пил из пирных чаш…
      -. Ты нас похоронил: разрыли мы могилы…
      — Мы — спутники твои. Тебе мы были милы.
              Навек ты — наш!
      

      Мы не туман: узнай отринутых теней
      Из превзойденных бездн простертые объятья…
      — Не шелест осени у ног твоих: заклятья
              Поблекших дней!
      

      Я руку протянул тебе: ты был далече…
      — Я оттолкнул тебя от срыва: грезил ты…
      — Друг друга ждали мы: ты не узнал при встрече
              Своей мечты.
      

      Меня ты уронил в разымчивой метели;
      Живая, я сошла в медлительный сугроб…
      — Ты пел, меня сложив в глубокий, узкий гроб,-
              О колыбели»…
    

    

      

       ОБ-ОН-ПОЛ
      

      Серебряно-матовым вырезом горы
      Об-он-пол обстали озеро мрачное…
      В заповедное, родное, прозрачное
         Уходят взоры!
      

      На берег, обвеянный смутою хмурой,
      Плюют буруны бешеной пеною…
      Долго ли ведаться сердцу с изменою
         Подо мглой понурой?
      

      Над лугом поблеклым деревья клонимы
      Бесснежною вьюгой — зябкие, голые…
      Там, в ясных зазубринах,— пурги веселые,
          Глубокие зимы!
    

    

      

       ЗНАМЕНИЯ
      

      Надмирные струи не гасят смертной жажды,
      Плеская из бадьи небесных коромысл.
      Мы знаки видели, все те же, не однажды:
      Но вечно сердцу нов их обманувший смысл.
      

      Весь запад пламенел. Шептали мы; «Почто же
      Бог изменился Пождем: сильней придет иной»…
      Купалася луна в широком водном ложе;
      Катилась в ночь волна — и вновь жила луной.
      

      Взнесен ли нежный серп, повисли ль гроздья ночи -
      Дух молит небо: «Стань!»— и Миг: «Не умирай!..»
      Все, ждавшие вотще, в земле истлеют очи -
      А в небо будет млеть мимотекущий рай.
    

    

      

       TAEDIUM PHAENOMENI[11]
      

      Кто познал тоску земных явлений,
      Тот познал явлений красоту.
         В буйном вихре вожделений,
         Жизнь хватая на лету,
      Слепы мы на красоту явлений.
      

      Кто познал явлений красоту,
      Тот познал мечту гиперборея:
         Тишину и полноту
         В сердце сладостно лелея,
      Он зовет лазурь и пустоту.
      

      Вспоминая долгие зоны,
      Долгих нег блаженство и полон,-
         Улыбаясь, слышит звоны
         Теплых и прозрачных лон,-
      И нисходит на живые лона.
    

    

      

       FATA MORGANA[12]
      

      
       Евг.К. Герцык
      
      Так долго с пророческим медом
      Мешал я земную полынь,
      Что верю деревьям и водам
      В отчаяньи рдяных пустынь,-
      

      Всем зеркальным фатаморганам,
      Всем былям воздушных сирен,
      Земли путеводным обманам
      И правде небесных измен.
    

    

      

       В ЛЕПОТУ ОБЛЕЧЕСЯ
      

      
       М.М. Замятниной
      
      Как изваянная, висит во сне
      С плодами ветвь в саду моем — так низко…
      Деревья спят — и грезятся — при луне,
      И таинство их жизни — близко, близко…
      

      Пускай недостижимо нам оно -
      Его язык немотный все ж понятен:
      Им нашей красотой сказать дано,
      Что мы — одно, в кругу лучей и пятен.
      

      И всякой жизни творческая дрожь
      В прекрасном обличается обличье;
      И мило нам раздельного различье
      Общеньем красоты. Ее примножь!-
      

      И будет мир, как этот сад застылый,
      Где внемлет вс согласной тишине:
      И стебль, и цвет Земле послушны милой;
      И цвет, и стебль прислушались к Луне.
    

    

      

       БЕССОННИЦЫ
      

      
1

      Что порхало, что лучилось -
      Отзвенело, отлучилось,
      Отсверкавшей упало рекой…
      Мотыльком живое отлетело.
      И — как саван — укутал покой
      Опустелое тело.
      

      Но бессонные очи
      Испытуют лик Ночи:
      «Зачем лик Мира — слеп?
      Ослеп мой дух,-
      И слеп, и глух
      Мой склеп»…
      

      Белая, зажгись во тьме, звезда!
      Стань над ложем, близкая: «Ты волен»…
      А с отдаленных колоколен,
      Чу, медь поет; «Всему чреда»…
      Чу, ближе: «Рок»…
      — «Сон и страда»…
      — «Свой знают срок»…
      — «Встает звезда»…
      Ко мне гряди, сюда, сюда!
      
2

      В комнате сонной мгла.
      Дверь, как бельмо, бела.
      

      Мысли пугливо-неверные,
      Как длинные, зыбкие тени,
      Неимоверные,
      Несоразмерные,-
      Крадутся, тянутся в пьяном от ночи мозгу,
      Упившемся маками лени.
      

      Скользят и маячат
      Царевны-рыбы
      И в могилы прячут
      Белые трупы,
      Их заступы тупы,
      И рыхлы глыбы
      На засыпчатом дне.
      

      «Я лгу -
      Не верь,
      Гробничной,мне! -
      Так шепчет дверь.
      — Я — гробничная маска, оттого я бела;
      Но за белой гробницей — темничная мгла».
      

      «И мне не верь,-
      Так шепчет тень.
      — Я редею, и таю,
      И тебе рождаю
      Загадку — день»…
      

      Ты помедли, белый день!
      Мне оставь ночную тень,-
      Мы играем в прятки,
      Ловит Жизнь иль Смерть меня?
      Чья-то ткется западня
      Паутиной шаткой…
      
3

      Казни ль вестник предрассветный
      Иль бесплотный мой двойник -
      Кто ты, белый, что возник
      Предо мной, во мгле просветной,
      

      Весь обвитый
      Благолепным,
      Склепным
      Льном,-
      Тускл во мреяньи ночном?
      

      Мой судья? палач? игемон?
      Ангел жизни? смерти демон?
      Брат ли, мной из ночи гроба
      Изведенный?
      Мной убитый,-
      Присужденный
      На томительный возврат?
      

      Супостат -
      Или союзник?
      Мрачный стражник? бледный узник?
      Кто здесь жертвами — кто здесь жрец?-
      Воскреситель и мертвец?
      

      Друг на друга смотрим оба…
      Ты ль, пришлец, восстал из гроба?
      Иль уводишь в гроб меня -
      В платах склепных,
      Благолепных
      Бело-мреющего дня?
    

    

      

       РАССВЕТ
      

      Как и шаги звучат волшебно,
      И стук колес во тьме ночей!..
      И как вперение враждебно
      Слепых предутренних очей!
      

      Все, дрогнув, вдруг отяжелело.
      К ярму и тяготе спеша,
      В свое дневное входит тело
      Ночная вольная душа.
      

      И жизнь по стогнам громыхает,
      Как никлых связней кандалы…
      И гений розы отряхает
      В могилы мутной, белой мглы.
    

    

      

       УТРО
      

      Неутомный голод темный,
      Горе, сердцу как избыть?
      Сквозь ресницы ели дремной
      Светит ласковая нить.
      

      Сердце, где твой сон безбрежий?
      Сердце, где тоска неволь?
      Над озерной зыбью свежей
      Дышит утренняя смоль.
      

      Снова в твой сосуд кристальный
      Животворный брызжет ключ;
      Ты ль впустило в мрак страдальный,
      В скит затворный гордый луч?
      

      Или здесь — преодоленье,
      И твой сильный, смольный хмель -
      Утоленье, и целенье,
      И достигнутая цель?..
      

      Чу, склонился бог целебный,
      Огневейный бог за мной,-
      Очи мне застлал волшебной,
      Златоструйной пеленой.
      

      Нет в истомной неге мочи
      Оглянуться; духа нет
      Встретить пламенные очи
      И постигнуть их завет…
    

    

      

       ВЕСЕННЯЯ ОТТЕПЕЛЬ
      

      Ленивым золотом текло
      Весь день и капало светило,
      Как будто влаги не вместило
      Небес прозрачное стекло.
      

      И клочья хмурых облак, тая,
      Кропили пегие луга.
      Смеялась влага золотая,
      Где млели бледные снега.
    

    

      

       ЛИВЕНЬ
      

      Дрожат леса дыханьем ливней
      И жизнью жаждущей дрожат…
      Но вс таинственней и дивней
      Пестуньи мира ворожат.
      

      И влагу каждый лист впивает,
      И негой каждый лист дрожит;
      А сок небес не убывает,
      По жадным шепотам бежит.
      

      Листвой божественного древа
      Ветвясь чрез облачную хлябь,-
      Как страсть, что носит лики гнева,-
      Трепещет молнийная рябь.
    

    

      

       OCEHb
      

      Что лист упавший — дар червонный;
      Что взгляд окрест — багряный стих…
      А над парчою похоронной
      Так облик смерти ясно-тих.
      

      Так в золотой пыли заката
      Отрадно изнывает даль;
      И гор согласных так крылата
      Голуботусклая печаль.
      

      И месяц белый расцветает
      На тверди призрачной — так чист!..
      И, как молитва, отлетает
      С немых дерев горящий лист…
    

    

      

       ФЕЙЕРВЕРК
      

      
       Константину Сомову
      
      Замер синий сад в испуге…
      Брызнув в небо, змеи-дуги
      Огневые колесят,
      Миг — и сумрак оросят:
      Полночь пламенные плуги
      Нивой звездной всколосят…
      Саламандры ль чары деют?
      Сени ль искристые рдеют?
      В сенях райских гроздья зреют!..
      Не Жар-птицы ль перья реют,
      Опахалом алым веют,
      Ливнем радужным висят?
      Что же огненные лозы,
      Как плакучие березы,
      Как семья надгробных ив,
      Косы длинные развив,
      Тая, тлеют — сеют слезы -
      И, как светляки в траве,
      Тонут в сонной синеве?
      Тускнут чары, тухнут грезы
      В похоронной синеве…
      И недвижные созвездья
      Знаком тайного возмездья
      Выступают в синеве.
    

   

   

    

      CEBEPHOE СОЛНЦЕ
    

    

      

       СЕВЕРНОЕ СОЛНЦЕ
      

      Севера солнце умильней и доле
      Медлит, сходя за родимое поле,
          Млеет во мгле…
      Солнце, в притине горящее ниже,
      Льнет на закате любовней и ближе
          К милой земле,-
      

      Красит косыми лучами грустнее
      Влажную степь, и за лесом длиннее
          Стелет узор
      Тени зубчатой по тусклым полянам;
      И богомольней над бором румяным
      Светится детски лазоревый взор,
    

    

      

       НА РОДИНЕ
      

      Посостарилось злато червонное,
      Посмуглело на главах старых!
      Сердце сладко горит, полоненное,
      В колыбельных негаснущих чарах.
      

      Сердце кротко, счастливое, молится,
      Словно встарь, в золотой божнице,
      Вольное ль вновь приневолится -
      К родимой темнице?
    

    

      

       МОСКВА
      

      
       А. М. Ремизову
      
      Влачась в лазури, облака
      Истомой влаги тяжелеют.
      Березы никлые белеют,
      И низом стелется река.
      

      И Город-марево, далече
      Дугой зеркальной обойден,-
      Как солнца зарных ста знамен -
      Ста жарких глав затеплил свечи.
      

      Зеленой тенью поздний свет,
      Текучим золотом играет;
      А Град горит и не сгорает,
      Червонный зыбля пересвет.
      

      И башен тесною толпою
      Маячит, как волшебный стан,
      Меж мглой померкнувших полян
      И далью тускло-голубою:
      

      Как бы, ключарь мирских чудес,
      Всей столпной крепостью заклятий
      Замкнул от супротивных ратей
      Он некий талисман небес.
    

    

      

       ДУХОВ ДЕНЬ
      

      Как улей медных пчел,
      Звучат колокола:
      То Духов день, день огневой,
      Восходит над Москвой…
      

      Не рои реют пчел -
      Жужжат колокола,
      И бьет в кимвал Большой Иван,
      Ведя зыбучий стан.
      

      Что волн набатный звон -
      Медноязычный гам
      Гудит,— и вдруг один,
      Прибоя властелин,
      Кидает полногласный стон
      К дрожащим берегам…
      

      Как будто низошел,
      Коснувшися чела
      Змеею молнийно-златой,
      На брата Дух Святой:
      

      И он заговорил
      Языком дивным чуждых стран,
      Как сладкого вина
      Безумством обуян,
      Но Дух на всех главах почил,
      И речь всех уст пьяна!..
      

      Как улей медных пчел,
      Гудят колокола,
      Как будто низошел
      На верные чела
      В соборном сонме Дух,
      И каждый грезит вслух,
      И ранний небосвод
      Льет медь и топит мед…
      

      То Духов день, день огневой,
      Пылает над Москвой!
    

    

      

       МАРТ
      

      
       Поликсене Соловьевой (Allegro)
      
      Теплый ветер вихревой,
      Непутевый, вестовой,
      Про весну смутьянит, шалый,
      Топит, топчет снег отталый,
      Куролесит, колесит,
      Запевалой голосит…
      

      Кто-то с полночи нагреб
      На проталину сугроб,
      Над землею разомлелой
      Пронесясь зимою белой.
      Старый снег на убыль шел,-
      Внук за дедушкой пришел.
      

      Солнце весело печет,
      С крыш завеянных течет.
      С вешней песней ветер пляшет,
      Черными ветвями машет,
      Понагнал издалека
      Золотые облака.
    

    

      

       УЩЕРБ
      

      Повечерела даль. Луг зыблется, росея,
      Как меч изогнутый воздушного Персея,
      Вонзился лунный серп, уроненный на дно,
      В могильный ил болот, где жутко и темно,
      

      Меж сосен полымя потускнувшее тлеет.
      Потухшей ли зари последний след алеет?
      Иль сякнущая кровь, что с тверди не стекла,
      Сочится в омуты померкшего стекла?
    

    

      

       ВЕЧЕРОВОЕ КОЛО
      

      В заревой багрянице выходила жница,
      Багрянец отряхнула, возмахнула серпом,
         Золот серп уронила
         (— Гори, заряница!-),
         Серп вода схоронила
         На дне скупом.
      

      И, послушна царице, зыбких дев вереница
      Меж купавами реет (— мы сплетем хоровод!-),
         Серп исхитить не смеет
         (— Звени, вечерница!-)
         И над гладью белеет
         Отуманенных вод.
      

      Серп в стеклянной темнице! (— Промелькнула
                       зарница!..)
      Серп в осоке высокой! (— Сомкнулся круг!..-)
         Над зеркальной излукой
         Мы храним, о царица,
         Серп наш, серп крутолукий -
         От твоих подруг!
    

    

      

       ЗАРЯ-ЗАРЯНИЦА
      

      У меня ль, у Заряницы,
        Злат венец;
      На крыльце моей светлицы
        Млад гонец.
      

      Стань над поймой, над росистой,
        Месяц млад!
      Занеси над серебристой
        Серп-булат!
      

      Тем серпом охладных зелий
        Накоси;
      По росам усладных хмелей
        Напаси!
      

      Я ль, царица, зелий сельных
        Наварю;
      Натворю ли медов хмельных
        Я царю.
      

      Громыхнула колесница
        На дворе:
      Кровь-руда, аль багряница,
        На царе?
      

      Царь пришел от супротивных,
        Знойных стран;
      Я омою в зельях дивных
        Гнои ран.
      

      Зевы язвин улечу я,
        Исцелю;
      Рот иссохший омочу я
        Во хмелю.
      

      Скинет царь к ногам царицы
        Багрянец…
      У меня ль, у Заряницы,
        Студенец!
    

    

      

       МЕРТВАЯ ЦАРЕВНА
      

      Помертвела белая поляна,
      Мреет бледно призрачностью снежной.
      Высоко над пологом тумана
      Алый венчик тлеет зорькой нежной.
      

      В лунных льнах в гробу лежит царевна;
      Тусклый венчик над челом высоким…
      Месячно за облаком широким -
      А в душе пустынно и напевно…
    

    

      

       ОЖИДАНИЕ
      

      Мгла тусклая легла по придорожью
        И тишина.
      Едва зарница вспыхнет беглой дрожью.
        Едва видна
      Нечастых звезд мерцающая россыпь.
        Издалека
      Свирелит жаба. Чья-то в поле поступь -
        Легка, лежа…
      Немеет жизнь, затаена однажды;
        И смутный луг,
      И перелесок очурался каждый -
        В волшебный круг,
      Немеет в сердце, замкнутом однажды,
        Любви тоска;
      Но ждет тебя дыханья трепет каждый -
        Издалека…
    

    

      

       ПОВИЛИКИ
      

      
       Ал.Н. Чеботаревской
      
      Повилики белые в тростниках высоких,-
      Лики помертвелые жизней бледнооких,-
      Жадные пристрастия мертвенной любви,
      Без улыбки счастия и без солнц в крови…
      

      А зарей задетые тростники живые
      Грезят недопетые сны вечеровые,
      Шелестами темными с дремой говорят,
      Розами заемными в сумраке горят.
    

    

      

       В АЛЫЙ ЧАС
      

      
       И между сосен тонкоствольных, 
       На фоне тайны голубой,- 
       Как зов от всех стремлений дольных, 
       Залог признаний безглагольных,- 
       Возник твой облик надо мной. 
       Валерий Брюсов
      
      В алый час, как в бору тонкоствольном
      Лалы рдеют и плавится медь,
      Отзовись восклоненьем невольным
      Робким чарам — и серп мой приметь!
      

      Так позволь мне стоять безглагольным,
      Затаенно в лазури неметь,
      Чаровать притяженьем безвольным
      И, в безбольном томленьи,— не сметь…
      

      Сладко месяцу темные реки
      Длинной лаской лучей осязать;
      Сладко милые, гордые веки
      Богомольным устам лобызать!
      Сладко былью умильной навеки
      Своевольное сердце связать.
    

    

      

       ЛЕБЕДИ
      

      Лебеди белые кличут и плещутся…
      Пруд — как могила, а запад — в пыланиях…
      Дрожью предсмертною листья трепещутся -
      Сердце в последних сгорает желаниях!
      

      Краски воздушные, повечерелые
      К солнцу в невиданных льнут окрылениях…
      Кличут над сумраком лебеди белые -
      Сердце исходит в последних томлениях!
      

      За мимолетно-отсветными бликами
      С жалобой рея пронзенно-унылою,
      В лад я пою с их вечерними кликами -
      Лебедь седой над осенней могилою…
    

    

      

       СФИНКСЫ НАД НИВОЙ
      

      Волшба ли ночи белой приманила
      Вас маревом в полон полярных див,
      Два зверя-дива из стовратных Фив?
      Вас бледная ль Изида полонила?
      

      Какая тайна вам окаменила
      Жестоких уст смеющийся извив?
      Полночных волн немеркнущий разлив
      Вам радостней ли звезд святого Нила?
      

      Так в час, когда томят нас две зари
      И шепчутся лучами, дея чары,
      И в небесах меняют янтари,-
      

      Как два серпа, подъемля две тиары,
      Друг другу в очи — девы иль цари -
      Глядите вы, улыбчивы и яры.
    

   

   

    

      ПРИСТРАСТИЯ
    

    

      

       ТЕРЦИНЫ К СОМОВУ
      

      О Сомов-чародей! Зачем с таким злорадством
      Спешишь ты развенчать волшебную мечту
      И насмехаешься над собственным богатством?
      

      И, своенравную подъемля красоту
      Из дедовских могил, с таким непостоянством
      Торопишься явить распад и наготу
      

      Того, что сам одел изысканным убранством?
      Из зависти ль к теням, что в оные века
      Знавали счастие под пудреным жеманством?
      

      И Душу жадную твою томит тоска
      По «островам Любви», куда нам нет возврата,
      С тех пор как старый мир распродан с молотка…
      

      И граций больше нет, ни милого разврата,
      Ни встреч условленных, ни приключений тех,
      Какими детская их жизнь была богата,
      

      Ни чопорных садов, ни резвости утех,-
      И мы, под бременем познанья и сомненья,
      Так стары смолоду, что жизнь нам труд и спех…
      

      Когда же гений твой из этого плененья
      На волю вырвется, в луга и свежий лес,-
      И там мгновенные ты ловишь измененья
      

      То бегло-облачных, то радужных небес
      Иль пышных вечеров живописуешь тени,-
      И тайно грусть твою питает некий бес
      

      На легких празднествах твоей роскошной лени
      И шепчет на ухо тебе: «Вся жизнь — игра.
      И всё сменяется в извечной перемене
      

      Красивой суеты, Всему — своя пора.
      Всё — сон и тень от сна. И все улыбки, речи,
      Узоры и цвета (— то нынче, что вчера)
      

      Чредой докучливой текут — и издалече
      Манят обманчиво. Над всем — пустая твердь.
      Играет в куклы жизнь — игры дороже свечи,-
      

      И улыбается под сотней масок — Смерть».
      

      1906
    

    

      

       АПОТРОПЕЙ
      

      
       Федору Сологубу
      
      Опять, как сон, необычайна,
      Певец, чьи струны — Божий Дар,
      Твоих противочувствий тайна
      И сладость сумеречных чар.
      

      Хотят пленить кольцом волшебным,
      Угомонить, как смутный звон,
      Того, кто пением хвалебным
      Восславить Вящий Свет рожден.
      

      Я слышу шелест трав росистых,
      Я вижу ясную Звезду;
      В сребровиссонном сонме чистых
      Я солнцевещий хор веду.
      

      А ты, в хитоне мглы жемчужной,
      В короне гаснущих лучей,
      Лети с толпой, тебе содружной,
      От расцветающих мечей!
      

      Беги, сокройся у порога,
      Где тает благовест зари,
      Доколе жертву Солнцебога
      Вопьют земные алтари!
      

      1906
    

    

      

       «BEHOK»
      

      
       Валерию Брюсову
      
      Волшебник бледный Urbi пел et Orbi.[13]
      То — лев крылатый, ангел венетийский
      Пел медный гимн. А ныне флорентийской
      Прозрачнозвонной внемлю я теорбе.
      

      Певец победный Urbi пел et Orbi:
      То — пела медь трубы капитолийской…
      Чу, барбитон ответно эолийский
      Мне о Патрокле плачет, об Эвфорбе.
      

      Из златодонных чаш заложник скорби
      Лил черный яд. А ныне черплет чары
      Медвяных солнц кристаллом ясногранным.
      

      Садился гордый на треножник скорби
      В литом венце… Но царственней тиары
      Венок заветный на челе избранном!
    

    

      

       БОГ В ЛУПАНАРИИ
      

      
       Александру Блоку
      
      Я видел: мрамор Праксителя
      Дыханьем Вакховым ожил,
      И ядом огненного хмеля
      Налилась сеть бескровных жил.
      

      И взор бесцветный обезумел
      Очей божественно-пустых;
      И бога демон надоумил
      Сойти на стогна с плит святых -
      

      И, по тропам бродяг и пьяниц,
      Вступить единым из гостей
      В притон, где слышны гик и танец
      И стук бросаемых костей,
      

      И в мирре смрадной ясновидеть,
      И, лик узнав, что в ликах скрыт,
      Внезапным холодом обидеть
      Нагих блудниц воскресший стыд,
      

      И, флейту вдруг к устам приблизив,
      Воспоминаньем чаровать -
      И, к долу горнее принизив,
      За непонятным узывать.
    

    

      

       ТЕНИ СЛУЧЕВСКОГО
      

      Тебе, о тень Случевского, привет
      В кругу тобой излюбленных поэтов!
      Я был тебе неведомый поэт,
      Как звездочка средь сумеречных светов,
      

      Когда твой дерзкий гений закликал
      На новые ступени дерзновенья
      И в крепкий стих враждующие звенья
      Причудливых сцеплений замыкал.
      

      В те дни, скиталец одинокий,
      Я за тобой следил издалека…
      Как дорог был бы мне твой выбор быстроокий
      И похвала твоя сладка!
    

    

      

       ТАЕЖНИК
      

      
       Георгию Чулкову
      
      Стих связанный, порывистый и трудный,
      Как первый взлет дерзающих орлят,
      Как сердца стук под тяжестию лат,
      Как пленный ключ, как пламенник подспудный,
      

      Мятежный пыл; рассудок безрассудный;
      Усталый лик; тревожно-дикий взгляд;
      Надменье дум, что жадный мозг палят,
      И голод тайн и вольности безлюдной…
      

      Беглец в тайге, безнорый зверь пустынь,
      Безумный жрец, приникший бредным слухом
      К Земле живой и к немоте святынь,
      

      В полуночи зажженных страшным Духом!-
      Таким в тебе, поэт, я полюбил
      Огонь глухой и буйство скрытых сил.
    

    

      

       АНАХРОНИЗМ
      

      
       М. Кузмину
      
      В румяна ль, мушки и дендизм,
      В поддевку ль нашего покроя,
      Певец и сверстник Антиноя,
      Ты рядишь свой анахронизм,-
      

      Старообрядческих кафизм
      Чтецом стоя пред аналоем
      Иль Дафнисам кадя и Хлоям,
      Ты все — живой анахронизм.
      

      В тебе люблю, сквозь грани призм,
      Александрийца и француза
      Времен классических, чья муза -
      Двухвековой анахронизм.
      

      За твой единый галлицизм
      Я дам своих славизмов десять;
      И моде всей не перевесить
      Твой родовой анахронизм,
    

    

      

       SONRTТO DI RISPOSTA[14]
      

      
       Раскроется серебряная книга, 
       Пылающая магия полудней, 
       И станет храмом брошеная рига, 
       Где, нищий, я дремал во мраке будней.
       …………………………….. 
       Не смирну, не бдолах, не кость слоновью 
       Я приношу… etc. 
       Н. Гумилев
      
      Не верь, поэт, что гимнам учит книга:
      Их боги ткут из золота полудней.
      Мы — нива; время — жнец; потомство — рига.
      Потомкам — цеп трудолюбивых будней.
      

      Коль светлых муз ты жрец, и не расстрига
      (Пусть жизнь мрачней, година многотрудней),-
      Твой умный долг — веселье, не верига.
      Молва возропщет; Слава — правосудней.
      

      Оставим, друг, задумчивость слоновью
      Мыслителям и львиный гнев — пророку:
      Песнь согласим с биеньем сладким сердца!
      

      В поэте мы найдем единоверца,
      Какому б век повинен ни был року,-
      И Розу напитаем нашей кровью.
    

    

      

       ПОДСТЕРЕГАТЕЛЮ
      

      
       В.В. Хлебникову
      
      Нет, робкий мой подстерегатель,
      Лазутчик милый! я не бес,
      Не искуситель — испытатель,
      Оселок, циркуль, лот, отвес,
      

      Измерить верно, взвесить право
      Хочу сердца — и в вязкий взор
      Я погружаю взор, лукаво
      Стеля, как невод, разговор.
      

      И, совопросник, соглядатай,
      Ловец, промысливший улов,
      Чрез миг — я целиной богатой,
      Оратай, провожу волов:
      

      Дабы в душе чужой, как в нови,
      Живую врезав борозду,
      Из ясных звезд моей Любови
      Посеять семенем — звезду.
    

    

      

       СЛАВЯНСКАЯ ЖЕНСТВЕННОСТЬ
      

      
       М. А. Бородаевской
      
      Как речь славянская лелеет
      Усладу жен! Какая мгла
      Благоухает, лунность млеет
      В медлительном глагольном ла!
      

      Воздушной лаской покрывала,
      Крылатым обаяньем сна
      Звучит о женщине она,
      Поет о ней: очаровала.
    

    

      

       ИЗ БОДЛЕРА
      

      
1 СПЛИН

      Когда свинцовый свод давящим гнетом склепа
      На землю нагнетет и тягу нам невмочь
      Тянуть постылую,— а день сочится слепо
      Сквозь тьму сплошных завес мрачней, чем злая ночь;
      

      И мы не на земле, а в мокром подземельи,
      Где — мышь летучая, осетенная мглой,-
      Надежда мечется в затворе душной кельи
      И ударяется о потолок гнилой;
      

      Как прутья частые одной темничной клетки
      Дождь плотный сторожит невольников тоски,
      И в помутившемся мозгу сплетают сетки
      По сумрачным углам седые пауки;
      

      И вдруг срывается вопль меди колокольной,
      Подобный жалобно взрыдавшим голосам,
      Как будто сонм теней, бездомный и бездольный,
      О мире возроптал упрямо к небесам;
      

      И дрог без пения влачится вереница -
      В душе: — вотще тогда Надежда слезы льет,
      Как знамя черное свое Тоска-царица
      Над никнущим челом победно разовьет.
      
2 МАЯКИ

      Река забвения, сад лени, плоть живая -
      О Рубенс — страстная подушка бредных нег,
      Где кровь, биясь, бежит, бессменно приливая,
      Как воздух, как в морях морей подводных бег!
      

      О Винчи — зеркало, в чьем омуте бездонном
      Мерцают ангелы, улыбчиво-нежны,
      Лучом безгласных тайн, в затворе, огражденном
      Зубцами горных льдов и сумрачной сосны!
      

      Больница скорбная, исполненная стоном.
      Распятье на стене страдальческой тюрьмы -
      Рембрандт!.. Там молятся на гноище зловонном,
      Во мгле, пронизанной косым лучом зимы…
      

      О Анджело — предел, где в сумерках смесились
      Гераклы и Христы!.. Там, облак гробовой
      Стряхая, сонмы тел подъемлются, вонзились
      Перстами цепкими в раздранный саван свой…
      

      Бойцов кулачных злость, сатира позыв дикий,-
      Ты, знавший красоту в их зверском мятеже,
      О сердце гордое, больной и бледноликий
      Царь каторги, скотства и похоти — Пюже!
      

      Ватто — вихрь легких душ, в забвеньи карнавальном
      Блуждающих, горя, как мотыльковый рой,-
      Зал свежесть светлая, — блеск люстр,— в круженьи
                           бальном
      Мир, околдованный порхающей игрой!..
      

      На гнусном шабаше то люди или духи
      Варят исторгнутых из матери детей?
      Твой, Гойа, тот кошмар,— те с зеркалом старухи,
      Те сборы девочек нагих на бал чертей!..
      

      Вот крови озеро; его взлюбили бесы,
      К нему склонила ель зеленый сон ресниц:
      Делакруа!.. Мрачны небесные завесы;
      Отгулом меди в них не отзвучал Фрейшиц…
      

      Весь сей экстаз молитв, хвалений и веселий,
      Проклятий, ропота, богохулений, слез -
      Жив эхом в тысяче глубоких подземелий;
      Он сердцу смертного божественный наркоз!
      

      Тысячекратный зов, на сменах повторенный;
      Сигнал, рассыпанный из тысячи рожков;
      Над тысячью твердынь маяк воспламененный;
      Из пущи темной клич потерянных ловцов!
      

      Поистине, Господь, вот за Твои созданья
      Порука верная от царственных людей:
      Сии горящие, немолчные рыданья
      Веков, дробящихся у вечности Твоей!
      
3 ЧЕЛОВЕК И МОРЕ

      Как зеркало своей заповедей тоски,
      Свободный Человек, любить ты будешь Море,
      Своей безбрежностью хмелеть в родном просторе,
      Чьи бездны,как твой дух безудержный,— горьки;
      

      Свой темный лик ловить под отсветом зыбей
      Пустым объятием и сердца ропот гневный
      С весельем узнавать в их злобе многозевной,
      В неукротимости немолкнущих скорбей.
      

      Вы оба замкнуты, и скрытны, и темны.
      Кто тайное твое, о Человек, поведал?
      Кто клады влажных недр исчислил и разведал,
      О Море?.. Жадные ревнивцы глубины!
      

      Что ж долгие века без устали, скупцы,
      Вы в распре яростной так оба беспощадны,
      Так алчно пагубны, так люто кровожадны,
      О братья-вороги, о вечные борцы!
      
4  ЦЫГАНЫ

      Вчера клан ведунов, с горящими зрачками,
      Стан тронул кочевой, взяв на спину детей
      Иль простерев сосцы отвиснувших грудей
      Их властной жадности. Мужья со стариками
      

      Идут, увешаны блестящими клинками,
      Вокруг обоза жен, в раздолии степей,
      Купая в небе грусть провидящих очей,
      Разочарованно бродящих с облаками.
      

      Завидя табор их, из глубины щелей
      Цикада знойная скрежещет веселей;
      Кибела множит им избыток сочный злака,
      

      Изводит ключ из скал, в песках растит оаз -
      Перед скитальцами, чей невозбранно глаз
      Читает таинства родной годины Мрака.
      
5 ПРЕДСУЩЕСТВОВАНИЕ

      Моей обителью был царственный затвор.
      Как грот базальтовый, толпился лес великий
      Столпов, по чьим стволам живые сеял блики
      Сверкающих морей победный кругозор.
      

      В катящихся валах, всех слав вечерних лики
      Ко мне влачил прибой, и пел, как мощный xop;
      Сливались радуги, слепившие мой взор,
      С великолепием таинственной музыки.
      

      Там годы долгие я в негах изнывал -
      Лазури, солнц и волн на повседневном пире.
      И сонм невольников нагих, омытых в мирре,
      

      Вай легким веяньем чело мне овевал,-
      И разгадать не мог той тайны, коей жало
      Сжигало мысль мою и плоть уничтожало.
      
6 КРАСОТА

      Я — камень и мечта; и я прекрасна, люди!
      Немой, как вещество, и вечной, как оно,
      Ко мне горит Поэт любовью. Но дано
      Вам всем удариться в свой час об эти груди.
      

      Как лебедь, белая, — и с сердцем изо льда,-
      Я — Сфинкс непонятый, царящий в тверди синей.
      Претит движенье мне перестроеньем линий.
      Гляди: я не смеюсь, не плачу — никогда.
      

      Что величавая напечатлела древность
      На памятниках слав — мой лик соединил.
      И будет изучать меня Поэтов ревность.
      

      Мой талисман двойной рабов моих пленил:
      Отображенный мир четой зеркал глубоких -
      Бессмертной светлостью очей моих широких.
    

    

      

       ИЗ БАЙРОНА
      

      
1

         There's not а joy the world can give…[15]
      

      Какая радость заменит былое светлых чар,
      Когда восторг былой остыл и отпылал пожар?
      И прежде чем с ланит сбежал румянец юных лет,
      Благоуханных первых чувств поник стыдливый цвет.
      

      И сколько носятся в волнах с обрывками снастей!
      А ветер мчит на риф вины иль в океан страстей…
      И коль в крушеньи счастья им остался цел магнит,-
      Ах, знать к чему, где скрылся брег, что их мечты
                           манит?
      

      Смертельный холод их объял, мертвей, чем Смерть
                           сама;
      К чужой тоске душа глуха, к своей тоске нема.
      Где слез ключи? Сковал мороз волну живых ключей!
      Блеснет ли взор — то светлый лед лучится из очей.
      

      Сверкает ли речистый ум улыбчивой рекой
      В полнощный час, когда душа вотще зовет покой,-
      То дикой силой свежий плющ зубцы руин обвил:
      Так зелен плющ!— так остов стен под ним и сер,
                           и хил!
      

      Когда б я чувствовал, как встарь, когда б я был -
                           что был,
      И плакать мог над тем, что рок — умчал и я — забыл:
      Как сладостна в степи сухой и ржавая струя,
      Так слез родник меня б живил в пустыне бытия.
      
2

        I speak not, I trace not, I breathe not thy name…[16]
      

      Заветное имя сказать, начертать
      Хочу — и не смею молве нашептать,
      Слеза закипает — и выдаст одна,
      Что в сердце немая таит глубина.
      

      Так рано для страсти, для мира сердец
      Раскаянье поздно судило конец
      Блаженству — иль пытке?.. Не нам их заклясть:
      Мы рвем их оковы, нас держит их власть.
      

      Пей мед преступленья оставь мне полынь!
      Прости мне, коль можешь; захочешь — покинь.
      Любви ж не унизит твой верный вовек;
      Твой раб я; не сломит меня человек.
      

      И в горе пребуду, владычица, тверд:
      Смирен пред тобою, с надменными горд.
      С тобой ли забвенье?— у ног ли миры?
      Вернет и мгновенье с тобой все дары.
      

      И вздох твой единый казнит и мертвит;
      И взор твой единый стремит и живит.
      Бездушными буду за душу судим:
      Не им твои губы ответят — моим.
      
3

        Bright be the place of thy soul…[17]
      

      Сияй в блаженной, светлой сени!
      Из душ, воскресших в оный мир,
      Не целовал прелестней тени
      Сестер благословенный клир.
      

      Ты все была нам; стань святыней,
      Бессмертья преступив порог!
      Мы боль смирим пред благостыней,
      Мы знаем, что с тобой — твой Бог.
      

      Земля тебе легка да будет,
      Могила как смарагд светла,
      И пусть о тленьи мысль забудет,
      Где ты в цветах весны легла.
      

      И в своде кущ всегда зеленых
      Да не смутит ни скорбный тис
      Сердец, тобой возвеселенных,
      Ни темнолистный кипарис.
      
4

        They say thаt Норе is happiness…[18]
      

      Надежду Счастьем не зови:
      Верна минувшему Любовь.
      Пусть будет Память — храм любви,
      И первый сон ей снится вновь.
      

      И всё, что Память сберегла,
      Надеждой встарь цвело оно;
      И что Надежда погребла -
      Живой водой окроплено.
      

      Манит обманами стезя:
      Ты льстивым маревам не верь…
      Чем были мы — нам стать нельзя;
      И мысль страшна — что мы теперь!
      
5

      На воды пала ночь, и стал покой
      На суше; но, ярясь, в груди морской
      Гнев клокотал, и ветр вздымал валы.
      С останков корабельных в хаос мглы
      Пловцы глядели… Мглу, в тот черный миг,
      Пронзил из волн протяжный, слитный крик,-
      За шхеры, до песков береговых
      Домчался и в стихийных стонах — стих.
      

      И в брезжущем мерцаньи, поутру,
      Исчез и след кричавших ввечеру;
      И остов корабля — на дне пучин;
      Все сгинули, но пощажен один.
      Еще он жив. На отмель нахлестнул
      С доскою вал, к которой он прильнул,-
      И, вспять отхлынув, сирым пренебрег,
      Единого забыв, кого сберег,
      Кого спасла стихии сытой месть,
      Чтоб он принес живым о живших весть.
      Но кто услышит весть? И чьих из уст
      Услышит он: «Будь гостем»? Берег пуст.
      Вотще он будет ждать и звать в тоске:
      Ни ног следа, ни лап следа в песке.
      Глаз не открыл на острове улик
      Живого: только вереск чахлый ник.
      

      Встал, наг, и, осушая волоса,
      С молитвой он воззрел на небеса…
      Увы, чрез миг иные голоса
      В душе недолгий возмутили мир.
      Он — на земле; но что тому, кто сир
      И нищ, земля? Лишь память злую спас
      Да плоть нагую — Рок. И Рок в тот час
      Он проклял — и себя. Земли добрей,
      Его одна надежда — гроб морей.
      

      Едва избегший волн — к волнам повлек,
      Шатаяся, стопы; и изнемог
      Усилием, и свет в очах запал,
      И он без чувств на брег соленый пал.
      

      Как долго был холодным трупом он -
      Не ведал сам. Но явь сменила сон,
      Подобный смерти. Некий муж пред ним.
      Кто он? Одной ли с ним судьбой родним?
      

      Он поднял Юлиана. «Так ли полн
      Твой кубок горечи, что, горьких волн
      Отведав, от живительной струи
      Ты отвратить возмнил уста твои?
      Встань! и — хотя сей берег нелюдим -
      Взгляни в глаза мне, — знай: ты мной храним.
      Ты на меня глядишь, вопрос тая;
      Моих увидев и познав, кто я,
      Дивиться боле будешь. Ждет нас челн;
      Он к пристани придет и в споре волн».
      И, юношу воздвигнув, воскресил
      Он в немощном родник замерший сил
      Целительным касаньем: будто сон
      Его свежил, и легкий вспрянул он
      От забытья. Так на ветвях заря
      Пернатых будит, вестницей горя
      Весенних дней, когда эфир раскрыл
      Лазурный путь паренью вольных крыл.
      Той радостью дух юноши взыграл;
      Он ждал, дивясь,— и на вождя взирал.
    

    

      

       К. БАЛЬМОНТУ
      

      Не все назвал я, но одно пристрастье
      Как умолчу? Тебе мой вздох, Бальмонт!..
      Мне вспомнился тот бард, что Геллеспонт
      Переплывал: он ведал безучастье.
      

      Ему презренно было самовластье,
      Как Антигоне был презрен Креонт.
      Страны чужой волшебный горизонт
      Его томил… Изгнанника злосчастье -
      

      Твой рок!.. И твой — пловца отважный хмель!
      О, кто из нас в лирические бури
      Бросался, наг, как нежный Лионель?
      

      Любовника луны, дитя лазури,
      Тебя любовь свела в кромешный ад -
      А ты нам пел «Зеленый Вертоград».
    

    

      

       ЕЕ ДОЧЕРИ
      

      Ты родилась в Гесперии счастливой,
      Когда вечерний голубел залив
      В старинном серебре святых олив,
      Излюбленных богиней молчаливой.
      

      Озарена Венерою стыдливой,
      Плыла ладья, где парки, умолив
      Отца Времен, пропели свой призыв, -
      И срок настал Люцины торопливой.
      

      Так оный день благословляла мать,
      Уча меня судьбы твоей приметам
      С надеждою задумчивой внимать.
      

      Был верен Рок божественным обетам;
      И ты в снегах познала благодать -
      Ослепнуть и прозреть нагорным светом.
    

    

      

       CAMPUS ARATRA VOCAT. FATALIA FERT IUGA VIRTUS[19]
      

      
       И.М. Гревсу
      
      
1

      Пройдет пора, когда понурый долг
      Нам кажется скупым тюремным стражем
      Крылатых сил; и мы на плуг наляжем
      Всей грудию — пока закатный шелк
      

      Не багрянит заря и не умолк
      Веселый день… Тогда волов отвяжем,-
      Тогда «пусти» владыке поля скажем,-
      «Да звездный твой блюдет над нивой полк».
      

      Усталого покоит мир отрадный,
      Кто, верный раб, свой день исполнил страдный,
      Чей каждый шаг запечатлен браздой.
      

      Оратая святые помнят всходы;
      Восставшему с восточною звездой
      На западе горит звезда свободы.
      
2

      Услада сирым — горечь правды древней:.
      Богов любимцы будут нам предтечи
      В пути последнем. Им звучат напевней,
      Как зов родной, Души Единой речи.
      

      Весь в розах челн детей. Но что плачевней,
      Чем стариков напутственные свечи?
      Мы, мертвые, живем… И задушевней -
      Оставшихся, близ урн былого, встречи,
      

      Сойдемся ль вновь под сенью смуглолистной.
      Где строгим нас учила Муза гимнам,
      Когда ты был мне брат-привратник Рима?
      

      Туда манит мечта, путеводима
      Тоской седин по давнем и взаимном,
      Где Память зыблет сад наш кипарисный.
    

    

      

       ULTIMUM VALE[20]
      

      
       Инн.Ф. Анненскому
      
      «Зачем у кельи ты подслушал,
      Как сирый молится поэт,
      И святотатственно запрет
      Стыдливой пустыни нарушил?
      

      Не ты ль меж нас молился вслух,
      И лик живописал, и славил
      Святыню имени? Иль правил
      Тобой, послушным, некий дух?..»
      

      «Молчи! Я есмь; и есть — иной.
      Он пел; узнал я гимн заветный,
      Сам — безглагольный, безответный -
      Таясь во храмине земной.
      

      Тот миру дан; я — сокровен…
      Ты ж, обнажитель беспощадный,
      В толпе глухих душою хладной -
      Будь, слышащий, благословен!»
      

      Сентябрь 1909
    

   

   

    

      ЭПИЛОГ
    

    

      

       ПОЭТУ
      

      
1

      Вершины золотя,
      Где песнь орлицей реет,-
      Авророю алеет
      Поэзия — дитя.
      

      Младенца воскормив
      Амбросиями неба,
      В лучах звенящих Феба
      Явись нам, Солнце-Миф!
      

      Гремит старик-кентавр
      На струнах голосистых;
      На бедрах золотистых
      Ничьих не видно тавр,
      

      Одно тавро на нем -
      Тавро природы дикой,
      И лирник светлоликий
      Слиян с лихим конем.
      

      Прекрасный ученик,
      Ища по свету лавра,
      Пришел в вертеп кентавра
      И в песни старца вник.
      

      Род поздний, дряхл и хил,
      Забыл напев пещерный;
      Ты ж следуй мере верной,
      Как ученик Ахилл.
      
2

      Поэт, ты помнишь ли сказанье?
      Семье волшебниц пиерид -
      Муз-пиерид, на состязанье
      Собор бессмертный предстоит.
      

      Поют пленительно царевны,-
      Но песнь свою поют леса;
      И волны в полночь так напевны,
      И хор согласный — небеса.
      

      Запели музы — звезды стали,
      И ты полнощная Луна!
      Не льдом ли реки заблистали?
      Недвижна вольная волна.
      

      Какая память стала явной?
      Сквозною ткань каких завес?
      А Геликон растет дубравный
      Горой прозрачной до небес.
      

      И стало б небо нам открытым,
      И дольний жертвенник угас…
      Но в темя горное копытом
      Ударил, мир будя, Пегас.
      
3

      Когда вспоит ваш корень гробовой
      Ключами слез Любовь, и мрак суровый,
      Как Смерти сень, волшебною дубровой,
      Где Дант блуждал, обстанет ствол живой,-
      

      Возноситесь вы гордой головой,
      О гимны, в свет, сквозя над мглой багровой
      Синеющих долин, как лес лавровый,
      Изваянный на тверди огневой!
      

      Под хмелем волн, в пурпуровой темнице,
      В жемчужнице — слезнице горьких лон,
      Как перлы бездн, родитесь вы — в гробнице.
      

      Кто вещих Дафн в эфирный взял полон,
      И в лавр одел, и отразил в кринице
      Прозрачности бессмертной?— Аполлон.
    

   

   

   

   

     КНИГА ТРЕТЬЯ 
     ЭРОС
     с приложением цикла сонетов ЗОЛОТЫЕ ЗАВЕСЫ
   

   
     ТЫ, ЧЬЕ ИМЯ ПЕЧАЛИТ СОЗВУЧНОЮ СЕРДЦУ СВИРЕЛЬЮ,
     знаешь, кому я свивал, ивой увенчан, свой мирт
     от колыбели осенней луны до второго ущерба,
     В ГОД, КОГДА НОВОЙ ВЕСНОй ЖИЗНЬ ОМРАЧИЛАСЬ МОЯ.
     MCMVI
   
   
     ЗНАЕШЬ И ТЫ, ДИОТИМА, КОМУ ТВОЙ ПЕВЕЦ ЭТИ МИРТЫ,
     ИВОЙ УВЕНЧАН. CBивал: РОЗЫ ВПЛЕТАЛИСЬ ТВОИ
     В СМУГЛУЮ ЗЕЛЕНЬ желаний И В ГИБКОЕ ЗОЛОТО ПЛЕна.
     РОЗОй СВЯТИЛА ТЫ ЖИЗНЬ; В РОЗАХ К БеССМЕРтНЫМ УШЛА.
     MCMXI
   
   

    

      I
    

    

      

       ЗМЕЯ
      

      
       Диотиме
      
      Дохну ль в зазывную свирель,
      Где полонен мой чарый хмель,
         Как ты, моя змея,
      Затворница моих ночей,
      Во мгле затеплив двух очей,
         Двух зрящих острия,
      

      Виясь, ползешь ко мне на грудь -
      Из уст в уста передохнуть
         Свой яд бесовств и порч:
      Четою скользких медяниц
      Сплелись мы в купине зарниц,
         Склубились в кольцах корч,
      

      Не сокол бьется в злых узлах,
      Не буйный конь на удилах
         Зубами пенит кипь:
      То змия ярого, змея,
      Твои вздымают острия,
         Твоя безумит зыбь…
      

      Потускла ярь; костер потух;
      В пещерах смутных ловит слух
         Полночных волн прибой,
      Ток звездный на земную мель,-
      И с ним поет мой чарый хмель,
         Развязанный тобой,
    

    

      

       КИТОВРАС
      

      
       И не ты ли в лесу родила
       Китовраса козленка-певца, 
       Чья звенящая песнь дотекла 
       До вечернего слуха отцами 
       С. Городецкий, «Ярь»
      
      Колобродя по рудам осенним,
      Краснолистным, темнохвойным пущам,
      Отзовись зашелестевшим пеням,
      Оглянись за тайно стерегущим!
      

      Я вдали, и я с тобой - незримый,-
      За тобой, любимый, недалече,-
      Жутко чаемый и близко мнимый,
      Близко мнимый при безликой встрече.
      

      За тобой хожу и ворожу я,
      От тебя таясь и убегая;
      Неотвратно на тебя гляжу я -
      Опускаю взоры, настигая;
      

      Чтобы взгляд мой властно не встревожил,
      Не нарушил звончатого гласа,
      Чтоб Эрот-подпасок не стреножил
      На рудах осенних Китовраса.
    

    

      

       УТРО
      

      Где ранний луч весенний,
      Блеск первый зеленей?
      Был мир богоявленней
      И юности юней.
      

      Закинул чрез оконце,
      Отсвечивая, пруд
      Зеленой пряжей солнце
      В мой дремлющий приют.
      

      Белелся у оконца
      Стан отроческий твой…
      Порхали веретенца,
      И плыли волоконца,-
      Заигрывало солнце
      С березкой золотой.
    

    

      

       ЗАРЯ ЛЮБВИ
      

      Как, наливаясь, рдяный плод
      Полдневной кровию смуглеет,
      Как в брызгах огненных смелеет
      Пред близким солнцем небосвод
      

      Так ты, любовь, упреждена
      Зарей души, лучом-предтечей.
      Таинственно осветлена,
      На солнце зарится она,
      Пока слепительною встречей
      Не обомрет - помрачена.
    

    

      

       ПЕЧАТЬ
      

      Неизгладимая печать
        На два чела легла.
      И двум - один удел: молчать
        О том, что ночь спряла,-
      Что из ночей одна спряла,
        Спряла и распряла.
      

      Двоих сопряг одним ярмом
        Водырь глухонемой,
      Двоих клеймил одним клеймом
        И метил знаком: Мой.
      И стал один другому - Мой…
        Молчи! Навеки - Мой.
    

    

      

       СИРЕНА
      

      Ты помнишь: мачты сонные,
        Как в пристанях Лорэна,
      Взносились из туманности
        Речной голубизны
      К эфирной осиянности,
        Где лунная Сирена
      Качала сребролонные,
        Немеющие сны.
      

      Мы знали ль, что нам чистый серп
        В прозрачности Лорэна,
      Гадали ль, что нам ясная
        Пророчила звезда?
      До утра сладострастная
        Нас нежила Сирена,
      Заутра ждал глухой ущерб
        И пленная страда.
    

    

      

       ЖАРБОГ
      

      Прочь от треножника влача,
      Молчать вещунью не принудишь,
      И, жала памяти топча,-
      Огней под пеплом не избудешь.
      Спит лютый сев в глуши твоей -
      И в логах дебри непочатой
      Зашевелится у корней,
      Щетиной вздыбится горбатой
      И в лес, разлапый и лохматый,
      Взрастит геенну красных змей.
      

      Свершилось: Феникс, ты горишь!
      И тщетно, легкий, из пожара
      Умчать в прохладу выси мнишь
      Перо, занявшееся яро.
      С тобой Жарбог шестикрылат;
      И чем воздушней воскрыленье,
      Тем будет огненней возврат,
      И долу молнийней стремленье,
      И неудержней в распаленье
      Твой возродительный распад.
    

    

      

       ВЫЗЫВАНИЕ ВАКХА
      

      Чаровал я, волхвовал я,
      Бога-Вакха зазывал я
      На речные быстрины,
      В чернолесье, в густосмолье,
      В изобилье, в пустодолье,
      На морские валуны.
      

      Колдовал я, волхвовал я,
      Бога-Вакха вызывал я
      На распутия дорог
      В час заклятый, час Гекаты,
      В полдень, чарами зачатый:
      Был невидим близкий бог.
      

      Снова звал я, призывал я,
      К богу-Вакху воззывал я;
      «Ты, незримый, здесь, со мной!
      Что же лик полдневный кроешь?
      Сердце тайной беспокоишь?
      Что таишь свой лик ночной?
      

      Умились над злой кручиной,
      Под любой явись личиной,
      В струйной влаге иль в огне;
      Иль, как отрок запоздалый,
      Взор узывный, взор усталый
      Обрати в ночи ко мне.
      

      Я ль тебя не поджидаю
      И, любя, не угадаю
      Винных глаз твоих свирель?
      Я ль в дверях тебя не встречу
      И на зов твой не отвечу
      Дерзновеньем в ночь и хмель?..»
      

      Облик стройный у порога…
      В сердце сладость и тревога…
      Нет дыханья… Света нет…
      Полуотрок, полуптица…
      Под бровями туч зарница
      Зыблет тусклый пересвет…
      

      Демон зла иль небожитель,
      Делит он мою обитель,
      Клювом грудь мою клюет,
      Плоть кровавую бросает…
      Сердце тает, воскресает,
      Алый ключ лиет, лиет…
    

    

      

       РОПОТ
      

      Твоя душа глухонемая
      В дремучие поникла сны,
      Где бродят, заросли ломая,
      Желаний темных табуны.
      

      Принес я светоч неистомный
      В мой звездный дом тебя манить,
      В глуши пустынной, в пуще дремной
      Смолистый сев похоронить.
      

      Свечу, кричу на бездорожьи;
      А вкруг немеет, зов глуша,
      Не по-людски и не по-божьи
      Уединенная душа.
    

    

      

       РАСКОЛ
      

      Как плавных волн прилив под пристальной луной,
         Валун охлынув, наплывает
      И мель пологую льняною пеленой
         И скал побеги покрывает:
      

      Былою белизной душа моя бела
         И стелет бледно блеск безбольный,
      Когда пред образом благим твоим зажгла
         Любовь светильник богомольный…
      

      Но дальний меркнет лик - и наг души раскол,
         И в ропотах не изнеможет:
      Во мрак отхлынул вал, прибрежный хаос гол,
         Зыбь роет мель и скалы гложет,
    

    

      

       ОЖИДАНИЕ
      

      Ночь немая, ночь глухая, ночь слепая:
      Ты тоска ль моя, кручина горевая!
      

      Изомлело сердце лютою прилукой,
      Ледяной разлукой, огненною мукой.
      

      Приуныло сердце, изнывая,
      Притомилось, неистомное, поджидая,-
      

      Дожидаючи прежде зорь света алого,
      Света в полночь, дива небывалого:
      

      Не дождется ль оклика заветного,
      Не заслышит ли стука запоздалого,-
      

      Друга милого, гостя возвратного,
      Приусталого гостя, обнищалого,-
      

      Не завидит ли света дорассветного?
      Темной ночью солнца незакатного?
    

    

      

       ЦЕЛЯЩАЯ
      

      
       Диотиме
      
      Довольно солнце рдело,
      Багрилось, истекало
      Всей хлынувшею кровью:
      Ты сердце пожалела,
      Пронзенное любовью.
      

      Не ты ль ночного друга
      Блудницею к веселью
      Звала,- зазвав, ласкала?-
      Мерцая, как Милитта,
      Бряцая, как Кибела…
      И миром омывала,
      И льнами облекала
      Коснеющие члены?…
      

      Не ты ль над колыбелью
      Моею напевала -
      И вновь расторгнешь плены?..
      Не ты ль в саду искала
      Мое святое тело,-
      Над Нилом - труп супруга?..
      Изида, Магдалина,
      О росная долина,
      Земля и мать, Деметра,
      Жена и мать земная!
      

      И вновь, на крыльях ветра,
      Сестра моя ночная,
      Ты поднялась с потоков,
      Ты принеслась с истоков
      Целительною мглою!
      Повила Солнцу раны,
      Покрыла Световита
      Волшебной пеленою!
      Окутала в туманы
      Желающее око…
      

      И, тусклый, я не вижу -
      Дремлю и не томлю я,-
      Кого так ненавижу -
      За то, что так люблю я.
    

    

      

       ЛЕТА
      

      Страстной чредою крестных вех,
      О сердце, был твой путь унылый!
      И стал безлирным голос милый,
      И бессвирельным юный смех.
      

      И словно тусклые повязки
      Мне сделали безбольной боль;
      И поздние ненужны ласки
      Под ветерком захолмных воль.
      

      В ночи, чрез терн, меж нами Лета
      Прорыла тихое русло,
      И медлит благовест рассвета
      Так погребально и светло.
    

   

   

    

      II
    

    

      

       ПОРУКА
      

      Люблю тебя, любовью требуя;
      И верой требую, любя!
      Клялся и поручился небу я
      За нерожденного тебя.
      

      Дерзай предаться жалам жизненным
      Нам соприродного огня,
      Не мня заклятьем укоризненным
      Заклясть представшего меня.
      

      Пророк, воздвиг рукой торжественной
      Я на скалу скупую жезл.
      Твой древний лик, твой лик божественный
      Не я ль родил из мощных чресл?
      

      Прозри моею огневицею
      На перепутье трех дорог,
      Где ты низвергся с колесницею
      В юдоль, себя забывший бог,
      

      Где путник, встретивший родителя,
      Ты не узнал его венца
      И - небожитель небожителя -
      Отцеубийца, сверг отца.
      

      На ложе всшедший с Иокастою,
      Эдип, заложник темных лон,
      Покорствуй мне, кто, дивно властвуя,
      Твой пленный расторгает сон!
    

    

      

       ИСТОМА
      

      И с вами, кущи дремные,
         Туманные луга,-
      Вы, темные, поемные,
         Парные берега,-
      

      Я слит ночной любовию,
         Истомой ветерка,
      Как будто дымной кровию
         Моей бежит река!
      

      И, рея огнесклонами
         Мерцающих быстрин,
      Я - звездный сев над лонами
         Желающих низин!
      

      И, пьян дремой бессонною,
         Как будто стал я сам
      Женою темнолонною,
         Отверстой небесам.
    

    

      

       ЗОДЧИЙ
      

      Я башню безумную зижду
      Высоко над мороком жизни,
      Где трем нам представится вновь,
      Что в древней светилось отчизне,
      Где нами прославится трижды
      В единственных гимнах любовь.
      

      Ты, жен осмугливший ланиты,
      Ты, выжавший рдяные грозды
      На жизненность девственных уст,-
      Здесь конницей многоочитой
      Ведешь сопряженные звезды
      Узлами пылающих узд.
      

      Бог-Эрос, дыханьем надмирным
      По лирам промчись многострунным,
      Дай ведать восторги вершин
      Прильнувшим к воскрыльям эфирным
      И сплавь огнежалым перуном
      Три жертвы в алтарь триедин!
    

    

      

       ХУДОЖНИК
      

      Взгрустит кумиротворец-гений
      Все глину мять да мрамор сечь -
      И в облик лучших воплощений
      Возмнит свой замысел облечь.
      

      И человека он возжаждет,
      И будет плоть боготворить,
      И страстным голодом восстраждет…
      Но должен, алчущий, дарить,-
      

      До истощенья расточая,
      До изможденья возлюбя,
      Себя в едином величая,
      В едином отразив себя.
      

      Одной души в живую сагу
      Замкнет огонь своей мечты -
      И рухнет в зеркальную влагу
      Подмытой башней с высоты,
    

    

      

       НИЩ И СВЕТЕЛ
      

      Млея в сумеречной лени, бледный день
      Миру томный свет оставил, отнял тень.
      

      И зачем-то загорались огоньки;
      И текли куда-то искорки реки.
      

      И текли навстречу люди мне, текли…
      Я вблизи тебя искал,ловил вдали.
      

      Вспоминал; ты в околдованном саду…
      Но твой облик был со мной, в моем бреду.
      

      Но твой голос мне звенел - манил, звеня…
      Люди встречные глядели на меня.
      

      И не знал я: потерял иль раздарил?
      Словно клад свой в мире светлом растворил,-
      

      Растворил свою жемчужину любви…
      На меня посмейтесь, дальние мои!
      

      Нищ и светел, прохожу я и пою -
      Отдаю вам светлость щедрую мою.
    

    

      

       ЗОЛОТЫЕ ЗАВЕСЫ
      

      
       Di pensier in pensier, di monte in monte
       Mi guida Amor… 
       Реtгагса[21]
      
      

    

    

      

       ЗОЛОТЫЕ ЗАВЕСЫ
      

      
1

      Лучами стрел Эрот меня пронзил,
      Влача на казнь, как связня Севастьяна;
      И, расточа горючий сноп колчана,
      С другим снопом примчаться угрозил.
      

      Так вещий сон мой жребий отразил
      В зеркальности нелживого обмана…
      И стал я весь - одна живая рана;
      И каждый луч мне в сердце водрузил
      

      Росток огня и корнем врос тягучим;
      И я расцвел - золотоцвет мечей -
      Одним из солнц; и багрецом текучим
      

      К ногам стекла волна моих ключей…
      Ты погребла в пурпурном море тело,
      И роза дня в струистой урне тлела.
      
2

      Сон развернул огнеязычный свиток:
      Сплетясь, кружим - из ярых солнц одно -
      Я сам и та, чью жизнь с моей давно
      Плавильщик душ в единый сплавил слиток.
      

      И, мчась, лучим палящих сил избыток;
      И дальнее расторг Эрот звено,-
      И притяженной было суждено
      Звезде лететь в горнило страстных пыток.
      

      Но вихрь огня тончайших струй венцом
      Она, в эфире тая, обласкала,
      Венчала нас Сатурновым кольцом.
      

      И страсть трех душ томилась и кричала,-
      И сопряженных так, лицо с лицом,
      Метель миров, свивая, разлучала.
      
3

      Во сне предстал мне наг и смугл Эрот,
      Как знойного пловец Архипелага.
      С ночных кудрей текла на плечи влага;
      Вздымались перси; в пене бледный рот…
      

      «Тебе слугой была моя отвага,
      Тебе,- шепнул он,- дар моих щедрот:
      В индийский я нырнул водоворот,
      Утешного тебе искатель блага».
      

      И, сеткой препоясан, вынул он
      Жемчужину таинственного блеска.
      И в руку мне она скатилась веско…
      

      И схвачен в вир, и бурей унесен,
      Как Паоло, с твоим, моя Франческа,
      Я свил свой вихрь… Кто свеял с вежд мой сон?
      
4

      Таинственная светится рука
      В девических твоих и вещих грезах,
      Где птицы солнца на янтарных лозах
      Пьют гроздий сок, примчась издалека,-
      

      И тени белых конниц - облака -
      Томят лазурь в неразрешенных грозах,
      И пчелы полдня зыблются на розах
      Тобой недоплетенного венка…
      

      И в сонной мгле, что шепчет безглагольно,
      Единственная светится рука
      И держит сердце радостно и больно.
      

      И ждет, и верит светлая тоска;
      И бьется сердце сладко-подневольно,
      Как сжатая теснинами река.
      
5

      Ты в грезе сонной изъясняла мне
      Речь мудрых птиц, что с пеньем отлетели
      За гроздьем в пищу нам; мы ж на постели
      Торжественной их ждали в вещем сне.
      

      Воздушных тел в божественной метели
      Так мы скитались, вверя дух волне
      Бесплотных встреч,- и в легкой их стране
      Нас сочетал Эрот, как мы хотели.
      

      Зане единый предызбрали мы
      Для светлого свиданья миг разлуки:
      И в час урочный из священной тьмы
      

      Соединились видящие руки.
      И надо мной таинственно возник
      Твой тихий лик, твой осветленный лик.
      
6

      Та, в чьей руке златых запруд ключи,
      Чтоб размыкать волшебные Пактолы;
      Чей видел взор весны недольней долы
      И древних солнц далекие лучи;
      

      Чью розу гнут всех горних бурь Эолы,
      Чью лилию пронзают все мечи,-
      В мерцании Сивиллиной свечи
      Душ лицезрит сплетенья и расколы.
      

      И мне вещала: «Сердце! рдяный сад,
      Где Тайная, под белым покрывалом,
      Живых цветов вдыхает теплый яд!..
      

      Ты с даром к ней подходишь огнеалым
      И шепчешь заговор: кто им заклят,
      Ужален тот любви цветущим жалом».
      
7

      Венчанная крестом лучистым лань -
      Подобие тех солнечных оленей,
      Что в дебрях воззывал восторг молений,-
      Глядится так сквозь утреннюю ткань
      

      В озерный сон, где заревая рань
      Купает жемчуг первых осветлений,-
      Как ты, глядясь в глаза моих томлений,
      Сбираешь умилений светлых дань,
      

      Росу любви, в кристаллы горних лилий
      И сердцу шепчешь: «Угаси пожар!
      Довольно полдни жадный дол палили…»
      

      И силой девственных и тихих чар
      Мне весть поет твой взор золото-карий
      О тронах ангельских и новой твари.
      
8

      Держа в руке свой пламенник опасный,
      Зачем, дрожа, ты крадешься, Психея,-
      Мой лик узнать? Запрет нарушить смея,
      Несешь в опочивальню свет напрасный?
      

      Желаньем и сомнением болея,
      Почто не веришь сердца вести ясной,-
      Лампаде тусклой веришь? Бог прекрасный -
      Я пред тобой, и не похож на змея.
      

      Но светлого единый миг супруга
      Ты видела… Отныне страстью жадной
      Пронзенная с неведомою силой,
      

      Скитаться будешь по земле немилой,
      Перстами заградив елей лампадный
      И близкого в разлуке клича друга.
      
9

      Есть мощный звук: немолчною волной
      В нем море Воли мается, вздымая
      Из мутной мглы все, что - Мара и Майя
      И в маревах мерцает нам - Женой.
      

      Уст матерних в нем музыка немая,
      Обманный мир, мечтаний мир ночной…
      Есть звук иной: в нем вир над глубиной
      Клокочет, волн гортани разжимая.
      

      Два звука в Имя сочетать умей;
      Нырни в пурпурный вир пучины южной,
      Где в раковине дремлет день жемчужный;
      

      Жемчужину схватить рукою смей -
      И пред тобой, светясь, как Амфитрита,
      В морях горит - Сирена Маргарита.
      
10

      Ad Lydiam
      

      Что в имени твоем пьянит? Игра ль
      Лидийских флейт разымчивых и лики
      Плясуний-дев? Веселий жадных клики -
      Иль в неге возрыдавшая печаль?
      

      Не солнц ли, солнц недвижных сердцу жаль?
      И не затем ли так узывно дики
      Тимпан и систр, чтоб заглушить улики
      Колеблемой любви в ночную даль?..
      

      И светочи полнощные колышут
      Полохом пламени родные сны,
      И волны тканей теплой миррой дышат…
      

      А из окрестной горной тишины
      Глядят созвездий беспристрастных очи,
      Свидетели и судьи страстной ночи.
      
11

      Как в буре мусикийский гул гандарв,
      Как звон струны в безмолвьи полнолуний,
      Как в вешнем плеске клик лесных вещуний
      Иль гарпий свист в летейской зыби ларв,-
      

      Мне Память вдруг, одной из стрел-летуний
      Дух пронизав уклончивей, чем Парф,
      Разящий в бегстве,- крутолуких арф
      Домовит бряцанье и, под систр плясуний,
      

      Псалмодий стон,- когда твой юный лик,
      Двоясь волшебным отсветом эонов,
      Мерцает так священственно-велик,
      

      Как будто златокрылый Ра пилонов
      Был пестун твой и пред царевной ник
      Челом народ бессмертных фараонов.
      
12

      Клан пращуров твоих взрастил Тибет,
      Твердыня тайн и пустынь чар индийских,
      И на челе покорном - солнц буддийских
      Напечатлел смиренномудрый свет.
      

      Но ты древней, чем ветхий их завет,-
      Я зрел тебя, средь оргий мусикийских,
      Подъемлющей, в толпе рабынь нубийских,
      Навстречу Ра лилеи нильской цвет.
      

      Пяти веков не отлетели сны,
      Как, деву-отрока, тебя на пире
      Лобзал я в танце легкой той Весны,
      

      Что пел Лоренцо на тосканской лире:
      Был на тебе сафиром осиян,
      В кольчуге золотых волос, тюрбан.
      
13

      В слиянных снах, смыкая тело с телом,
      Нам сладко реять в смутных глубинах
      Эфирных бездн иль на речных волнах,
      Как пена, плыть под небом потемнелым.
      

      То жаворонком в горних быстринах,
      То ласточкой по мглам отяжелелым -
      Двоих Эрот к неведомым пределам
      На окрыленных носит раменах…
      

      Однажды въяве Музой ясноликой
      Ты тела вес воздушный оперла
      Мне на ладонь: с кичливостью великой
      

      Эрот мне клекчет клекотом орла;
      «Я в руку дал тебе державной Никой -
      Ее, чьи в небе - легких два крыла!»
      
14

      Разлукой рок дохнул. Мой алоцвет
      В твоих перстах осыпал, умирая,
      Свой рдяный венчик. Но иного рая
      В горящем сердце солнечный обет
      

      Цвел на стебле. Так золотой рассвет
      Выводит день, багрянец поборая.
      Мы розе причащались, подбирая
      Мед лепестков, и горестных примет
      

      Предотвращали темную угрозу -
      Паломники, Любовь, путей твоих -
      И ели набожно живую розу…
      

      Так ты ушла. И в сумерках моих -
      Прощальный дар,- томительно белея,
      Благоухает бледная лилея.
      
15

      Когда уста твои меня призвали
      Вожатым быть чрез дебрь, где нет дорог,
      И поцелуй мне стигмы в руку вжег,-
      Ты помнишь лик страстной моей печали…
      

      Я больше мочь посмел, чем сметь я мог…
      Вдруг ожили свирельной песнью дали;
      О гроздиях нам птицы щебетали;
      Нам спутником предстал крылатый бог.
      

      И след его по сумрачному лесу
      Тропою был, куда, на тайный свет,
      Меня стремил священный мой обет.
      

      Так он, подобный душ вождю, Гермесу,-
      Где нет путей и где распутий нет,-
      Нам за завесой раздвигал завесу.
      
16

      Единую из золотых завес
      Ты подняла пред восхищенным взглядом,
      О Ночь-садовница! и щедрым садом
      Раздвинула блужданий зыбкий лес.
      

      Так, странствуя из рая в рай чудес,
      Дивится дух нечаянным отрадам,
      Как я хмелен янтарным виноградом
      И гласом птиц, поющих: «Ты воскрес».
      

      Эрот с небес, как огнеокий кречет,
      Упал в их сонм, что сладко так певуч;
      Жар-птицы перья треплет он и мечет.
      

      Одно перо я поднял: в золот ключ
      Оно в руке волшебно обернулось…
      И чья-то дверь послушно отомкнулась.
    

   

   

 

 

   

    ЧАСТЬ ВТОРАЯ  
   

   

   

     КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ 
     ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ 
     канцоны и сонеты, посвященные имени Лидии Димитриевны Зиновьевой-Аннибал
     (
   

   
     Breve aevum separatum,
     Longum aevum coniugatum
     In honozem Domini.
     Quisquis terram est perpessus
     Veniet huc vita fessus.
     In dies sacramini. 
    

     Agnus Dei, Salus mundi,
     Fac ut veniamus mundi
     In Tuum Triclinium:
     Pura lympha pedes laves,
     Purifices culpas graves
     Puritate ignium.[22]
   
   

    

      КАНЦОНА I
    

    
      Che debbo io far? Che mi consigli, Amore? 
        Tempo e ben di morire;
      Ed ho tardato piu ch'io поп vorrei.
      Madonna e morta, ed ha seco il mio core. 
        Е volendol seguire,
      Interromper conven quest'anni rei: 
        Perche mai veder lei
      Di qua non spero; е 1'aspettar m'e noia. 
        Poscia ch'ogni mia gioia,
      Per lo suo dispartire, in pianto e volta;
      Ogni dolcezza di mia vita e tolta. 
       Petrarca, Canzone I in morte di' Lаurа[23]
    
    

      

       КАНЦОНА I
      

      
1 «Великий Колокол на богомолье…»

      Великий Колокол на богомолье
             Тебя позвал… Тоской
      Затрепетала вдруг нетерпеливой
      И вырвалась душа в свое приволье
             (На подвиг иль покой?)
      Из ласковых оков любви ревнивой…
             И вновь над темной нивой
      Тебя я вижу сирою Церерой:
             С печалию и верой
      Зовешь ты дождь и солнце на поля,
      Где пленный сев еще таит земля.
      
2 «Провлекся год, с тех пор как недопетый…»

      Провлекся год, с тех пор как недопетый
             Был прерван вещий стих
      Разлукою внезапной и смертельной.
      Ты — родилась; а я в ночи, согретой
             Зачатьем недр глухих,-
      Я умер, семя нивы колыбельной,
             Душой в себе раздельной,
      С собой влачащей гроб того же тела,
             Откуда отлетела
      Желаний мощь. И ты скорбишь вдовой
      Над озимью могилы роковой.
      
3 «Мы шли вдвоем жнивьем осиротелым…»

      Мы шли вдвоем жнивьем осиротелым,
             А рок уже стерег…
      И ты сказала: «Облако находит,
      И будет снег, и покрывалом белым
             Застелет даль дорог,
      И запоздалых в путь зима проводит.
             Незваное приходит!
      Благословен да будет день идущий,
             Благословен не ждущий!
      Благословен солнцеворот, и серп,
      И поздней осени глухой ущерб!»
      
4 «И саваном одели землю белым…»

      И саваном одели землю белым
             Снега, и тучи — тьмой:
      А ты горела на одре страдальном;
      И мы с оплаканным, сгорелым телом
             Пустились в путь зимой.
      Но голос твой мне в пенье погребальном
             Звучал псалмом венчальным:
      Затем, что тех, кто на одной постели
             Причастия хотели
      Креста и Розы алой,— тайно двух
      Венчали три: Вода, Огонь и Дух.
      
 5 «Наш первый хмель, преступный хмель свободы…»

      Наш первый хмель, преступный хмель свободы
             Могильный Колизей
      Благословил: там хищной и мятежной
      Рекой смесились бешеные воды
             Двух рухнувших страстей.
      Но, в ревности о подвиге прилежной,
             Волною агнца снежной
      Мы юную лозу от вертограда,
             Где ты была менада,
      Обвив, надели новые венцы,
      Как огненосцы Духа и жрецы.
      
6 «И пламенем был дух, и духом пламя…»

      И пламенем был дух, и духом пламя;
             И красный твой костер
      На свадьбе третьей брачным стал чертогом,
      Где Гроздий Жнец побед последних знамя
             Над нами распростер,-
      И огненным и жертвенным залогом
             Мы обручились с Богом,
      Кто в Жизни — Смерть, и в Смерти — Воскресенье.
             Был свет твое успенье;
      И милый рот, сожженный, произнес:
      «Свет светлый веет: родился Христос».
      
7 «Недаром вновь душа затосковала…»

      Недаром вновь душа затосковала:
             Священней и властней
      Великий Колокол на богомолье
      Звал новую для нового начала,
             Для цельных в Духе дней.
      И ложью стало миру подневолье:
             На Божие раздолье
      Стремилась ты, вся улегчась, сгорая,
             До детскости, до рая,-
      И странницей ходила по лесам,
      Верна земле — в тоске по небесам.
      
8 «Одним огнем дышали мы, сгорая…»

      Одним огнем дышали мы, сгорая
             И возгораясь вновь;
      И быть двоим, как мы, одной вселенной,
      Воскреснуть вместе, вместе умирая,
             Мы нарекли: любовь.
      Ее в земном познали мы нетленной…
             Зачем же облик пленный
      Оставлен сирым — по земле печальной
             Идти до цели дальной?
      Мой полон дух, и полны времена;
      Но все не видно в горькой чаше дна.
      
9 «А твердь всё глубже, полночь осиянней…»

      А твердь всё глубже, полночь осиянней;
             Лучистей и тесней
      От новых звезд мирьяды к сердцу нитей
      Бегут, поют; цветы благоуханней,
             И Тайна все нежней,
      И в Боге сокровенное открытей.
             Единосущней, слитей
      Душа с тобой, душа моей вселенной! ..
             Зачем же вожделенный
      Таится миг в ночи, храним судьбой,-
      И днем я мертв, расторгнутый с тобой?
      
* «Дорогою воздушной…»

             Дорогою воздушной
             В обители незримой
      Достигни, песнь, достигни, плач, родимой!
             Скажи ей мой послушный,
             Скажи мой нерушимый
      Обет быть верным в ней ее Земле,
      Пока причалит челн к моей скале
      И узрим вместе, в пламенном просторе,
      Стеклянное пред Ликом Агнца Море.
    

   

   

    

      СПОР.
      Поэма в сонетах
    

    

      

       ЧИТАТЕЛЮ
      

      Таит покров пощады тайну Божью:
      Убил бы алчных утоленный голод,
      Безумит постиженье… Пусть же молод
      Забвеньем будет ветхий мир — и ложью!
      

      И Смерти страх спасительною дрожью
      Пусть учит нас, что в горнах неба — холод,
      Чтоб не был дух твой, гость Земли, расколот
      И путник не блуждал по придорожью.
      

      И пусть сердца, замкнувшиеся скупо,
      Не ведают, что Смерть — кровосмеситель,
      Что имя Смерти — Чаша Круговая.
      

      И пусть сердца, что ропщут, изнывая
      Разлукою в тюрьме живого трупа,
      Тебя нежданным встретят, Воскреситель!
    

    

      

       1
      

      Явила Смерть мне светлый облик свой
      И голосом умильным говорила:
      «Не в нектар ли, не в негу ль растворила
      Я горечь солнц усладной синевой?
      

      Зной жадных жал, яд желчи огневой
      Не жалостью ль охладной умирила?
      И жатвой новь я, жница, одарила,
      И жар любви — мой дар душе живой.
      

      Бессмертия томительное бремя
      Не я ль сняла и вам дала взамен
      Отрадных смен свершительное Время?
      

      Узнай вождя творящих перемен,
      Мой сев и плен, зиждительное племя,-
      В ключарнице твоих темничных стен!»
    

    

      

       2
      

      И с гневом я Небесной прекословил:
      «Когда б, о Смерть, была Любовь твой дар,
      То и в огне бы лютом вечных кар,
      Кто здесь любил, закон твой славословил.
      

      Но если Рок сердец блаженный жар
      Возмездием разлуки предусловил,-
      Разлучница! иной, чем ты, готовил
      Архитриклин кратэры брачных чар.
      

      Бог-Эрос, жезл переломив коленом
      И две судьбы в единый слиток слив,
      Летит других вязать веселым веном.
      

      А к тем, как тать, в венке седых олив,
      Подходишь ты, и веешь тонким тленом,
      И не покинешь их — не разделив».
    

    

      

       3
      

      Мне Смерть в ответ: «Клянусь твоим оболом,
      Что ты мне дашь: не лгут уста мои.
      Яд страстных жил в тебе — мои струи;
      И бог-пчела язвит моим уколом.
      

      Ты был един; но сам, своим расколом,
      Звал Смерть в эдем исполненной любви.
      Ты стал четой. Пожар поплыл в крови:
      Томится пол, смеситься алчет с полом.
      

      Но каждое лобзание тебя
      В тебе самом, как мужа, утверждает;
      И быть жрецом ты обречен, любя.
      

      А жертвы месть убийцу побеждает…
      Так страждет страсть, единое дробя.
      Мой мирный меч любовь освобождает».
    

    

      

       4
      

      Сжал зубы гнев глухой, страшась проклясть
      Все, кроме той, что все в себе вмещала.
      А гнев мой речь свирельная прощала:
      «Познай меня,— так пела Смерть,— я — страсть!
      

      В восторгах ласк чья сладостная власть
      Ко мне твое томленье обращала?
      И мука нег, пророча, возвещала,
      Что умереть — блаженнейшая часть,
      

      На пире тел вы моего фиала,
      Сплетенные, касались краем уст;
      И ночь моя двоим уже зияла.
      

      Но, выплеснув вино, держала пуст
      Пред вами я кратэр. И жажды жала
      Вонзались вновь… Пылал терновый куст».
    

    

      

       5
      

      «Злорадный страж, завистник-соглядатай!-
      Воскликнул я.— О Смерть, скупой евнух!
      Ты видела сладчайший трепет двух
      И слышала, что в нас кричал глашатай
      

      Последних правд,— восторг души, объятой
      Огнем любви! Когда б, таясь, как дух,
      Не тать была, а добрый ты пастух -
      Твоих овец ты б увела, вожатый,
      

      Не разлучив, в желанные врата!
      И на одной застыли б мы постели,
      Она и я, к устам прижав уста;
      

      И на костре б одном сердца сгорели;
      И две руки единого креста
      В борении одном закостенели».
    

    

      

       6
      

      Мне Смерть в ответ: «Гляди: мой свет — палит,
      Я — пламенник любви, Твоя Психея
      Вперед, святой купели вожделея,
      Порхнула в мой огонь. Он утолит
      

      Желанье душ, которым Дух велит
      Светить Земле, светясь и пламенея.
      к родной ушла родная тень. Позднее
      Расплавится твой слитый монолит.
      

      Желай, и жди. Когда благословеньем
      Моих олив благословен союз,
      То вечность — верь — испытана мгновеньем.
      

      Живых мне не дано расторгнуть уз,
      Что жить должно, смеется над забвеньем,
      В день третий я — вожатый в Эммаус».
    

    

      

       7
      

      Как мертвый угль, перекален раскалом,
      Ожив, родит ковчежец солнц — алмаз,-
      Слеза скупая канула из глаз
      И в скляницу легла живым кристаллом,
      

      И Гостья мне: «Любви творю наказ -
      Дань слез твоих смесить в сосуде малом
      С печалью той, что, светлым покрывалом
      Одетая, здесь плакала не раз
      

      Над тем, кто мертв и — как лагуна молом -
      Закрыт от волн живых. Но как черна
      Тюрьма корней, а цвет цветет над долом,
      

      И все корней и цвета жизнь одна:
      Так все ты с ней. Клянусь твоим оболом,
      Что ты мне дашь: тебя возьмет она».
    

    

      

       8
      

      Сказала. Я — взглянул, и призрак милый
      На миг блеснул, примнилось, надо мной,
      Но, выпитый лазурной глубиной,
      Прозрачности небесною могилой,
      

      Истаял в свет, где семицветно-крылой
      Невестою и Вечною Женой,
      Цветя, манил в предел заповедной
      Сад Радуги детей Земли унылой.
      

      О Матерь-Твердь! Невеста-Смерть! Прейду
      И я порог и вспомню, вспоминая.
      Сказала Ты: «иди!» — и Ты: «приду».
      

      Ты — Дверь Любви, и Ты — любовь родная!
      Единой я — в Тебе, единой, жду.
      Тесна любви единой грань земная…
    

    

      

       9
      

      И в духе был восхищен я вослед
      Ушедшей в свет от сей юдоли скудной.
      Блуждали мы в долине изумрудной -
      И слышим весть внезапную: «конь блед».
      

      Вот бледный конь; и на коне побед,
      Навстречу нам, с холмов, тропой безлюдной,
      Путь медленный склоняет всадник чудный;
      И покрывалом бледным он одет.
      

      И бледный лик сверкнул нам и угрозой
      Красы неизреченной сердце сжег…
      Был Ангел он — иль Дева?.. С алой розой
      

      В руке, он ехал… И у наших ног
      Упала роза… Призрак реял мимо…
      Так вяжет Смерть сердца нерасторжимо.
    

   

   

    

      СЕСТИНА
    

    
      Пьяный плющ и терен дикий,
      И за терном — скал отвес,
      Стремь — и океан великий
      До безбрежности небес… 
      

      Солнце тонет, мир покорен,
      Звезды те ж выводит твердь.
      Жизнь венчает дикий терен,
      Пьяный плющ венчает смерть. 
      «Кормчие звезды» 
      («Велец Земли», из песен о Северном Корнваллисе)
    
    

      

       СЕСТИНА
      

      

      
1

       У зыблемых набатом Океана
       Утесов, самоцветные пещеры
       Таящих за грядами косм пурпурных,-
       Мы смуглых долов разлюбили лавры,
       Следя валов по гулкой мели руны,
       И горьких уст нам разверзались гимны.
      
2

       Как благовест, пылали в духе гимны
       Отзывных уст набатам Океана,
       Обетные в песках зыбучих руны;
       И влажные внимали нам пещеры,
       И вещие чело венчали лавры,
       По тернам Вакх горел в плющах пурпурных,
      
3

       Но, трауром повиты трав пурпурных,
       Крестились вы в купелях горьких, гимны!
       И на челе не солнечные лавры -
       Сплетался терн с обрывов Океана,
       Что заливает жадные пещеры
       И темные с песков смывает руны.
      
4

       Любовь и Смерть, судеб немые руны,
       Как солнц скрижаль, владыкой тайн пурпурных
       Зажженные во мгле земной пещеры!
       Любовь и Смерть, созвучных вздохов гимны,
       Как пьяный плющ над бездной Океана
       И лютый терн!.. Святые, встаньте, лавры!
      
5

       Победные, бессмертье славьте, лавры!
       Начертаны заклятий верных руны:
       Их унесут лобзанья Океана
       Туда, где кольца в недрах спят пурпурных.
       Вотще океанид глухие гимны
       Чаруют заповедные пещеры.
      
6

       Разверзнутся лазурные пещеры!
       Так прорицали, зыблясь нежно, лавры;
       Так вдохновенные вещали гимны;
       Так роковые повелели руны,
       Обетный дар — в гробнице лон пурпурных,
       В сокровищнице верной Океана.
      
* * *

       На мелях Океана наши руны;
       Бессмертья лавры, вы в зарях пурпурных!
       Жизнь — Смерти гимны; Жизнь — Любви пещеры.
      

    

   

   

    

      ВЕНОК СОНЕТОВ
    

    
      Кольца — в дар Зажегшему…
             Океану Любви — наши кольца
                                 любви!  
        Л. Зиновьева-Аннибал («Кольца»)
    
    
      На подвиг вам божественного дара
           Вся мощь дана:
      Обретшие, вселенского пожара
           Вы — семена!..
      Дар золотой в его бросайте море -
           Своих колец:
      Он сохранит в пурпуровом просторе
           Залог сердец.  
            «Кормчие Звезды» («Жертва»)
    
    

      

       ВЕНОК СОНЕТОВ
      

      
* * *

      «Мы — два грозой зажженные ствола…»
      

      Мы — два грозой зажженные ствола,
      Два пламени палуночного бора;
      Мы — два в ночи летящих метеора,
      Одной судьбы двужалая стрела.
      

      Мы — два коня, чьи держит удила
      Одна рука,— одна язвит их шпора;
      Два ока мы единственного взора,
      Мечты одной два трепетных крыла.
      

      Мы — двух теней скорбящая чета
      Над мрамором божественного гроба,
      Где древняя почиет Kpacoтa.
      

      Единых тайн двугласные ycтa,
      Себе самим мы Сфинкс единый оба.
      Мы — две руки единого кpecтa.
      

           «Кормчие Звезды» («Любовь»)
      
1 «Мы — два грозой зажженные ствола…»

      Мы — два грозой зажженные ствола,
      Два светоча занявшейся дубравы:
      Отмечены избраньем страшной славы,
      Горим… Кровь жил,— кипя, бежит смола.
      

      Из влажных недр Земля нас родила.
      Зеленые подъемля к Солнцу главы,
      Шумели мы, приветно-величавы;
      Текла с ветвей смарагдовая мгла.
      

      Тоску Земли вещали мы лазури,
      Дреме корней — бессонных высей бури;
      Из орлих туч ужалил нас перун.
      

      И, Матери предав лобзанье Тора,
      Стоим, сплетясь с вещуньею вещун,-
      Два пламени полуночного бора.
      
2 «Два пламени полуночного бора…»

      Два пламени полуночного бора,
      Горим одни,— но весь займется лес,
      Застонет весь: «B огне, в огне воскрес!» -
      Заголосит… Мы запевалы хора.
      

      Мы, рдяных врат двустолпная опора,
      Клубим багрец разодранных завес:
      Чей циркуль нас поставил, чей отвес
      Колоннами пурпурного собора?
      

      Который гром о нас проговорил?
      И свет какой в нас хлынул из затвора?
      И наш пожар чье солнце предварил?
      

      Каких побед мы гимн поем, Девора?
      Мы — в буре вопль двух вспыхнувших ветрил;
      Мы — два в ночи летящих метеора.
      
3 «Мы — два в ночи летящих метеора…»

      Мы — два в ночи летящих метеора,
      Сев дальних солнц в глухую новь племен;
      Мы — клич с горы двух веющих знамен,
      Два трубача воинственного сбора;
      

      И вам, волхвы всезвездного дозора,-
      Два толмача неведомых имен
      Того, чей путь, вняв медный гул времен,
      Усладой роз устлать горит Аврора.
      

      Нам Колокол Великий прозвучал
      В отгулах сфер; и вихрь один помчал
      Два знаменья свершительного чуда.
      

      Так мы летим (из наших нимбов мгла
      Пьет лала кровь и сладость изумруда) -
      Одной судьбы двужалая стрела.
      
4 «Одной судьбы двужалая стрела…»

      Одной судьбы двужалая стрела
      Над бездной бег расколотый стремила,
      Пока двух дуг любовь не преломила
      В скрещении лучистого угла.
      

      И молнии доколь не родила
      Тоска двух сил — одну земля кормила,
      Другую туч глухая мгла томила -
      До ярых нег змеиного узла.
      

      Чья власть, одна, слиянных нас надмила -
      Двусветлый дар струит, чтоб темь пила,-
      Двух сплавленных, чтоб света не затмила?
      

      И чья рука волшебный луч жезла
      Четой эхидн сплетенных окаймила?
      И двух коней одержит удила?
      
5 «Одна рука одержит удила…»

      Одна рука одержит удила
      Двух скакунов. Однем браздам покорны,
      Мы разожгли горящих грудей горны
      И напрягли крылатые тела.
      

      Два молнию похитивших орла,
      Два ворона единой вещей Норны,
      Чрез горный лед и пламенные терны
      Мы рок несем единый, два посла.
      

      Один взнуздал наездник-демон коней
      И, веселясь неистовой погоней,
      То на двоих стопами, прям, стоит,-
      

      То, разъяря в нас пыл и ревность спора,
      На одного насядет — и язвит,
      Единая, двоих и бесит шпора.
      
6 «Единая двух коней колет шпора…»

      Единая двух коней колет шпора;
      В нас волит, нас единый гонит дух,
      Как свист бича, безумит жадный слух
      Немая весть двойного приговора…
      

      Земную грань порыва и простора
      Так рок один обрек измерить двух.
      Когда ж овцу на плечи взял пастух -
      Другой ли быть далече без призора?
      

      Нет, в овчий двор приидет и она -
      И, сирая, благого Криофора
      На кроткие возляжет рамена.
      

      Уж даль видна святого кругозора
      За облаком разлук двоим одна:
      Два ока мы единственного взора.
      
7 «Два ока мы единственного взора…»

      Два ока мы единственного взора;
      И если свет, нам брезживший, был тьма,
      И — слепоты единой два бельма,-
      И — нищеты единой два позора,-
      

      Бредя в лучах, не зрели мы убора
      Нетленных слав окрест,— одна тюрьма
      Была двоим усталых вежд дрема
      Под кущами единого Фавора.
      

      Но ты во храм сияющий вошла;
      А я один остался у притвора,
      В кромешной тьме… И нет в устах укора,-
      

      Но вс тобой светла моя хвала!
      Одних Осанн мы два согласных xopa;
      Мечты одной два трепетных крыла.
      
8 «Мечты одной два трепетных крыла…»

      Мечты одной два трепетных крыла
      И два плеча одной склоненной выи,
      Мы понесли восторги огневые,
      Всю боль земли и всю пронзенность зла.
      

      В одном ярме, упорных два вола,
      Мы плуг влекли чрез целины живые,
      Доколь в страду и полдни полевые
      Единого, щадя, не отпрягла
      

      Хозяина прилежная забота.
      Так двум была работой красота
      Единая, как медь двойного сота.
      

      И тению единого креста
      Одних молитв слияли два полета
      Мы, двух теней скорбящая чета.
      
9 «Мы — двух теней скорбящая чета…»

      Мы — двух теней скорбящая чета
      Над сном теней Сновидца грезы сонной…
      И снится нам: меж спящих благовонный
      Мы алавастр несем к ногам Христа.
      

      И спит народ, и стража у креста,
      И пьян дремой предсмертной пригвожденный.
      Но, преклонив к нам облик изможденный:
      «В иные взят,— так молвит он,— места,
      

      По Ком тоской болеете вы оба,
      И не найдет для новых, горших мук
      Умершего земли мятежной злоба.
      

      Воскресшего не сдержит темный круг…»
      И вот стоим, не разнимая рук,
      Над мрамором божественного гроба.
      
10 «Над мрамором божественного гроба…»

      Над мрамором божественного гроба
      Стоим, склонясь: отверст святой ковчег,
      Белеющий, как непорочный снег
      Крылами вьюг разрытого сугроба
      

      На высотах, где светов мать — Ниоба
      Одела в лед свой каменный ночлег…
      Отверст — и пуст. Лишь алых роз побег
      Цветет в гробу. Глядим, дивяся, оба:
      

      Ваяньями гробница увита,-
      Всю Вакх заткал снаружи гроздьев силой
      И стае птиц их отдал светлокрылой.
      

      И знаем: плоть земли — гробница та…
      Невеста, нам предстала ты могилой,
      Где древняя почиет красота!
      
11 «Где древняя почиет красота…»

      Где древняя почиет красота,
      Ты, Дионис, гостей родной чужбины
      Скрестил пути и праздновал гостины!
      Из трех судеб разлукой отнята
      

      Одна была. Два сорванных листа
      Ты, сочетав, умчал в свои быстрины.
      Трех прях прельстил и выпрял три судьбины,
      Тобой благих явилась правота!
      

      И, как пяте ответствует пята,
      Когда один в священном пляшет круге
      Иль звезд-сестер вращается чета,-
      

      Исполнилась нецельных полнота!
      И стали два святынь единых слуги,
      Единых тайн двугласные уста.
      
12 «Единых тайн двугласные уста…»

      Единых тайн двугласные уста,
      Мы бросили довременное семя
      В твои бразды, беременное Время,-
      Иакха сев для вечери Христа;
      

      И рдяных роз к подюжию Креста
      Рассыпали пылающее бремя.
      Так в пляске мы на лобной выси темя,
      На страшные в венках взошли места.
      

      Безвестная сердца слияла Кана;
      Но крестная зияла в розах рана,
      И страстный путь нам подвиг был страстной -
      

      И духом плоть, и плотью дух — до гроба,
      Где, сросшись вновь, как с корнем цвет родной,
      Себе самим мы Сфинкс единый оба.
      
13 «Себе самим мы Сфинкс единый оба…»

      Себе самим мы Сфинкс единый оба,
      Свой делим лик, закон свершая свой,-
      Как жизнь и смерть. Мой свет и пламень твой
      Кромешная не погребла чащоба.
      

      Я был твой свет, ты — пламень мой. Утроба
      Сырой земли дохнула: огневой
      Росток угас… Я жадною листвой,
      Змеясь, горю; ты светишь мной из гроба.
      

      Ты ныне — свет; я твой пожар простер,
      Пусть пали в прах зеленые первины
      И в пепл истлел страстных дерев костер:
      

      Впервые мы крылаты и едины,
      Как огнь-глагол синайского куста;
      Мы — две руки единого креста.
      
14 «Мы — две руки единого креста…»

      Мы — две руки единого креста;
      На древо мук воздвигнутого Змия
      Два древние крыла, два огневые.
      Как чешуя текучих риз чиста!..
      

      Как темная скрижаль была проста!
      Дар тесных двух колец — ах, не в морские
      Пурпурные струи! — огня стихия,
      Бог-дух, в твои мы бросили уста!-
      

      Да золото заветное расплавит
      И сплавит вновь — Любовь, чье царство славит
      Дубравы стон и пылкая смола!..
      

      Бог-дух, тебе, земли креститель рдяный,
      Излили сок медвяный, полднем пьяный,
      Мы, два грозой зажженные ствола.
    

   

   

    

      КАНЦОНА II
    

    
1

     Сидящею на мраморном столпе
     Явилась ты, на зов немых печалей,
              В селеньях грезы сонной;
     И белый столп, над лугом вознесенный,
     И снежный блеск одежд, и свет сандалий
     Тебя приметной делали толпе.
     Смеясь, хотела к низменной тропе
              Ты ринуться с колонны,
              Как ангел окрыленный:
     Воздушной мы не верили стопе.
              Как облак, столп истаял:
     Внезапней ты сошла, чем каждый чаял.
    
2

     Был вестью утренней возвеселен
     Кто хладный холм лобзал в ночи пасхальной,
              Когда святится славой
     Невеста-Ночь, и, смертью смерть поправый,
     Ей зрим Жених, и рвется погребальный
     В могилах, на святых останках, лен.
     Безмолвствуй, песнь! Воззревший ослеплен.
              Пой: благостны и правы,
              Любовь, твои уставы!
     Несешь ты миро — камень отвален.
              Но в свете сокровенны,
     Чьи новые тела цветут нетленны.
    
3

     Склонилась, шепчешь мне: «Тебя вотще ль
     Я наставленьем долгим наставляла
          В доверьи цельном Свету?
     Из явных тайн моих простую эту
     Еще ль разоблачить от покрывала
     Ты медлишь робким сердцем,— и досель
     Всё за холмом звучит моя свирель,
          Подруга Божью лету,
          Послушная обету
     Тебя призвать в мой новый, светлый хмель?
          Вотще ль Христос родился
     Во мне пред тем, как ты со мной простился?»
    
4

     Склонилась ближе, шепчешь: «Умереть -
     Знай: жизнь благословить. Земля — начало
          Любви. Тебе хваленье
     Смерть, верная Земле,— богоявленье
     Любви земной! Нас таинство венчало
     Заветных Врат, чтоб нам в любви созреть
     И всю победной славу лицезреть
          В бессмертном убеленье!
          Восславь же разделенье
     Нетленной плоти с тем, чему сгореть
          Завещано любовью,
     Чтоб любящим смеситься новой кровью».
    
5

     Умолкла… Чу, всполох… Куда, куда,
     Вы, белые?.. Ах, в древо золотое
           Укрылись — и на лоно
     Тебе роняют дар листвы червонной -
     Три голубя… О, пиршество святое!
     Вкусила ты бессмертного плода,-
     И мне дана причастная чреда…
           Сплетясь, стоим… Колонна -
           Под нами. С небосклона
     Тремя лучами свет струит звезда.
           К ним столп стремит, белея,
     Упругий стебль, как стройная лилея.
    
* * *

          Земная песнь, молчи
     О славе двух колец в одном верховном,
     О двух сердец слияньи безусловном!
     А ты, колонна светлая, умчи
          Меня в эфир нетленный,
          Любови совершенной
          Слепого научи!
     Паломнику, чей посох — глаз в ночи,
     Кого кольцо ведет путем неровным,-
     Всю тайну плоти в пламени духовном
              Разоблачи!
   

   

    

      ГОЛУБОЙ ПОКРОВ
      Цикл сонетов
    

    

      

       PROOEMION[24]
      

      
       «Ora е sempre». 
       — «Ныне и вечно»
      
      Был Оrа — Sempre тайный наш обет,
      Слиянных воль блаженная верига:
      Мы сплавили из Вечности и Мига
      Златые звенья неразрывных лет.
      

      Под землю цепь ушла, и силы нет
      В тебе, Любовь, лелеемого ига
      Тюремщица и узница,— для сдвига
      Глубоких глыб, где твой подспудный свет.
      

      Но не вотще в свинец того затвора,
      Что плоть твою унес в могильный мрак,
      Я врезал сталью наш заветный знак.
      

      В одно кольцо сольются кольца скоро,
      И с Вечностью запретный Мигу брак
      Свершится. «Sempre, слышишь?»-«Слышу. Оra».
    

    

      

       1 «Покорствуя благим определеньям…»
      

      Покорствуя благим определеньям,
      Усладой роз устлали мы порог,
      Положенный меж наших двух дорог:
      Моей — к ночным, твоей — к дневным селеньям.
      

      Но если ты, склонясь к моим томленьям,
      Меня вела — и я не изнемог,
      И свет, слепец, тобою видеть мог:
      Являйся мне, послушная моленьям,
      

      С кропильницей в сомкнувшихся руках,
      Чуть зримая за тонким покрывалом,
      Вся — звездный путь в прозрачных облаках,-
      

      И помавай над путником усталым,
      Над жаждущим, влачащимся в песках,
      Охладных пальм легчайшим опахалом!
    

    

      

       2 «Я видел: путь чертя крутой дугой…»
      

      Я видел: путь чертя крутой дугой,
      Четой летим в эфире лебединой:
      С уступа гор — в нагорье за долиной -
      Так две стрелы спускает лук тугой.
      

      И черен был, как ночь, из нас единый;
      Как снег белел с ним свившийся другой:
      Не змия ль брак с голубкою благой
      Сплетенных шей являл изгиб змеиный?
      

      И видел я, что с каждым взмахом крыл
      Меняли цвет, деляся светом, оба;
      И черный бел, и белый черен был.
      

      И понял я, что Матери утроба,
      Как семя нив, любви лелеет пыл
      И что двоих не делит тайна гроба.
    

    

      

       3 «Над глетчером, лохматым и изрытым…»
      

      Над глетчером, лохматым и изрытым,
      Мы набрели в скалах на водоем.
      Георгий ли святой прошиб копьем
      Кору ключей? Но некий конь копытом
      

      Ударил тут; и след все зрим… В забытом,
      Отшедшая, убежище своем
      Мы вновь сошлись,— вновь счастливы вдвоем
      В святилище, завесой туч укрытом!
      

      В венке циан, припала ты на грудь…
      Чрез миг — сквозила в облаке, венчальный
      Целуя перстень и завет прощальный
      

      Шепча: «Любить — мы будем! Не забудь!..»
      И, тая,— тайный знак знаменовала,
      Как будто сердцу сердце отдавала.
    

    

      

       4 «Пустынных крипт и многостолпных скиний…»
      

      Пустынных крипт и многостолпных скиний
      Я обходил невиданный дедал.
      Лазоревых и малахитных зал,
      Как ствольный бор, толпился сумрак синий.
      

      Сафир густел, и млел смарагд павлиний
      В глубокой мгле воздушных покрывал,
      Какими день подземный одевал
      Упоры глыб, мемфисских плит старинней.
      

      Дикирий и трикирий в двух руках
      Подъемля, ты предстала мне при входе
      В мерцавший сад — как месяц в облаках -
      

      В когорте дев, покорных воеводе.
      Вскричала: «Myrias, arma!..»[25] Блеск свечей
      Разлился вкруг, и звякнул звон мечей.
    

    

      

       5 «Когда бы отрок смуглый и нагой…»
      

      Когда бы отрок смуглый и нагой,
      С крылами мощными, с тугим колчаном,
      Не подпирал усильем неустанным
      Мне локоть левый, и рукой другой
      

      Не на твоей висел руке благой
      Я тяжким телом,— как над океаном
      Могли бы вместе мы к заветным странам
      Эфирный путь одной чертить дугой,
      

      Подруга-вождь? Но, в заревой купели
      Прозрачных лон, уже растет кристалл,
      Уж над волной зубцы его зардели.
      

      Он островерхим островом предстал.
      Доступны осиянные вершины…
      В заливах слышен оклик лебединый.
    

    

      

       6 «Есть нежный лимб в глубоком лоне рая…»
      

      Есть нежный лимб в глубоком лоне рая,
      Марииной одеян пеленой,
      Елей любви, двух душ сосуд двойной
      Наполнивший до их земного края,
      

      Блаженно там горит, не умирая,
      Лелеемый живой голубизной
      Воздушных скал. Там, с ласковой волной
      Святых морей лазурию играя,
      

      Сафирный свод таит теней четы,
      Залог колец обретшие в просторе
      Божественной, бездонной полноты.
      

      Разлуки там пережитое горе
      Утешилось… Туда уводишь ты
      Мой зрящий дух чрез пламенное море.
    

    

      

       7 «И там войти в твое живое лоно…»
      

      И там войти в твое живое лоно,
      В воскресшее, любовь моя могла.
      В нем розою дышала и цвела
      Твоя любовь, и рдела благовонно.
      

      И было, как ночной эфир, бездонно
      Твоих святынь объятие. Пчела
      Из розы мед полуденный пила
      И реяла над сладостной влюбленно.
      

      По телу кровь глухой волной огня
      Клубила пурпур мглы благоуханной;
      А в глубине лазури осиянной
      

      Пчела вилась крылатым диском дня.
      Хмелело солнце розой несказанной…
      Ты в солнце недр явила мне — меня.
    

    

      

       8 «Лазурь меня покровом обняла…»
      

      «Лазурь меня покровом обняла:
      Уснула я в лазури несказанной
      И в белизне проснулась осиянной».
      — «Дай мне покров, который ты сняла».
      

      «Тебе довлеет,— Госпожа рекла,-
      Через плечо мой шарф голуботканный:
      С ним рыцарь мой ты будешь, мой избранный!»-
      И голубым мне грудь перевила.
      

      То было над слепительной стремниной:
      Не снег сиял, а нежный, снежный пух.
      Не белая гора несла нас двух -
      

      В алмазах реял облик голубиный…
      Внизу землей небесною блистал
      Лазурной чаши сладостный кристалл.
    

    

      

       9 «И вновь Конь Бледный зрим и Всадник Бледный…»
      

      И вновь Конь Бледный зрим и Всадник Бледный…
      Вкруг — мглой растет готическою храм…
      Твой голубой, Мария, фимиам
      Хранительно овеял взор мой бедный…
      

      У алтаря, в лазури неисследной,
      С рыданьем Ты, к пронзенным пав ногам:
      «Помилуй,— молишь,— сад, где жил Адам!
      Он вытоптан подковой всепобедной!,.»
      

      И та, чей свет ведет пути мои,
      Чьим пламенем душа моя сгорает,
      С торжественной нисходит солеи;
      

      Коню дары колосьев простирает;
      И бледной гривы мертвые струи -
      О, диво! — роз багрянцем убирает…
    

   

   

    

      КАНЦОНА III
    

    
1

     Я вопрошал полуденные волны:
     «К вам, волны, прихожу, осиротелый:
     Как одиноким быть — и быть единым?»
     Ответствовали волны: «В полдень белый
     Мы осмоленные лелеем челны
     И прядаем, гоняясь за дельфином.
     Вернись, когда на побережьи длинном
     Луч удлинит гребней зеленых тени
     И час пески опенит розой алой».
             Я на заре усталой
     Сошел на отмель и заслышал пени
             Стихии одичалой;
     Луна всходила, и волна вставала,
     По ласке лунной томно тосковала.
    
2

     Мятежной влаги рос прилив, мужая,
     Под пристальным и нежным притяженьем;
     И в камни зыбь хлестала пеной белой,
     До глубины волнуема движеньем,
     Всем зеркальным простором отражая
     Богини нимб, средь неба онемелой,
     Сплав серебра в золе порозовелой,-
     Впивая полным лоном свет струистый,
     Струясь и рея струйностью двойною,-
         Вся жизнию родною,
     Вся плотию согретая пречистой,-
         Волшебной пеленою
     Покрытая,— но светлых чар не видя,
     В касаниях разлуку ненавидя.
    
3

     Подлунные так в полночь пели волны
     Свою тоску душе осиротелой;
     Я ж в одиночестве прозрел слиянность
     Сил соприродных и на лире смелой
     Отшедшей пел: «О ты, которой полны
     Все сны мои,— чья в сердце осиянность
     Мерцает мне сквозь тусклую туманность
     Мирской пустыни! Стала прозорлива
     Душа страданьем, и прикосновений
         Твоих, мой близкий гений,
     Познала трепет, и в огне прилива
         Незримою счастлива.
     Откройся ж мне, мои разверзни очи,
     Разоблачись светилом ясной ночи!»
    
* * *

     Она в ответ: «Когда б узнали волны,
     Что в них луна, что блеща реют ею,-
     В струях своих узрели б лик желанный.
         Твоим, о мой избранный,
     Я стала телом, ты — душой моею.
         В песках моею манной
     Питаемый! воззри на лик свой вчуже:
     Жену увидишь воплощенной в муже».
   

   

    

      ТРИПТИХИ
    

    

      

       РО3Ы
      

      
1 «Пора сказать: я выпил жизнь до дна…»

      Пора сказать: я выпил жизнь до дна,
      Что пенилась улыбками в кристалле;
      И ты стоишь в пустом и гулком зале,
      Где сто зеркал, и в темных ста — одна.
      

      Иным вином душа моя хмельна.
      Дворец в огнях, и пир еще в начале;
      Моих гостей — в вуали и в забрале -
      Невидим лик и поступь не слышна,
      

      Я буду пить, и томное похмелье
      Не на земле заутра ждет меня,
      А в храмовом прохладном подземелье.
      

      Я буду петь, из тонкого огня
      И звездных слез свивая ожерелье -
      Мой дар тебе для свадебного дня.
      
2 «Не ты ль поведала подругам пчелам…»

      Не ты ль поведала подругам пчелам,
      Где цвет растет и что таит, любимый?
      С каких лугов слетелся рой незримый
      И золотом звенит окрест веселым?
      

      Мед, гостьи Божьи, по весенним долам
      Вы в улей собираете родимый!
      Мой стебль иссох, и вяну я, палимый
      Лучами знойными на камне голом.
      

      А пчелы мне: «Едва живое жало
      Вонзится в никлый венчик, брызнет влага,
      И расцветешь ты сладостно и ало.
      

      Мы росного изроем кладезь блага»…
      И ближе льнет жужжащих ласк угроза…
      Цвети же, сердце, жертвенная роза!
      
3 «С порога на порог преодолений…»

      С порога на порог преодолений
      Я восхожу; но вс не одолен
      Мой змеевидный корень — смертный плен
      Земных к тебе, небесной, вожделений.
      

      И в облаке пурпуровых томлений
      Твой недоступный образ мне явлен
      Во мгле пещер, чей вход запечатлен
      Сезаму нег и милости молений.
      

      То девою покрытой и немой,
      То благосклонно-траурной супругой
      Тебя встречает страстный вызов мой.
      

      И поцелуй уж обменен с подругой…
      Но челн скользит с песков мечты кормой,
      Подмыт волной зеленой и упругой.
    

    

      

       СНЕГА
      

      
1 «На свой утес из буйственных пучин…»

      На свой утес из буйственных пучин
      Ты пламенем пловца манила, Геро!
      Вздымалась тускло-пенно, стлалась серо
      Седая муть. Маяк пылал один.
      

      И твой Леандр, как некий исполин,
      Зыбь рассекал кипящего кратэра,-
      Дабы порхнуть из мглы, как эфемера,
      В багрец твоих распахнутых купин.
      

      Зачем же ныне, цели достигая,
      Несменно-близким близкий видя брег,-
      Я должен плыть, все плыть, изнемогая,
      

      А светоч вдаль стремит багряный бег?..
      И влагу ль раздвигает плоть нагая?-
      Ее ль сковал, как кипень белый, снег?
      
3 «Оснежены сквозных ворот затворы…»

      Оснежены сквозных ворот затворы;
      Сугробы за оградою железной,
      Нетронуты, лежат в ночи беззвездной.
      Вернись, пришлец, в доступные просторы!
      

      Немых надежд куда подъемлешь взоры,
      Желаний зорких вызов бесполезный?
      Живые сны весны твоей любезной
      Толпой подруг ушли за тенью Коры.
      

      Невестины уборы не увянут,
      Что в розовый вплетала дева локон;
      Но мир лелеет луг нетленный ныне.
      

      И красоту в недвижимой святыне
      Спасает Смерть — доколе не проглянут
      Родные лица из отверстых окон.
      
3 «Мощь новую приемлют надо мной…»

            Е le stelle migliori acquistan forza. 
                                       Petrarca1
      

      Мощь новую приемлют надо мной
      Благие звезды, и весны Господней
      Пророчат близость. Зорче и свободней
      Душа скользит над пленностью земной.
      

      Волнуются под снежной пеленой
      Цветущей тайной перси Преисподней…
      Но сиротливей никнут и безродней
      Кресты кладбищ под вьюгой ледяной.
      

      Родился Бог. Вершится в вышних Слава,
      И «Мир земле» расслышан в глубинах;
      Но косных стуж окрест сильна держава.
      

      Нисходит ночь. Не в звездных письменах
      Ищи звезды. Склонися над могилой:
      Сквозит полнощным Солнцем облик милой.
    

   

   

   

   

     КНИГА ПЯТАЯ 
     ROSARIUM
     СТИХИ О РОЗЕ
   

   
     ЕДИНОЙ 
     и
     НАШЕЙ BEPE
   
   

    

      ПРОЛОГ 
      АD RОSАМ[26]
    

     Тебя Франциск узнал и Дант-орел унес
             В прозрачно-огненные сферы:
     Ревнуют к ангелам обитель нег — Пафос -
             И рощи сладостной Киферы.
    

     Но твой расцветший цвет, как древле, отражен
             Корней твоих земной отчизной:
     Ты, Роза милая, все та ж на персях жен
             И та ж под сенью кипарисной.
    

     Таинница Любви, твоя печать горит
             На бледном хладе саркофага;
     И на снегах твоим дыханьем говорит
             Мечу завещанная сага.
    

     В алмазно-блещущем и голубом снегу
             Она властительно-напевна;
     И снится рыцарю: в дубраве на лугу
             Сном непробудным спит Царевна…
    

     О Роза дремная! Кто, мощный паладин,
             Твой плен глубокий расколдует?
     Кто, лирник избранный, найдет глагол один
             И пеньем сферы согласует?
    

     Кто с корнем цвет сроднит? Чей взор не помрачен
             Волшебным куревом Киферы?…
     Плывут в морях глава и гусли. Рассечен,
             Но трижды жив триглав Химеры.
    

     Кто б ни был ты; Геракл иль в облаке Персей.
             Убийца ль Гидры иль Медузы,-
     Тебя зовут у волн, где Солнце пел Орфей,
             Над Розой плачущие музы!
   

   

    

      ГАЗЭЛЫ
    

    
      Владимиру Францевичу Эрну 
      эти сны об Афродите Небесной 
      посвящаю с любовью
    
    

      

       ГАЗЭЛЫ О РОЗЕ
      

      
1 РОЗА МЕЧА

      Славит меч багряной славой Роза;
      Расцветает в битве правой Роза.
      

      В тридевятом, невидимом царстве
      Пленена густой дубравой Роза.
      

      За вратами из литого злата,
      За шелковою заставой Роза.
      

      Не в твердыне те врата, не в тыне:
      Нитью откана лукавой Роза.
      

      В лютых дебрях, под заклятьем крепким,
      У Змеи тысячеглавой Роза.
      

      Знаменуйте, мученики, латы:
      Льва зовет на пир кровавый Роза.
      
2 РОЗА ПРЕОБРАЖЕНИЯ

      Всем Армения богата, Роза!
      Но пышней тиар и злата Роза.
      

      Много в древней храмов островерхих;
      Но священней Арарата — Роза.
      

      Принесли твой свет от Суристана
      Дэвы до ключей Эвфрата, Роза;
      

      И до двери Тигра от Персиды
      Пери — негу аромата, Роза.
      

      Ты в канун сияешь Вардавара
      До восхода от заката, Роза.
      

      В Вардавар Мессии, на Фаворе,
      Расцвела, в Эдем подъята, Роза.
      
3 РОЗА СОЮЗА

                 «Tы — Роза, и я — Роза».  
                        Кандиотская песня
      

      Ты меж юношами Крита — роза;
      Я меж дев зовусь Харита-Роза.
      

      Мы, что два куста, светвились в купу:
      Белой алая увита роза.
      

      Аль — прохожий скажет — садоводом
      К белой алая привита роза?
      

      Белый куст, ты рой пчелиный кроешь!
      Как уста, моя раскрыта роза.
      

      Жальте пчелы! Отомщу не жалом:
      Кровью солнца ядовита роза.
      

      Мною вспыхнет, что бледнее млела
      Скатных зерен маргарита, роза!
      
4 РОЗА ВОЗВРАТА

      Что — любовь? Поведай, лира!— Роза.
      От Зенита до Надира — Роза.
      

      Молодая мужа ревновала -
      К деве-лилии, Кашмира роза.
      

      И завяла… Так вверяет в бурю
      Лепестки крылам эфира роза.
      

      Легкой пташкой в рай впорхнула, к дэвам.
      «В дом вернись,— ей вестник мира,— Роза!»
      

      У дверей, под кипарисом юным,
      Зацвела, зардела сиро — роза.
      

      Милый обоняет: негу нарда,
      Негу льет родного мира роза.
      

      Жизнью дышащей родного тела
      Напояет сон зефира роза.
      

      Плачет он — узнал подругу… Тело
      Странниц-душ в юдоли мира — роза,
      
5 РОЗА TPEX ВОЛХВОВ

      Вся над башней звездочета Роза;
      Пчел рои поит без счета Роза.
      

      Но таит заимфом дымно-рдяным
      Царские в Эдем ворота Роза,
      

      Заронила к трем волхвам, в три улья,
      Райский мед святого сота Роза.
      

      Расцвела в садах царевых, долу,
      У священного кивота Роза.
      

      Из пурпурных недр явила чудо
      Голубиного возлета Роза.
      

      В твердь глядят волхвы: звездою новой
      Славит ночь солнцеворота Роза.
      
6 РОЗА ОБРУЧЕНИЯ

      Упоена и в неге тонет роза;
      А соловей поет и стонет, роза,
      

      В сплетенье кущ, тобой благоуханных,
      Пока восточных гор не тронет Роза.
      

      Усыплена волшебным обаяньем,
      Колеблет лень и стебель клонит роза;
      

      А царь певцов поет — и под наитьем
      Предутренним росу уронит роза.
      

      О женихе поет он, о влюбленном…
      Лелеет плен и чар не гонит роза:
      

      В бездонных снах, с кольцом любви забвенной,
      Обет одной любви хоронит роза.
      
7 РОЗА ВЕЧНЫХ ВРАТ

      Страж последнего порога — Роза.
      Дверь невестина чертога — Роза.
      

      Разомкнутся с тяжким стоном цепи;
      Но твое мерило строго, Роза.
      

      Меж столпов, меж адамантных, рдеет
      И струит дыханье Бога — Роза.
      

      «Вся я здесь благоухаю,— молвит,-
      Да уснет земли тревога»,— Роза.
      

      Девам; «Белоогненного,— молвит,-
      Узрите Единорога»,— Роза.
      

      Женам: «Совершилось!— молвит.— Вскоре
      Полная луна двурога»,— Роза.
      

      Юношам: «C главы кто даст мне локон,
      На земле возможет много»,— Роза,
      

      «C паладином на полнощной страже
      Обменю кольцо залога, Роза».
      

      Странники любви, с терпеньем ждите:
      Верная в пути подмога — Роза,
      

      Расцветет и воспарит над стеблем,
      Вождь вам алый и дорога,— Роза.
    

   

   

    

      ЭПИЧЕСКИЕ СКАЗЫ И ПЕСНИ
    

    

      

       СОН МАТЕРИ-ПУСТЫНИ 
       Духовный стих
      

      В оны веки, пред тем как родиться
      От Пречистой Господу Исусу,
      Сон приснился Матери-Пустыне.
      Спит Пустыня в раздолье широком,
      По лесочкам кудри разметала.
      Раскинулась по степям зеленым;
      Ноги моет ей синее море,
      На устах алеют ясны зори,
      И снится Пустыне, будто вырос
      Розов цветик у нее из сердца;
      А с поднебесья рука простерлась,
      Будто с кореньем цвет вырывает.
      Обливалась Матерь алой кровью,
      Лежит вся в крови и горько тужит,
      Не о боли, о цвете жалеет.
      Упадал тут с лазорева неба
      Лазоревый камень, бирюзовый;
      Западал в белы груди, до сердца,
      И залег тяжелый в самом сердце.
      Тяготит камень грудь, распирает;
      Свою душеньку зовет Пустыня,
      Воздыхает смертным воздыханьем:
      «Войди мне в сердце, малое чадо,
      В мое сердце, в лазоревый камень;
      А уж тело мое каменеет».
      Пошла душа в лазоревый камень,
      А входит в лазоревое небо,
      В голубые, светлые чертоги.
      Алеется в чертоге последнем,
      Ровно солнце, престол светозарный;
      Стоит чаша на святом престоле,
      А над чашей кружит белый голубь,
      Держит голубь розов цвет червленый.
      Хочет крикнуть душа Мать-Пустыню,
      А она тут сама у престола,
      Облаченная в белую ризу;
      «Днесь я,— молвит,— не Мать, а Невеста».
      И горлицей душа к ней прильнула.
    

    

      

       ТРИ ГРОБА
      

      Высоки трех гор вершины,
      Глубоки три ямовины;
      На горах три домовины.
      

      На горе ли поднебесной
      Сам лежит Отец Небесный;
      Что пониже ли гробница -
      В ней Небесная Царица;
      По пригорью недалече
      Третий гроб — Иван-Предтечи.
      

      Где Мария почивает,
      Алый розан расцветает,
      Лепесточки распускает,
      Голубочка выпускает.
      Голубь-Птица воспорхнула,
      Матерь Божья воздохнула.
      

      «Выйди, Отче Вседержитель!
      Солетай, Иван-Креститель!
      Родился земле Спаситель».
    

    

      

       АТЛАНТИДА
      

      Лежит под Океаном
      Нетленная страна.
      А древле, за туманом,
      Над темным Океаном,
      Незримая, она,
      

      Как остров сокровенный
      Колдуньи Калипсо,
      Цвела в красе надменной;
      И мимо сокровенной
      Катилось колесо
      

      Слепого Солнцебога,
      И мимо боги шли…
      Но, взмыв с колонн чертога
      В долинах Солнцебога,
      Вы, лебеди, нашли
      

      Тот край волшебной славы,
      Весь в куревах чудес,-
      Вскричали, величавы,
      И пали снегом славы
      Из зелени небес.
      

      Что рдеет подо мглами?
      Вы сердце той земли
      Похитили, и пламя,
      Окутанное мглами,
      За море унесли.
      

      И розой этот пламень
      Вселенной с неба дан;
      А остров, мертвый камень,
      Отдав небесный пламень,
      Нисходит в Океан.
      

      Но живы властелины
      Подводной глубины,
      И ждут глухой судьбины
      Живые властелины,
      И сроки сочтены.
      

      Храните розу, братья!
      Придет возмездья срок,
      И рушатся заклятья.
      Достойнейшему, братья,
      Присудит розу рок.
      

      Изыдет облак воев
      За сердцем древних стран:
      Из яростных прибоев
      Полки воскресших воев
      Извергнет Океан.
      

      Лелейте розу свято:
      О сердце мира суд!..
      Чу, лебеди заката,
      Вещающие свято,
      Вечерний клич несут.
    

    

      

       СОЛНЦЕВ ПЕРСТЕНЬ
      

      Стань на край, где плещет море,
      Оглянися на просторе:
      Солнце ясное зашло,
      Зори красные зажгло;
      Справа месяц тонкорогий,
      Топни по мели отлогой,
      Влажной галькой веки тронь,
      Гикни: «Гей ты, птица-конь,
      Огнегривый, ветроногий!
      Мчи меня прямой дорогой
      Меж двух крыльев, на хребте,
      К заповедной той черте,
      Где небес дуга с землею
      Золотой свита шлеею,
      Где сошелся клином свет,-
      Ничего за тыном нет,
      В царской, бают, там палате,
      Что ни вечер, солнце, в злате,
      В яхонтах и в янтаре,
      Умирает на костре.
      В ночь другое ль народится,
      Аль, ожив, помолодится,
      Заиграет на юру,
      Что сгорело ввечеру?
      Я тебе седок не робкий:
      Все, что солнечною тропкой
      От межи и до межи,
      Поизрыскал, окажи!»
      

      Чу, по взморию дрожанье,
      В гуле волн плескучих ржанье,
      И окрай сырых песков -
      Топ копыт и звон подков.
      Светит месяц тонкорогий;
      Прянет конь сереброногий,
      Лебединые крыла,
      Золочены удила,-
      Пышут ноздри жарче горна.
      За узду хватай проворно,
      Прыгай на спину коню.
      Конь промолвит: «Уроню
      Я тебя, седок, над бездной,
      Коль не скажешь: тверди звездной
      Что богаче?» Молви: «Смерть,
      Что над твердью держит твердь».
      Загадает конь лукавей:
      «Что горит зари кровавей?»
      Молви; «Жаркая любовь,
      Что по жилам гонит кровь».
      Втретье спросит о причине,
      Почему в своем притине
      Солнце кажется темно,
      Словно черное пятно.
      Отвечай; «Затем, что солнце
      Сквозь срединное оконце
      Под землею свысока
      Видит Солнце-двойника.
      Солнце верхнее приметит,
      Что во рву глубоком светит,
      Вдруг ослепнет, и темно,
      Словно черное пятно»,
      

      «Три кольца — мои загадки,
      Три стрелы — твои разгадки:
      Вышли стрелы в три кольца,-
      Три добычи у ловца!»-
      Скажет конь: «Куда ж нам метить?
      День догнать иль утро встретить?»-
      Ты в ответ: «Лети, скакун,
      На луга, где твой табун,
      Где берет в хомут ретивых
      Солнце коней огнегривых,
      Отпрягая на покой
      Мокрой пеною морской!»
      

      И за рдяными зарями
      Над вечерними морями
      Конь помчится, полетит,
      Только воздух засвистит.
      В море волны так и ходят,
      В небе звезды колобродят,
      Реет темный Океан,
      Рдеет маревом туман.
      Там увидишь небылицы:
      Вьются в радугах Жар-птицы,
      В облаках висят сады,
      Чисто золото — плоды,
      А на пастбищах янтарных,
      У потоков светозарных -
      Коновязь и водопой.
      Среброкрылою толпой
      Кони пьют, а те пасутся,
      Те далече вскачь несутся:
      Конь за ними, в ясный дол…
      Вдруг — до неба частокол,
      Весь червонный, и литые
      В нем ворота запертые;
      Да калитка возле есть -
      Колымаге впору влезть.
      Конь проскочит той калиткой
      И, как вкопанный, пред ниткой
      Остановится, дрожа;
      Залегла тропу межа.
      Скакуну тут путь заказан,
      Паутинкой перевязан.
      «Слезь,— он взмолится,— с меня!
      Отпусти в табун коня».
      

      «Веретенушко, вертися!
      Медь-тонинушка, крутися!
      Закрутись да переймись!..»
      Глядь — откуда ни возьмись -
      Медяница, Нитка змейкой
      Обернется и ищейкой
      Вниз ползет, по ступеням,
      Самоцветным тем камням.
      Что ступень — то новый камень,
      Новый камень — новый пламень,-
      Пышных лестница гробов.
      Триста шестьдесят столбов,
      Все из золота литые,
      Как огни перевитые,
      Обступают круглый двор;
      Тухнет на дворе костер,
      И не черная пучина -
      Посредине ямовина.
      Слитками вокруг столбов
      Блещет золото горбов,
      Ощетиненных, как пилы
      Золотые; на стропила
      Перекинуты хвосты;
      Тел извилистых жгуты,
      Чешуи и перепоны
      Словно жар горят: драконы,
      Вниз главами, долу зев
      (И во сне палит их гнев),
      По столам висят узлами;
      Не слюну точат, а пламя.
      Сверху каждого столпа
      Турьи в злате черепа,
      Непомерны и рогаты,
      Ярким каменьем богаты;
      И на теменях голов
      Триста шестьдесят орлов,
      Златоперых и понурых,-
      Спят, Дремою взоров хмурых
      Не смежает лишь один,
      Как ревнивый властелин
      Царства сонного, и, зорок,
      Острым оком дымный морок
      Озирает, страж двора,
      Ямовины и костра.
      Красный двор, как печь, пылает,
      И клубами облекает
      Ямовину и костер
      Златооблачный шатер.
      

      Пред огнищем, на престоле,
      О девичьей тужит доле,
      Тризну Солнцеву творя,
      Государыня-Заря.
      Скажешь: разумом рехнулась!
      Сине-алым обернулась
      Покрывалом, как вдова.
      Молвит таковы слова:
      

      «Свет мой суженый! На то ли
      Родилась я, чтоб неволи
      Злу судьбину жить кляня?
      Обманул ты, свет, меня!
      Красну девицу в пустынном
      Терему, за частым тыном,
      В чародейном во плену,
      Не замужнюю жену,
      Не победную вдовицу,
      Горемычную царицу,
      Не ослушную рабу -
      Схоронил ты, как в гробу.
      Жду-пожду с утра до ночи,
      Все повыглядела очи;
      Сколько жду лихих годин,
      Знает то жених один,
      Как затопали подковы,
      Да захлопали засовы,
      Грудь стеснило, слепнет взор:
      Свет мой суженый на двор!
      Чуть отпряг коней усталых,
      Впряг по стойлам застоялых,
      На кладницу четверню
      Разогнал и головню
      В сруб горючий повергает,
      Дуб трескучий возжигает
      И невесту из огня
      Кличет, горькую, меня.
      Говорит: „Опять сгораю
      И до срока умираю:
      С новым жди меня венцом,
      Солнцевым встречай кольцом.
      Ты надень на перст заветный
      Этот перстень самоцветный:
      Встретишь с перстнем у ворот -
      Станет мой солнцеворот.
      Сбережешь залог прощальный,
      Солнцев перстень обручальный,-
      Будешь ты моей женой
      Вечно царствовать со мной.
      Та, что перстень обронила,
      Вновь меня похоронила,
      Вновь на срубе мне гореть…
      Помни; с перстнем Солнце встреть!..“
      Так сказал и в жерловину,
      В ту глухую ямовину,
      Потрясая головней,
      Прянул с белой четверней.
      

      Загудело по подвалам;
      Я покрылась покрывалом,
      Дева — вдовий чин творю,
      Без огня в огне горю,
      Ярым воском тихо таю
      Да заплачки причитаю…
      А взгляну вдруг на кольцо,
      Вспомню милое лицо -
      Света Божьего не взвижу,
      Жениха возненавижу!
      В персях как змею унять?
      Грусть-печаль мою понять?
      Много ль я его видала?
      Аль всечасно поджидала?
      Счет забыла я годин!
      Раз ли было то один?
      Аль и встарь он ворочался,
      С милой перстнем обручался,
      Обручался — пропадал,
      Молодую покидал? -
      И умом я не раскину,
      И не вспомню всю кручину.
      Знаю: он со мной не жил,
      Расставался — не тужил.
      Чую, где ты, царь, ночуешь;
      Вижу, свет, где ты кочуешь:
      Знать, другая у царя
      Молодая есть Заря.
      А коль за морем прилука,
      Не постыла мне разлука,
      Не хочу я ничего,
      Ни колечка твоегo!»
      

      Так сердечная тоскует,
      Неразумная ревнует;
      Сходит с красного двора
      От потусклого костра.
      Двор пониже у царицы,
      У невестной есть вдовицы,
      Где лазоревый дворец
      Смотрит в синий студенец.
      Змейка — вслед Змее последуй,
      Входы, выходы разведай,
      Вс доточно примечай;
      За царицей невзначай
      Стань, как жалобно застонет,
      С белой рученьки уронит
      Солнцев перстень в студенец.
      Туг спускай стрелу, стрелец!
      

      Из реки из Океана,
      Что под маревом тумана
      Кружным обошла путем
      Средиземный окоем
      Рыба — гостья не простая,
      Одноглазка золотая,
      В струйной зыби студенца,
      Что ни вечер, ждет кольца.
      

      Как царица перстень скинет,
      Рот зубастый тать разинет,
      Хвать — поймала перстенек.
      Коловратный мчит поток
      Рыбу к заводи проточной.
      На окраине восточной
      В те поры сойдет в моря
      Государыня-Заря -
      Уж не сирая вдовица,
      А румяная девица,-
      Тело нежное свежит,
      Со звездою ворожит.
      К Зорьке рыбка подплывает,
      Рот зубастый разевает:
      Вспыхнет полымем лицо
      У девицы, как кольцо
      Заиграет, залучится!
      Им в купальне обручится,
      Сядет на желты пески,
      В алы рядится шелки,
      Медны двери размыкает,
      Из подземья выпускает
      Белых коней на простор -
      И, вперив на Солнце взор:
      «Женихом тебя я чаю,
      А кольца не примечаю,-
      Молвит: — Что ж, мой светлый свет,
      На тебе колечка нет?
      

      Вот оно: надень заветный
      Царский перстень самоцветный!
      Выйдешь с перстнем из ворот -
      Станет твой солнцеворот.
      А дотоле, по неволе,
      Голубое должен поле
      Плугом огненным пахать,
      До межи не отдыхать.
      Уронил ты перстень в воду -
      Потерял свою свободу.
      Солнце красное, катись!
      К милой с перстнем воротись!»
      Солнце — в путь; но заклятое
      То колечко золотое
      Зорьке поздней выдает;
      Зорька рыбке отдает;
      Рыба влагою проточной
      Мчит его к заре восточной;
      А придверница Заря
      Спросит перстень у царя,
      Без того не помирится:
      Так с начала дней творится,
      Рыбьим ведовством заклят,
      Солнца пленного возврат.
      

      Слушай, кто умеет слушать!
      Коль умыслил чары рушить,
      Милой жизни не щади:
      Каленою угоди
      Рыбе в глаз! Орел бессонный
      Из глазницы прободенной,
      Молнией разрезав мглу,
      Вырвет с яблоком стрелу.
      Взмоет ввысь, но долу канет,
      Смирный сядет, в очи глянет;
      В остром клюве у орла
      Каплет кровию стрела.
      Рыба тут по-человечьи
      Об обиде, об увечьи
      Востомится, возгрустит
      И всю правду возвестит:
      

      «Глаз мой жаркий, глаз единый!
      Вынул клюв тебя орлиный!
      Вспыхнув, ясный свет истлел,
      Красной кровью изомлел!
      Кровь-руда! Куда ты таешь?
      Где ты оком возблистаешь?
      Кто тебя, мой свет, сберет,
      Мне темницу отопрет?,.
      Кто б ты ни был, меткий лучник,
      С милым светом мой разлучник,
      Глаз ты выткнул мой, один:
      Ты мне ныне господин.
      

      Что велишь, тебе содею,
      Кознодею, чародею:
      На роду судьбина зла
      Мне написана была.
      Вещей рыбы помни слово:
      Что прошло, зачнется ль снова?
      Три лежат тебе пути:
      Выбирай, каким идти.
      Если Солнцев перстень выдам,
      Два пути ко двум обидам;
      Если перстня не отдам,
      К Солнцу путь отыщешь сам.
      

      Путь один: коль перстень вынешь,
      В глубь живою рыбу кинешь,-
      Залетишь ты на орле
      К порубежной той земле,
      Где ключи зари восточной
      Перед Солнцем в час урочный
      Размыкают створы врат.
      Будешь ей жених и брат,
      Ненавистный, неизбежный;
      Но красавицей мятежной
      Овладеешь, и тебе
      Покорится, как судьбе,
      Самовластная царица,
      И царева колесница,
      И царева четверня
      С мощью света и огня -
      Все пойдет тебе в добычу
      Так владыку возвеличу.
      Солнце в темный склеп замкнешь;
      Солнцем новый бег зачнешь.
      

      Путь другой: как перстень вынешь,
      Если мертвой рыбу кинешь -
      Возвратишься на орле
      К обитаемой земле.
      Тень и мрак легли по долам;
      Плач и стон стоят по селам:
      Не минует ночи срок,
      Не прояснится восток,
      Солнцев перстень ты покажешь,
      Чары темные развяжешь,
      Мир собою озаришь
      И под ноги покоришь.
      Прослывешь в молве народа
      Солнцем, гостем с небосвода
      Будешь с перстнем царевать,
      Свет давать и отымать,
      Поклоняясь, будут люди
      Мощь твою молить о чуде;
      Солнцу, сшедшему царить,
      Ладан сладостный курить.
      

      Если мне кольцо оставишь,
      Царской славой не прославишь
      Темной участи своей;
      Но лишь третий из путей
      Жало чар моих потушит,
      Волхвование разрушит:
      Лишь тогда явит свой лик
      Солнца зримого двойник -
      На кого с притина Солнце
      Сквозь срединное оконце
      Глянув — слепнет, и темно,
      Словно черное пятно.
      Чтобы власть его восставить
      И пути пред ним исправить,
      Ты, доверившись орлу,
      В светлый скит неси стрелу.
      Есть двенадцать душ в пустыне;
      О невидимой святыне
      День и ночь подъемля труд,
      Храм невидимый кладут.
      Там, где быти мнят престолу,
      Ты стрелу зелену долу,
      Кровь мою земле предай
      И росточка поджидай.
      Процветет цветистой славой
      Куст душистый, куст кровавый;
      Всех цветней единый цвет,
      Краше цвета в мире нет.
      Цвет пылает, цвет алеет,
      Ветерок его лелеет,-
      Вдруг повеет — и легка,
      Отделясь от стебелька,
      Роза, сладостною тенью
      По воздушному теченью,
      Как дыханье сна, плывет,
      За собой тебя зовет.
      В Розе, темной и прозрачной,
      Что сквозит, как перстень брачный?-
      Не гляди, не вопрошай;
      За вожатой поспешай
      Через долы, через горы,
      Недр земных в глухие норы;
      Нежной спутнице внемли;
      Весть заветную земли,
      Странник темный, странник верный,
      Ты неси во мрак пещерный!
      В преисподнем гробе — рай…
      Три судьбины: выбирай».
    

   

   

    

      РАЗНЫЕ ЛИРИЧЕСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
    

    

      

       КОЛЫБЕЛЬНАЯ БАРКАРОЛА
      

      В ладье крутолукой луна
      Осенней лазурью плыла,
      И трепет серебряных струн
      Текучая влага влекла -
      Порою… Порою, темна,
      Глядела пустынная мгла
      Под нашей ладьей в зеркала
      Стесненных дворцами лагун.
      

      Не руша старинного сна,
      Нас гондола тихо несла
      Под арками черных мостов;
      И в узких каналах со дна
      Глядела другая луна,
      И шелестом мертвых листов
      С кормою шепталась волна.
      

      И Та, что в тебе и во мне
      И розой меж нами цвела,
      Сияла, как месяц, светла,
      Порою в ночной вышине,
      Порою в глубокой волне;
      Таилась порою, и мгла,
      Казалось, ее стерегла;
      Порою лучилась, бела,
      В небесном, воскресном огне.
    

    

      

       АДРИАТИКА
      

      Как встарь, Адриатика, ты
      Валов белокосмые главы
      Влачишь с исступленьем Агавы,
      На тирсе зеленой мечты,
      

      Несущей родную добычу,
      До отмели грузно домчишь
      И, ринув, победно вскричишь,
      А берег ответствует кличу.
      

      Молчанием,— кличу глубин,
      Безумных извечным безумьем,
      То вдруг онемелых раздумьем
      Все вспомнивших, древних седин…
      

      И хмурится меркнущий свод
      Над влажною нивой змеиной,
      Как прежде,— как тою годиной,
      Как белый вело хоровод
      

      Твое неизбывное горе
      Пред нами… Две чайки тогда
      Летели к тебе. Без следа
      Одна утонула в просторе…
      

      Другая… О Муза, молчи
      О таинстве смерти и жизни,
      Как свадебный факел на тризне,
      Как звезды в ожившей ночи,
      

      Как парус в дали, осветленной
      Последним румянцем луча,
      Что, розы небес расточа,
      Скользнул над могилой зеленой…
    

    

      

       БЕЛЬТ
      

      
1

      С утра стучит и числит посох
      Покорность верную шагов.
      Уж остывает в тусклых росах
      Истомный червленец лугов.
      

      И чашу хладных вод Психея
      К запекшимся несет устам;
      И Веспер, слезно пламенея,
      Зовет к покою и к звездам.
      
2

      Но ты все та ж, душа, что встаре!
      Гляжу на эти берега,
      На море в розовом пожаре,
      На усыпленные луга,
      

      На смутные косматых елей
      В бессонных сумерках шатры,-
      Как через облако похмелий
      Мы помним яркие пиры.
      
3

      Гул ветра словно стон по елям
      Протянутых воздушных струн
      И белой ночью к плоским мелям
      Бегущий с рокотом бурун.-
      

      Не сбор ли дедов светлооких
      Из крепкого заклепа рун,
      Из волн глубоких, дней далеких -
      Арконских тризн седой канун?
      
4

      Где не с лампадой рудокопа
      Читаем библию времен,
      Где силлурийского потопа
      Ил живоносный обнажен,-
      

      Осталось в бытии что было -
      Душа благую слышит весть,-
      Окаменело и застыло,
      Но в вечно сущем вечно есть.
      
5

      Ни тьма, ни свет: сестры и брата
      Волшебный брак… От их вины
      Земля безумием объята,
      Глаза небес отвращены.
      

      Не хочет небо звездным блеском
      Благословить нагих услад
      И лишь цветы по перелескам
      Лиловый расширяют взгляд.
      
6

      Душа, прими и Север серый,
      Где древле сладкая вода
      Отмыла от гранитов шкеры
      Безбрежным половодьем льда,
      

      Растопленного новолетьем
      Солнц медленных; где дух ветров
      С водой и камнем входит третьим,
      Как свой в семье, под хвойный кров.
      
7

      До хмурых сосен, в сумрак бледный,
      От светлых и сладимых струй -
      Как люто змий взвился победный,
      Огня летучий поцелуй!
      

      Но глыбам обомшелым ведом
      Сообщник стародавних чар,
      Как родич-папоротник — дедам,
      Почуявшим купальский жар.
      
8

      В тебе ли все, что сердцу светит,
      Таилось от начала дней,
      И всем, душа, что взор отметит,
      Себя ты познаешь верней?
      

      Или, по знаменьям неложным
      Гадая, «здесь моя любовь»,-
      Ты в души посохом дорожным
      Стучишься, входишь — ищешь вновь?
      
9

      Цветет по зарослям прибрежным,
      Что крадут моря янтари,
      Шиповник цветом белоснежным,
      То цветом крови иль зари.
      

      И мнится: здесь живая Роза,
      Моя, раскрылась! здесь цветет!..
      И долго нежная заноза
      Шипов любви не отдает.
    

   

   

    

      ФЕОФИЛ И МАРИЯ
    

    

      

       ФЕОФИЛ И МАРИЯ
       Повесть в терцинах
      

      Когда Христова церковь, как невеста
      Пред свадьбой, убиралась в лепоту,
      И риз неопалимых, что асбеста
      

      Надежнее в день судный, чистоту
      Стал каждый ткать, дабы во славе многой
      Грядущему последовать Христу:
      

      Обычай верных был — лептой убогой
      Ему святить любовь земную в дар,
      В супружестве искусом воли строгой
      

      Порабощать плотских прельщений жар -
      И, девство соблюдя на брачном ложе,
      Таить в миру мирских плененье чар.
      

      И вера та ж, и рвенье было то же
      У юных двух; содружеством отцов
      Помолвлены сызмлада,— «Вечный Боже,-
      

      Молились оба,— ангельских венцов
      Нам порознь не подъять; покрой же вместе
      Двоих одною схимой чернецов».
      

      И рассудилось вкупе им, невесте
      И жениху, сходить в недальний скит
      И тайный дать обет в священном месте.
      

      В путь вышли рано. Белый зной томит.
      Меж кипарисов, в ложе саркофага,
      Окован гулким камнем, ключ гремит.
      

      На мраморе печать Господня стяга
      Среди крылатых гениев и лоз;
      В янтарных отсветах дробится влага.
      

      Над ней лик Девы и венок из роз.
      Две горлицы по краю водоема
      Плескаются. Поодаль стадо коз.
      

      Как золотая сеть — над всем истома.
      На две тропы тропа разделена,
      Приведшая паломников из дома.
      

      Молитвою немой поглощена
      Мария. Феофил возносит Ave1.
      Испить от светлых струй встает она.
      

      Не сон ли сердца видят очи въяве?
      Вспорхнули птицы… падают цветы:
      Пред ним она — в живой и новой славе.
      

      Не Ты ль убранством нежной красоты
      Одела, Дева-Мать, его подругу?
      Своим венком ее венчала Ты!
      

      И юноше, как брату и супругу,
      Она кладет на кудри свой убор…
      Глубоко в очи глянули друг другу,
      

      И новое прочел во взоре взор…
      Склоняются, потупясь, на колена,
      Но в сердце новый слышат приговор.
      

      Псалмы лепечут… Прелестию плена
      Греховного их мысль обольщена;
      И тают словеса, как в море пена,
      

      А помыслы, как темная волна,
      Стремятся вдаль, мятежась и тоскуя,
      И грудь унылой смутой стеснена.
      

      Уж обменить не смеют поцелуя,
      Пречистой робко розы отдают
      И согласуют робко «Аллилуя».
      

      И молча в путь, без отдыха, идут
      Крутой тропой: зовет их скит нагорный,
      Спасаемых спасительный приют.
      

      Где над ущельем дуб нагнулся черный,
      У врат пещеры старец предстоит
      Немой чете, суду его покорной.
      

      Им укрепиться пищею велит;
      Пшеном и медом потчует янтарным
      И влагой родниковою поит.
      

      Когда ж молитвословьем благодарным
      Скончали гости трапезу, медвян
      Стал солнца низкий свет, и златозарным
      

      Иконостасом, нежно осиян,
      Простерся белый скит над синим долом;
      И речь повел, кто был им свыше дан
      

      В предстатели пред Божиим престолом,
      Дабы, за них прияв ответ, елей
      Пролить в их грудь, смятенную расколом.
      

      «О чада!— говорил он.— Что милей
      Отцу Любви, чем двух сердец слиянье?
      Что пламени двусветлого светлей?
      

      Пречистая Сама им одеянье
      Соткет — единый свадебный виссон.
      Единым будет их в раю сиянье.
      

      Мужайтеся! Мимоидет, как сон,
      Земная радость, и земная мука,
      И неизбежная страда времен.
      

      Зане, о дети, здесь любовь — разлука,
      А там — союз; и за небесный плод
      Болезненность земных родов — порука,
      

      Идущих на закат иль на восход,
      Не то же ль солнце вас догонит вскоре -
      Иль поздно встретит, встав на небосвод?
      

      Смесится ль кровь, замкнется ли в затворе
      От милой плоти алчущая плоть -
      Ах, суд один в двуликом приговоре!
      

      Хотите ль смерти жало побороть -
      Гасите жала огненные тела!
      С крылатых плеч, как ветхая милоть,
      

      Темница разделенья у предела,
      Запретного очам, должна упасть:
      Блажен, кого Христова плоть одела,
      

      Но тот приемлет смерть, кто принял страсть;
      Отяготела над его лучами
      Сырой земли, родительницы, власть.
      

      Разлучница таится за плечами
      Супругов, обручившихся земле,
      И сторожит их страстными ночами,
      

      И похищает одного во мгле.
      Кто в тленье сеет, в тленьи тот и в смраде
      Прозябнуть должен. Мир лежит во зле.
      

      Духовному в духовном вертограде
      Зачатие от Слова суждено;
      Но перстный да не мыслит о награде.
      

      Не оживет, коль не умрет, зерно.
      Земли лобзайте лоно! Ей вы милы,
      Единого из вас возьмет оно,
      

      Иль в смертный час, избегших льстивой силы,
      Впервые сочетает, и вполне,-
      Разлуку предваривших до могилы.
      

      Свободны вы. В сердечной глубине
      Ваш темный жребий. В эту ночь вигилью
      Со мной творите. Весть придет во сне»,
      

      И, с головой покрыв эпитрахилью
      Трепещущих, наставник возгласил:
      «Ты, кто слиял Израиля с Рахилью,
      

      Дай смертным помощь благодатных сил,
      Небесный Отче! Жертвенною кровью
      Свой вертоград, Христе, Ты оросил:
      

      Любовь их укрепи Твоей любовью
      И жертве правой, Агнец, научи!
      Склонись, о Дух Святый, ко славословью
      

      Сердец горящих, и Твои лучи
      Да оэарят путь верный ко спасенью
      Стоящим у распутья в сей ночи.
      

      Ты любящим, объятым смертной сенью,
      Сам, Господи, благовестил обет:
      Все приобщимся в теле воскресенью».
      

      Заутра, чуть скользнул в апсиду свет,
      Коленопреклоненных разбудила
      Речь старца: «Дайте, чада, свой ответ».
      

      Еще дремота нудит Феофила
      Прильнуть челом ко льду старинных плит;
      Но за руку Мария выводила
      

      Его из тесной церкви. День пролит
      С лазури в атриум; и розовеет,
      В углу, колонны серый монолит.
      

      Благоуханной свежестию веет
      Нагорный воздух. Стая голубей,
      Как снег в заре, по архитраву рдеет,
      

      Слиян с их воркованьем блеск зыбей,
      Лепечущих в ограде водоема,
      Y ног Владычицы Семи Скорбей.
      

      Там, на пустом дворе Господня дома,
      Склонилася Мария на траву,
      Как бы веленьем некиим влекома;
      

      И, к росной зелени прижав главу,
      Сырую землю так лобзала нежно,
      Как будто мать узрела наяву,
      

      За нею спутник, помолясь прилежно,
      На луг поник и персть облобызал,
      И встали вместе, глядя безмятежно
      

      На старца взором светлым, И сказал
      Монаху Феофил: «Дорогу, авва,
      Всевышний нам согласно указал.
      

      Его да будет слава и держава!
      Приемлем на земле Его закон
      И не умалим матернего права,
      

      Я на молитве задремал, и сон
      Мне снился дивный! Будто, голубые
      Покинув воды, в зеркальный затон
      

      Заплыли мы в ладье. Струи живые -
      Бездонная прозрачность. Из челна
      Цветы берем прибрежные. Мария -
      

      Вдруг уронила розу. Глубина
      Ее не отдает. И дале, дале
      Тонула роза: нет затону дна.
      

      Тонула — и росла в живом кристалле,
      И светит солнцем алым из глубин.
      Мария сходит, в белом покрывале,
      

      В текучий блеск — достать небесный крин,
      Как некий дух по лестнице эфирной,-
      Всё дале, дале… Я в челне — один.
      

      Глубоко подо мной, во мгле сафирной,
      Как пурпур — солнце несказанных недр;
      А сверху слышу пенье братьи клирной:
      

      Прям на горе, стреми, ливанский кедр,
      В лазурь широколиственные сени,
      А корни — в ночь; и будь, как Матерь, щедр!
      

      И голос, авва, твой: „Когда колени
      Склонит Мария наземь, припади
      К земле ты сам и смело на ступени,
      

      Ведущие в чертог ее, сойди!
      С ней браком сочетайся и могилой -
      И солнце обретешь в ее груди“.
      

      Тогда Мария молвила: „Всё милый
      Тебе и за меня сказал. Аминь!“
      Наутро сонный облак быстрой силой
      

      Мой дух объял. Струился воздух, синь,-
      И вод хрусталь синел. Девичьи руки
      Ко мне тянулись. „Скинь же,— слышу,— скинь
      

      Венок из роз,— возьми нарцисс разлуки -
      Дай розы нам…“ — Роняла я с венка
      За розой розу — усладить их муки.
      

      Всё раздала…И, как свирель, звонка,
      Мольба ребенка, мнится,— долетела:
      „Дай мне со дна ту розу“… Глубока
      

      Была вода. Но я ступить посмела
      В эфир текучий; и по сонму вод
      Всё дале, дале я — не шла, летела
      

      За дивной розой. А она растет,
      Живое солнце влажных недр. И мнится -
      Спешить должна я: милый в лодке ждет.
      

      Но рдяный свет алеет и дробится
      В прозрачной влаге, и моя стопа
      Невольно к очагу его стремится.
      

      Что было после — как мне знать? Слепа,
      Я обмерла у темного порога
      Пречистой Розы. Кончилась тропа,
      

      До двери доструилася чертога.
      Лежала я на целинах земли,
      Где Роза недоступная — у Бога.
      

      Меня позвал ты… Отче, не могли
      Мы вознестись к небесному воскрылью:
      В союзе тел нам смерть приять вели».
      

      Вновь старец их одел эпитрахилью
      И, разрешив грехи, благовестил
      Готовиться к блаженному усилью
      

      Бессмертной Вечери; сам причастил
      Святых Даров и, бремя сняв печалей,
      С благословеньем светлых отпустил.
      

      Вина, веселий и своеначалий
      И навиих гостин пришла пора -
      Дни майской розы, праздники Розалий.
      

      Несут невеста и жених с утра
      На кладбище цветочные корзины;
      Погасло солнце — хоровод, игра,
      

      Семейный пир в венках. Уж в домовины
      Живые шлют гостей, Приспел конец
      Веснянкам, У невесты вечерины:
      

      Идти заутра деве под венец.
      Венцами две хмельных лозы согнуты
      И белой повиты волной овец -
      

      И в храме на чела легли, Задуты
      Светильники; лишь в свадебный покой
      Дан факел. Двери за четой примкнуты.
      

      Какая мощь пахучая, какой
      Избыток роз в опочивальне душной!
      Желаний новых негой и тоской
      

      Они болеют. Тению воздушной
      Меж ними та, что накликал монах;
      Но все равно душе, всему послушной,
      

      Им кажется, что в дальних, ранних снах
      Себя Мариею и Феофилом
      Они встречали. В пурпурных волнах
      

      Ведется ныне челн чужим кормилом.
      Скупая грудь рассеклась и приют
      Неведомым открыла, многим силам,
      

      Друг друга знают, и не узнают;
      Но тем жадней друг друга вожделеют,-
      Как будто в них из брачной чаши пьют
      

      Мирьяды разлученных душ… Хмелеют
      Забвением и, вспоминая вновь
      Любимый лик иль имя, веселеют
      

      Разгадкой нежной. Но глухая кровь,
      Как вал пучин, покроет их и смоет
      С души безумной кроткую любовь,
      

      И вдаль умчит, и на зыбях покоит,
      Безликих, слитых с пеною морей;
      То разлучит в две силы, то удвоит,
      

      Смесив в одну то в яростных зверей
      Их обратит, и гнев вдохнет в их голод,-
      А запах роз все гуще, всё острей…
      

      Так два венца ковал, свергаясь, молот.
      Мария спит. Встал с ложа Феофил
      И вышел в предрассветный, росный холод.
      

      Кто мужеский состав в нем укрепил?
      Впервые тело — плоть, и остов — кости,
      А жилы — жизнь и радость новых сил.
      

      Босой, идет, пути не видя, Гости
      Скользят окрест в подземные дома…
      И сам озрелся на родном погосте.
      

      Как вырез — чащи кипарисной тьма
      По золоту. Рассыпалась уныло
      На мрамор ели темной бахрома.
      

      Грудь замерла, и развернула крыла
      Душа, о тех возжегшися мольбой,
      За кем чертог свой Мать-Земля закрыла.
      

      Пред ним — Мария, в дымке голубой,
      И молвит, в белую одета столу
      «Все розы разроняла я с тобой,
      

      О Феофил! пусти за розой долу».
      И сходит в голубеющий кристалл,
      Разверзшийся по тайному глаголу.
      

      Прозрачным взору сад могильный стал,
      И просквозила персть — пучиной света
      Зыбучего. На дне рубин блистал.
      

      Святая роза Нового Завета -
      Как Пасха красная ночных глубин,
      Как светоч свадебный Господня лета!
      

      Но меч златой восставший исполин
      Меж ним и бездной розы простирает -
      И Феофил в златом челне один…
      

      Опомнился… Гробницы спят. Играет
      На небе солнце… Сладостной тоской
      И вещей болью сердце замирает.
      

      Спешит из царства мертвых в мир людской:
      Еще ли нежит мглою благовонной
      Дрему любимой свадебный покой?
      

      Еще ль… Напев он слышит похоронный,
      Плач и смятенье в доме… Умерла…
      Вы, розы, выпили дыханье сонной!
      

      Свершилось. Громким голосом «Хвала
      Владыке в вышних» — он воспел и с гимном
      Из дома вышел, вышел из села.
      

      Посхимился в скиту гостеприимном
      Брат Феофил. Потом в пещерах скал
      Уединенным затаился скимном.
      

      Но и под спудом пламенник сверкал
      Подвижнической славой. Некий инок
      Отшельника сурового взыскал,
      

      Что с князем мира долгий поединок
      Вел в дебрях горных. В оную пору
      Справлялись дни веселий и поминок,
      

      Розалии весенние, в миру.
      И пришлецу помог пустынножитель,
      И дал ночлег близ кельи ввечеру.
      

      Проснулся ночью темной посетитель,
      Прислушался — мечта ль пленяет слух?
      Канон созвучный огласил обитель.
      

      Раздельно внемлет инок пенью двух.
      Кто с мужеским глас женский согласует?
      Жена ль в пещере — иль певучий дух?
      

      Он знаменьем Христовым знаменует
      Себя и мрак окрест. Чу, снова стих
      Молитвенный два голоса связует…
      

      И с отзвуком таинственным затих…
      Но слышатся из недр глубокой кельи
      Шаги, и речь, и тихий плач двоих…
      

      Охвачен ужасом, в ночном ущельи
      Тропу скользящим посохом чернец
      Нащупать хочет. А за ним, в весельи
      

      Ликующим, как благостный гонец,
      Из каменного склепа гимн пасхальный
      Доносится… Нисходит с круч беглец,
      

      Сомнением смятенный, как опальный
      Святынь изгнанник. Скорбь его томит,
      Мятежный гнев и страх первоначальный.
      

      Взыграло солнце. Жаркое, стремит
      Свой путь к притину… В ложе саркофага,
      Меж древних кипарисов, ключ гремит.
      

      На гробе Агнец держит древко стяга
      Среди крылатых гениев и лоз;
      В янтарных отсветах дробится влага;
      

      Над ней лик Девы и венок из роз.
      Как золотая сеть над всем истома.
      Молитвенно склоненный, даром слез
      

      Утешен путник. К чаше водоема
      Две горлицы слетелись… И долит
      Усталого полуденная дрема.
      

      Эфир безбрежно-голубой пролит
      Пред сонными очами. Голос струнный
      Ему воззреть и весть приять велит,
      

      Два лика спящий видит. Схимник в юной
      Красе — как солнце. Подле — лик жены
      Из-под фаты мерцает славой лунной.
      

      Пожаром роз они окружены,
      И крест меж них горит лучами злата;
      И в якорь их стопы водружены -
      

      Из серебра, и меди, и агата.
      И крестный корень — якорь; ствол же — меч;
      Их разделяет лезвие булата,
      

      И слышит спящий их двойную речь:
      «Нас сочетавший нас и разлучает,
      Пока на дно не может якорь лечь.
      

      Но кто укоренился, обручает
      С луною солнце. Ныне в глубинах
      Златая цепь блаженных нас качает.
      

      Когда ж в земных увязнет целинах
      Двузубец тяжкий, меч мы приподымем:
      Ладья златая ждет нас на волнах.
      

      В Христовом теле плотью плоть обымем,
      И будем меч один в ножнах однех,
      И имя в Нем единое приимем.
      

      Имеющий Невесту есть Жених.
      Мариею и Феофилом в мире
      Вы знали верных. Радуйтесь за них!»-
      

      И потонули в сладостном эфире…
      Лицом земли сквозит святая синь;
      И в путь идет смиренный инок в мире.
      

      Отцу Любви хвала в веках. Аминь.
    

    

      

       ЭПИЛОГ EDEN1 [27]
      

      
1

      О глубина любви, премудрости и силы,
              Отец, Тебя забыли мы -
      И сердцем суетным безжизненно унылы,
              И свод над нами — свод тюрьмы.
      И счастье нам — подвал скупого безучастья,
              Иль дымных, душных чар обман;
      В тебе ж, Отец живых, уже не черплем счастья,
              О изобилья Океан!
      
2

      Не знаем счастья мы, как невод, золотого,
              Что, рыбарь, кинул Ты в эфир,-
      Как стран полуденных прозрачность разлитого
              Из нежных чаш на щедрый мир,
      Где все цветы цветут и жизнь волнует недра,
              Где с розой дружен кипарис
      И пальмы столп нагой, и ствол ветвистый кедра
              С орлами к солнцу вознеслись;
      
3

      Где легких веяний лелеют растворенья
              Рай незабывчивой души,
      В чьем верном зеркале невинны все творенья,
              Все первозданно хороши,
      И зло — как над костром, разложенным в дубраве,
              Свивается летучий дым,-
      Вотще Твой лес мрачит в его зеленой славе,
              Мечом гонимо голубым.
      
4

      То счастье не на миг, не дар судеб и часа,
              Оно недвижно и полно;
      В нем дух растет, неся, как склоны Чимбораса,
              Лед и лианы заодно,
      То счастье — цельное, как в теле радость крови,
              Что в сердце бьет Твоим ключом,
      Отец, чтоб ринуться — Сыновней ток любови -
              В сеть жил алеющим лучом.
      
 5

      То — Индия души, таинственно разверстой
              Наитиям Души Одной,
      Что с нею шепчется — зарей ли розоперстой
              Иль двухнедельною луной
      На пепле розовом, когда ее величье
              Ревнует к полной славе дня,
      Нагой ли бездною, разоблачась в обличье
              Отвсюду зрящего огня.
      
6

      И только грудь вздохнет: «Твоя да будет Воля»,
              Отец, то счастье нам дано,
      И клонится душа, Твой колос, ветром поля,
              И наливается зерно.
      И Сын рождается, и кротко волю нудит:
              «Встань, жнец, и колос Мой пожни».
      Так полночью глухой невесту голос будит…
              Чу, хоры… и огни, огни!
      
7

      Зане из Отчего (и в нас, как в небе) лона
              Существенно родится Сын,
      И отраженная мертва его икона
              Над зыбью сумрачных пучин,
      Где, одинокая, в кольце Левиафана,
              Душа унылая пуста…
      Но ты дыханием Отца благоуханна,
      Душа невестная,— о радостная рана!
              И Роза — колыбель Креста.
    

   

   

 

 
 

   Примечания
 

 

   

    1
   

   Не скажи никому, разве что лишь мудрецу,
   Ибо сразу толпа издевается:
   Воздавать я хвалу Живому хочу,
   Возжелавшему огненной смерти.
   Гете. «Западно-Восточный Диван», I, 18:
   «Блаженная тocкa» (нем.).  
 

 

   

    2
   

   Все рассудит огонь (греч.).
 

 

   

    3
   

   Священное алкание; проклятый голод (лат.).
 

 

   

    4
   

   Будь благосклонна, Люцина! Вергилий (лат.).
 

 

   

    5
   

   Всегда умираю, всегда воскресаю (лат.).
 

 

   

    6
   

   Заходит пламенеющее сердце (лат.).
 

 

   

    7
   

   Неизменно предмет, обманно отраженный в зеркале, вновь обретает свой подлинный образ отражением в (тому зеркалу) противоположных зеркалах.
 

 

   

    8
   

   В память священной дружбы.
 

 

   

    9
   

   Тайны (лат.).
 

 

   

    10
   

   Были змеи, подругами моими. Данте, Ад, XXV, 4 (ит.).
 

 

   

    11
   

   Тоска явлений (лат.).
 

 

   

    12
   

   Фата-моргана, мираж (лат.).
 

 

   

    13
   

   Граду и миру (лат.).
 

 

   

    14
   

   Ответный сонет (ит.).
 

 

   

    15
   

   Нет такой радости, которую бы мог дать мир…(англ.).
 

 

   

    16
   

   Я не смею произнести, не смею начертать, не смею прошептать это имя… (англ.).
 

 

   

    17
   

   Пусть будет светлой обитель твоей души…(англ.).
 

 

   

    18
   

   Говорят, что надежда - это счастье…(англ.).
 

 

   

    19
   

   Поле зовет плуг. Роковое иго несет сила благая (лат.).
 

 

   

    20
   

   Последнее прости (лат.).
 

 

   

    21
   

   От мысли к мысли, от горы к горе
   Ведет меня Любовь…
   Петрарка (ит.).  
 

 

   

    22
   

   Краткий срок разлучения,
   Долгий срок единения
   Во славу Господа.
   Все, претерпевшие долю земную,
   Придут сюда жизнью истощенные.
   Вы освящаетесь в днях.
   Агнец Божий, Спаситель мира,
   Сподобил нас явиться чистыми
   На Вечерю Твою.
   Чистой водой омой наши ноги,
   Очисти грехи тяжкие
   Очистительным огнем (лат.).  
 

 

   

    23
   

   Что делать мне? Амур, вожатым буди!
   Пора мне умереть;
   Я медлю здесь, но не по доброй воле.
   Почила Донна, сердце взяв из груди.
   За ним вослед лететь,
   Скорей прервать года жестокой доли!
   Ее не видеть боле
   Здесь обречен, и ждать ее нет сил.
   Мне радость обратил
   Уход ее — в горчайшее рыданье.
   У жизни отнято очарованье.
   

   «Петрарка, Канцона I на смерть Лауры».
   (Ит. Пер. Ю.Н. Верховского).  
 

 

   

    24
   

   Вступление (греч.).
 

 

   

    25
   

   Легион. к оружию! (лат.).
 

 

   

    26
   

   К Розе (лат.).
 

 

   

    27
   

   Рай (ит.).
 

 


 

   Вячеслав Иванов
   КОРМЧИЕ ЗВЕЗДЫ
   Книга лирики
 

 
   Росо potea parer li del di fuori:
   Ма per quel росо vedev'io le stelle
   Di lor solere е piu chiare е maggiori. 
   Dante, Рurg, XXVII[1]
 
 
   ПАМЯТИ МАТЕРИ
 
 

   

    «Вчера во мгле неслись титаны…»
   

   Вчера во мгле неслись титаны
   На приступ молнийных бойниц,
   И широко сшибались станы
   Раскатом громких колесниц:
   

   А ныне, сил избыток знойный
   Пролив на тризне летних бурь,
   Улыбкой Осени спокойной
   Яснеет хладная лазурь.
   

   Она пришла с своей кошницей,
   Пора свершительных отрад,
   И златотканой багряницей
   Наш убирает виноград.
   

   И долго Север снежной тучей
   Благих небес не омрачит,
   И пламень юности летучей
   Земля, сокрыт, не расточит.
   

   И дней незрелых цвет увядший
   На пире пурпурном забвен;
   И первый лист любезен падший,
   И первый плод благословен.
 

 

   

    ПОРЫВ И ГРАНИ
   

   
    Du regst und r
                                 Beschliessen,
    Zum h
                                 streben… 
    Goethe, Faust II[2]
   
   

   

     КРАСОТА
   

   
              Владимиру Сергеевичу Соловьеву
   
   
    
                        Нуmn. Ноmer[3]
   
    Вижу вас, божественные дали,
    Умбрских гор синеющий кристалл!
    Ax! там сон мой боги оправдали:
    Въяве там он путнику предстал…
           «Дочь ли ты земли
           Иль небес — внемли:
    Твой я! Вечно мне твой лик блистал».
    «Тайна мне самой и тайна миру,
    Я, в моей обители земной,
    Се, гряду по светлому эфиру:
    Путник, зреть отныне будешь мной!
           Кто мой лик узрел,
           Тот навек прозрел,—
    Дольний мир навек пред ним иной.
    Радостно по цветоносной Гее
    Я иду, не ведая — куда.
    Я служу с улыбкой Адрастее,
    Благосклонно — девственно — чужда.
           Я ношу кольцо,
           И мое лицо —
    Кроткий луч таинственного Да»
   

   

   

     ПРОБУЖДЕНИЕ
   

    И был я подобен
    Уснувшему розовым вечером
    На палубе шаткой
    При кликах пловцов,
    Подъемлющих якорь.
    Проснулся — глядит
    Гость корабельный:
    Висит огнезрящая
    И дышит над ним
    Живая бездна…
    Глухая бездна
    Ропщет под ним…
    Гнет ветр неудержный
    Мачты упорные —
    И, мерная, в небе высоком
    От созвездья ходит
    До созвездья щогла…
    Глядит — не дышит
    Верного брега сын,
    Потерян в безднах…
    А с ним плывут
    Вернее брега
    Кормчие звезды!
   

   

   

     ДУХ
   

   
     L'Amor che muove il Sole е l'altre stelle. 
     Dante, Раrad. XXXIII[4]
   
    Над бездной ночи Дух, горя,
    Миры водил Любви кормилом;
    Мой дух, ширяясь и паря,
    Летел во сретенье светилам.
    И бездне — бездной отвечал;
    И твердь держал безбрежным лоном;
    И разгорался, и звучал
    С огнеоружным легионом.
    Любовь, как атом огневой,
    Его в пожар миров метнула;
    В нем на себя Она взглянула —
    И в Ней узнал он пламень свой.
   

   

   

     ПЕРСТЬ
   

   
     Воистину всякий пред всеми за всех и за всё виноват. 
     Достоевский
   
    День белоогненный палил;
    Не молк цикады скрежет знойный;
    И кипарисов облак стройный
    Витал над мрамором могил.
    Я пал, сражен души недугом…
    Но к праху прах был щедр и добр:
    Пчела вилась над жарким лугом,
    И сох, благоухая, чобр…
    Укор уж сердца не терзал:
    Мой умер грех с моей гордыней,—
    И, вновь родним с родной святыней,
    Я Землю, Землю лобызал!
    Она ждала, она прощала —
    И сладок кроткий был залог;
    И всё, что дух сдержать не мог,
    Она смиренно обещала.
   

   

   

     ВОПЛОЩЕНИЕ
   

    Мне снился сон: летел я в мир подлунный,
                Неживший дух,
    И хор планет гармоньей семиструнной
                Ласкал мой слух;
    И хор планет красой семивенчанной
                Мой взор ласкал:
    Я мир любил, и — к жизни дух избранный—
                 Я жить алкал.
    И спутника, у дольнего порога,
                Я стал молить:
    «В мой век земной, о, дай мне жизней много,
                Изведав,слить!
    Дай мне любить всё, что восторгов пленных
                Достойно там;
    Дай мне вместить кумиров много тленных
                В мой тленный храм!»
    И вождь в ответ: «Вдвойне живущий страждет
                Вдвойне. Прости!—
    Ты восхотел: живет, что жизни жаждет:
                Дерзай, вмести!»
    И встречный хор «прости» сказавших тлену,
                Стеная, пел:
    «О, алчный дух! ты не любовь — измену
                Избрал в удел.
    Тесна любви единой грань земная:
                Кто любит вновь,
    Живучую тот душит, проклиная,
                В груди любовь.
    Он осужден развеять прах священный,
                Ковчег разбить,
    Но милый прах, в забвеньи незабвенный,—
                 Казнясь, любить!»
    И новый хор, мимоидя из плена,
                Стеная, пел:
    «О алчный дух! твоя любовь — измена,
                Но глад — удел!..»
    И, с ужасом внимая укоризне,
                Моих небес
    Возжаждал я на праге темной жизни —
                 И сон исчез…
   

   

   

     В КОЛИЗЕЕ
   

   
     Great is their love, who love in sin and fenr. 
     Вуron[5]
   
    День влажнокудрый досиял,
    Меж туч огонь вечерний сея.
    Вкруг помрачался, вкруг зиял
    Недвижный хаос Колизея.
    Глядели из стихийной тьмы
    Судеб безвременные очи…
    День бурь истомных к прагу ночи,
    День алчный провождали мы —
    Меж глыб, чья вечность роковая
    В грехе святилась и крови,—
    Дух безнадежный предавая
    Преступным терниям любви,—
    Стеснясь, как два листа, что мчит,
    Безвольных, жадный плен свободы,
    Доколь их слившей непогоды
    Вновь легкий вздох не разлучит…
   

   

   

     LA SELVA OSCURA[6]
   

   
     Nel mezzo del cammin di nostra vita… 
     Dante[7]
   
    Всё горы, за грядой гряда;
        Всё черный, старый лес.
    Светлеет ночь. Горит звезда
        В дали святой небес.
    О, дольний мрак! О, дольний лес!
        И ты — вдали — одна…
    Потир земли, потир небес
        Испили мы до дна.
    О, крест земли! О, крест небес!
        И каждый миг- «прости»!
    И вздохи гор, и долго — лес,
        И долго — крест нести!
   

   

   

     ПЕСНЬ ПОТОМКОВ КАИНОВЫХ
   

    Хор мужчин
    Как привет из уст родимой —
    Запах мил сырой земли!
    Недр твоих в тайник незримый
    Мы надежды погребли.
    Мать, взлелей святое семя!
    Жизнь из тленья пробуди!
    И страды юдольной бремя
    Жатвой нам вознагради!
    Хор женщин
    Любо жатвы злакам тучным,
    И цветам, и древесам —
    Быть с тобою неразлучным,
    Воздыхая к небесам.
    Полусонны, полуживы,
    Мать-Земля, они, как ты,
    Так же кротко-молчаливы,
    И бесстрастны, и святы!
    Хор мужчин
    О, зачем слепая воля
    Нас отторгла от тебя —
    И скитаться наша доля,
    Ненавидя и любя?
    Огнь сжигает нас мятежный,
    Нас пятнает страсть и гнев,
    И для жатвы неизбежной
    Преступленья зреет сев.
    Хор женщин
    Мать, отверженным объятья
    Миротворные раскрой!
    Дар сознанья — дар проклятья —
    Угаси в земле сырой:
    Да из недр твоих священных
    Встанем — дольние цветы,
    Встанем — класы нив смиренных,
    Непорочны и святы!
   

   

   

     ПОКОРНОСТЬ
   

   
     И сердце вновь горит и любит — оттого,
     Что не любить оно не может.
     Пушкин
   
   
     Ты любишь горестно и трудно.
     Пушкин
   
    Иду в вечерней мгле под сводами древес.
    Звезда, как перл слезы, на бледный лик небес
    Явилась, и дрожит… Иду, как верный воин,—
    Устал — и мужествен. Унылый дух спокоен…
    Эоны долгие, светило, ты плывешь;
    Ты мой летучий век, как день, переживешь;
    Мы — братья чуждые: но мой привет печальный
    Тебе сопутствует в твоей дороге дальной!
    Светило братское, во мне зажгло ты вновь
    Неутолимую, напрасную любовь!
    Детей творения, нас, в разлученной доле,
    Покорность единит единой вечной Воле.
    Как осенью листы, сменяясь без конца,
    Несутся, смертные, дыханием Отца;
    Простертые, на миг соединяют руки —
    И вновь гонимы в даль забывчивой разлуки…
    Сосредоточив жар, объемлющий весь мир,
    Мы любим в Женщине его живой кумир:
    Но, в грани существа безвыходно стесненный,
    Наш тайный, лучший пыл умрет, неизъясненный…
    Иду. В лазури ночь и веет, и парит;
    Светило вечное торжественней горит:
    А долу дышит мгла, влажней густые тени,
    И тленьем пахнет лес, подобный смертной сени.
    Покорность! нам испить три чаши суждено:
    Дано нам умереть, как нам любить дано;
    Гонясь за призраком — и близким, и далеким,—
    Дано нам быть в любви и в смерти одиноким.
   

   

   

     УТРЕННЯЯ ЗВЕЗДА
   

   
     F
     Traue neuem Tagesblick!  
     Goethe, Faust II[8]
   
    Над опаловым востоком
    В легионе светлооком
    Блещет вестница Зари.
    Ранних пастырей отрада,
    Утра близкого лампада,
    Благовестная, гори!..
    Зеленеются поляны;
    Зачернелась сквозь туманы
    Нови крайней полоса.
    Звезды теплятся далече,
    Дня сияющей предтече
    Уступая небеса…
    Ты одна в венце рассвета
    Клонишь взоры, чадо света,
    К нам с воздушного шатра,
    Бедных снов утешный гений,
    Средь немеркнущих селений
    Мира дольнего сестра!
    Над мерцающим бореньем
    Ты сияешь увереньем:
    «Жизни верь и жизнь вдохни!»
    И, летящих по эфиру,
    Ты лучей ласкаешь лиру
    «Верь и виждь!»- поют они…
    Над шафрановым востоком,
    В небе легком и далеком
    Гаснет спутница Зари.
    Угасай, лилея неба!
    Ты же, вождь крылатый Феба,
    Алым полымем гори!
    Вспыхни, Солнце! Бог, воскресни!
    Ярче, жаворонка песни,
    Лейтесь в золото небес!
    День грядет, Аврора блещет,
    И твой тихий луч трепещет,
    И твой бледный лик — исчез…
    Но, незримая, над нами,
    За лазурными волнами
    Чистым гением пребудь!
    Как сестра пред братней битвой
    Дольний мир твоей молитвой
    Проводи в тревожный путь!
    И, когда для жертвы мирной
    Ночь раздвинет храм эфирный,
    Снова светоч твой яви —
    И, предтеча слав нетленных,
    Отблеск тайн богоявленных
    В грезе зрящей оживи!
   

   

   

     ЗВЕЗДНОЕ НЕБО
   

    Во младенческом покое
    Светит узкий лунный рог
    А вокруг — огонь и трепет
    Чистых, сладостных тревог.
    Духа пламенным дыханьем
    Севы Божии полны,
    И струи небес прозрачных
    Вглубь до дна оживлены.
    Око в радостном покое
    Отдыхает, как луна;
    Сердце ж алчет части равной
    В тайне звезд и в тайне дна:
    Пламенеет, и пророчит,
    И за вечною чертой
    Новый мир увидеть хочет
    С искупленной Красотой.
   

   

   

     НОЧЬ В ПУСТЫНЕ
   

    Дух
    Вот, мы одни в ночной тиши…
    Здесь молкнет отзвук вечной битвы:
    Пей сладкий мир, твори молитвы
    И полной грудию дыши!
    Человек
    Где мы?
    Дух
           Белея, скал ступени
    Ведут на каменное дно.
    Там, ниже, по уступам — тени
    Дубрав. Ущелия пятно
    Зияет. Горные громады
    На лоне дальней темноты:
    Вглядясь, ты различишь их гряды
    При свете звезд… В пустыне ты.
    Человек
    Как близок Мир к юдоли этой!
    Но не почил еще на ней…
    Грядущий гость! в душе согретой
    К тебе порыв алчней, властней…
    Душа объятия раскрыла,
    Горит, и напрягает крыла,—
    И волит дух мятежный: пусть
    Дохнет Любовь по лире горней!
    Земля немотствует покорней,
    И глубже спит земная грусть…
    Вселенной перезвон соборный!
    День будет: вольно в груди горной
    Усталой тяжестью своей
    Родится вздох, от давних дней
    Желанный глухо в дреме черной!
    И, дрогнув и содвигнув вдруг
    Сознанье, спящее в их лоне,
    Слепым усильем,- братский звук
    Отрыгнут бездны в гулком стоне!..
    Дух
    Мечтатель, знай: звездам дано
    Пылать в бесплодном, мертвом пыле,
    Как труп в огне; камням дано
    Холодным быть, как труп в могиле.
    Лишь ветру внемлет сонный бор,
    Заткавший густо склоны гор:
    Так стадо коз в пещере темной
    Дрожит, объято мглой огромной,
    И дремный напрягает слух,
    И чует хладный ночи дух…
    Природа слов твоих не слышит:
    Взывай же к ней — она не дышит!
    Человек
    Она чуждается любви,
    Себе в разделе не довлеет,
    Своей же плоти вожделеет,
    И сеет в тлен, и жнет в крови.
    Лишь я хочу весь мир подвигнуть
    Ко всеобъятию; лишь я
    Хочу в союзе бытия
    Богосознания достигнуть.
    Дух
    Верь, что изведать призван ты
    Тобой изволенное счастье,—
    И воля пламенной мечты
    Воспламенит стихий участье.
    Вот — оглянись — внизу, вдали,
    Едва вздымаясь от земли,
    Чуть разлюбим во светлой ткани,
    К нам Призрак простирает длани.
    Человек
    Ко мне! ко мне!
    Дух
            Что ж он в ответ?
    Человек
    Зовет меня! За мной вослед
    Стремися долу!..
    Дух
           Здесь, не ближе,
    Остановись! Коль станем ниже,
    Сокроют облик ткани чар —
    Волнистый свет, блестящий пар…
    Внимай!..
    Поток
        Любовию томим,
    Ты жаждешь слиться с темным хором,
    С камнями, ветром, морем, бором
    Дышать дыханием одним.
    Предайся мне! Я знаю ходы
    Туда, где жилы мира бьют;
    Смешаю с жизнию природы
    Я жизнь твою в один сосуд.
    Я мил звездам: гостит их много
    В моих объятьях — видишь сам.
    К морям лежит моя дорога.
    Кормилец вечный я лесам.
    Я — чадо скал: в них я родился,
    В их мраке долго я томился…
    Дух
    Пусть не колеблет шаткий страх
    Весов свободного решенья.
    Но взвесь: не чары ль искушенья
    В его посулах и дарах?..
    Обособленного сознанья
    Ты сбросишь иго с вольных плеч:
    Мы — знамя братского лобзанья;
    Чтоб зваться Я, потребен меч.
    Или существ слепая битва,
    На вражьих трупах буйный пир —
    Тебе угодны, чья молитва —
    Благоволение и мир?..
    Человек
    (прерывая речь Духа)
    О, горе мне! Моя молитва —
    Благоволение и мир:
    Но, мнится, я все так же сир,
    Мечты губительной ловитва —
    Как та падучая звезда,
    Как те судьбы ее подруги…
    Презрев уставленные круги,
    Сорвавшись градом, без следа
    Они угасли… Иль манила
    Любвеобильные светила
    Земная грудь на скользкий склон
    С тропы надежной?- тот же сон,
    Что мной владеет… Или, льстивый,
    Им Призрак нашептал, влюблен,
    Свои неясные призывы?..
    Падающие звезды
    Алмазные грезы
    Померкнувших слав,
    Свергаясь стремглав,
    Мы — Вечности слезы.
    В беззвучную даль,
    Играючи с бездной,
    Мы грезы надзвездной
    Роняем печаль.
    В ночи без следа,
    Мгновенно ль — иль вечно?—
    Летим мы беспечно —
    Куда?.. Куда?..
    Алмазные звенья
    Эфирных цепей…
    Сафирных степей
    Зарницы забвенья…
    Хаос — колыбель,
    Простор — наша доля:
    Бесстрастная воля,
    Безвольная цель…
    Мы реем во сне
    И медлим в паденье…
    Нам жизнь — сновиденье…
    Нам пламень — рожденье…
    Мы гаснем — в огне…
    Поток
    Ко мне! ко мне!..
    Дух
    Мир отягчен глубоким сном…
    Один ты бодрствуешь и страждешь:
    Вкуси покой!.. Любви ты жаждешь:
    Испей в объятии одном
    Любви могучей кубок полный!
    Объемлют ласковые волны
    Страстней, чем люди!.. Слепо верь,
    В обман уверуй — и к свободе,
    И к любящей, живой Природе —
    Отворит Смерть страдальцу дверь…
    Духи пустыни
    (догоняя один другого)
    - Где ты?- Вот я!—
    Одна семья
    Пустынных чад —
    Предрассветный хлад,
    За струей струя,
    Чрез дебрь и ночь…
    Кто за нашей межой,
    На краю быстрин?
    Один! Один!—
    Всегда чужой!
    Всегда один!—
    Летим прочь!- Летим прочь!..
    Человек
    (на высоте)
    Хотя б я знал, что смерти час —
    Час смены горьких бдений дольных
    Сном всеблаженства,- я бы спас
    Мой тесный мир страданий вольных!
    С моей свободой не сойду
    К сему предчувствию свободы:
    Я сам, могучий, возведу
    К сознанию хаос Природы.
    Пусть я хочу лететь без крыл,
    Люблю и кличу без отзыва:
    Он нужен, одинокий пыл
    Неразделенного порыва!
    Коль в персти косной Дух сокрыт,
    Его порыв в моих усильях:
    Из искры тлеющей летит
    Пожар на неудержных крыльях.
    Коль Бог живет среди светил,
    Мой пыл — привет Ему любовный —
    Лампада ночи меж ветрил —
    Прибытия символ условный,
    Хочу до срока моего
    Питать сей пламень одинокий,
    Не падая — во тьме глубокой
    Гореть звездой, и ждать…
    Дух
                            Чего?
    Человек
    Сияли древле звезды те же;
    Белел крутой скалистый скат;
    Был тих ночлег овечьих стад;
    Был зимний воздух резче, реже…
    И Дух отверз уста светил,
    И камни, и стада внимали;
    Молились пастыри; дышали
    Метели богоносных крил.
    В служеньи тайном, в вышине;
    В прозрачной звездной тишине,
    Как бурный дух, носились хоры,—
    И возвещал бесплотный клир
    Благоволение и мир…
    Я жду: вернется полночь эта…
    Дух
    Восстань, мечтатель! Луч рассвета
    На гор челе. В седой туман
    Окутан Призрак. День раздвинул
    Хребтов далеких дымный стан —
    И видно море… Срок наш минул.
   

   

   

     MISSA SOLENNIS,[9] БЕТХОВЕНА
   

    В дни, когда святые тени
    Скрылись дале в небеса,
    Где ты внял, надзвездный гений,
    Их хвалений голоса?
    В дни, как верных хор великий,
    Разделенный, изнемог,
    Их молитв согласны клики
    Где подслушал ты, пророк?
    У поры ли ты забвенной,
    У грядущей ли исторг
    Глас надежды неизменной,
    Веры мощь, любви восторг?
    Но и в оны веки лира
    Псалмопевная царя
    Не хвалила Агнца Мира,
    Столь всевнятно говоря!
    Ибо ты в сем громе пирном,
    В буре кликов, слез и хвал
    Слиться с воинством эфирным
    Человечество созвал.
   

   

   

     ТВОРЧЕСТВО
   

   
     Ricordati che vivi, е cammina![10]
     Слова Микель-Анджело к мрамору «Moиceй»
   
    Взыграй, дитя и бог, о ты, кого во сне
             Лелеял, привитая, Гений,—
    И Ночи пленный сонм, тоскующий о Дне,
             Зови на праздник воплощений!
    Дай кровь Небытию, дай голос Немоте,
             В безликий Хаос ввергни краски
    И Жизнь воспламени в роскошной наготе,
             В избытке упоенной пляски!
    И ликам реющим их имя нареки
             Творца безвольным произволом,
    И Сокровенное Явленьем облеки,
             И Несказанное — Глаголом!
    Немое таинство неумолимых уз
             Расторгни пением Орфея,
    И в обновленный мир простри рукою Муз
             Дар Огненосца-Прометея!
    Исполнен обликов непрозренных эфир,
             И над полуночью лазурной
    Светила новые, с бряцаньем стройных лир,
             Плывут чрез океан безбурный.
    Неведомых морей мятежней хлещет вал
             О скал невиданных пределы,
    И вторит сладостней таинственный хорал
             Вечерним стонам Филомелы.
    Есть много солнц в ночи, в деннице — робких грез,
             В зефире — тающих созвучий;
    В луче луны дрожит дыханье бледных роз,
             В речной тростинке — стих певучий.
    Неуспокоены, виденья гордых тел,
             Блуждая в нимбах, волят плоти:
    С титанами горб, Бетховен, ты гремел!
             Ты их отронул, Буонарроти!
    Уз разрешитель, встань!- и встречной воли полн,
             И мрамор жив Пигмалиона,
    И Красота встает, дщерь золотая волн,
             Из гармонического лона.
    Уз разрешитель, встань!- и вод тайник отверст
             Ударом творческого гнева,
    И в плоть стремится жизнь чрез огнеструйный перст,
             И из ребра выходит Ева.
    Под иго легкое склони послушный мир,
             Ты, кто теней расторг вереи!
    Будь новый Демиург! Как Дант или Омир,
             Зажги над солнцем Эмпиреи!
    Природа — знаменье и тень предвечных дел:
             Твой замысел — ей символ равный,
    Он есть: он — истина. Прах Фидиев истлел:
             Но жив Отец громодержавный!
    Сомкнуть творения предгорнее звено
             Ждет Человек своей свободы.
    Дерзай, Прометиад: тебе свершить дано
             Обетование Природы!
    Творящей Матери наследник, воззови
             Преображение Вселенной,
    И на лице земном напечатлей в любви
             Свой Идеал богоявленный!
   

   

   

     ДИОНИСУ
   

        Как нарицать тебя, Неизрекаемый,
        Многих имен и даров?
        Звездных водитель хоров,
        Ты, кто избыток творишь упоением,
        О Преизбыточный,
                 Пресуществителем
        Ты наречешься мне!..
   

   

   

     ВИНОГРАДНИК ДИОНИСА
   

   
    
     Himerius[11]
   
    Виноградник свой обходит, свой первоизбранный,
                                             Дионис;
    Две жены в одеждах темных — два виноградаря —
                                        вслед за ним.
    Говорит двум скорбным стражам —
                          двум виноградарям — Дионис:
    «Вы берите, Скорбь и Мука, ваш, виноградари,
                                         острый нож;
    Вы пожните, Скорбь и Мука, мой первоизбранный
                                           виноград!
    Кровь сберите гроздий рдяных, слезы кистей
                                      моих золотых —
    Жертву нег в точило скорби, пурпур страданий
                                       в точило нег;
    Напоите влагой рьяной алых восторгов мой
                                        ярый Граль!»
   

   

   

     АСКЕТ
   

   
     Аз живу, и вы живи будете. 
     Ев. от Иоанна, XIV l9
   
    Как возле павшая секира —
    Коснулась,- воззрилась Любовь…
    Я вспрянул, наг, с подушек пира,—
    Наг, обошел пределы мира —
    И слышал — стон, и видел — кровь.
    И стал я прям, и вопль проклятий
    Вознес к Любви… И внял я клич:
    «Кто взыщет огнь моих объятий?
    Кто разделит страданье братий?»—
    И, взвизгнув, плоть ужалил бич.
    Как зверь, терзал я плоть в дуброве;
    Я стлал ей ложем углей жар:
    И чем мой подвиг был суровей,
    Тем слаще мука,- тем багровей
    Горел Любви святой пожар.
    Согбенну старцу, дал мне пленный
    Страданий демон свой союз:
    Он раздувал мой пыл священный,
    Я ж — корибант — царь плоти бренной —
    Плясал под звон победных уз.
    И с неба спал огонь кровавый,
    И в нем, сошед, рекла Любовь:
    «Безумен был твой гнев неправый!
    Се, для Моей небесной славы
    Не молкнет стон и льется кровь!
    Я — жертва — жертвенник творила:
    Достойны жертв дары мои!
    Я мир слезами напоила:
    Их сплавит в людях жар горнила
    В восторги вечные Любви!
    Зане живу — я жизнь воззвала:
    Мне ль, не любя, пребыть одной?
    О том с живущим Я страдала,
    О том со смертным умирала:
    Со Мной умерший жив со Мной».
   

   

   

     ЛИСТОПАД
   

    В чаще багряной
    Мраморный Пан
    С праздной свирелью
    Дремлет у влаги:
    «Дуй, Аквилон,
    В мою свирель,
    Мой сон лелея!
    Ярче алейте,
    Хладные зори,
    Пред долгой ночью!
    Дольше кружитесь,
    Желтые листья,
    Над влагой черной!
    Ждет терпеливо
    Судьбы неизбежной
    Темное лоно»…
    Желтые листья
    Ветр гонит к поблекшему брегу
    Царственный лебедь скользит между них,
    А важная Муза героев,
    С мраморным свитком,
    Вперила на волны
    Незрящие, зрящие очи —
    И думает думу:
    «Над темным лоном судеб,
    Обагренным жатвой падучей
    Мгновенной жизни,
    Как царственный лебедь,
    Скользит ваш смертный соперник,
    Титаноубийцы,—
    Среди поколений летучих —
    Муж Рока!—
    И мерит бестрепетным оком
    Бездонные тайны;
    И, в омут времен недвижимых
    Глядясь, узнает
    Лелеемый влагой дремучей —
    Свой образ»…
   

 

 

   

    РАЙСКАЯ МАТЬ
   

   
    Придет мать-Весна красна,
    Лузья, болоты разольются,
    Древа листами оденутся,
    И запоют птицы райски
    Архангельскими голосами.
    А ты из пустыни вон изыдешь,
    Меня, мать прекрасную, покинешь. 
    Стих об Иосафе-царевиче
   
   

   

     ДНЕПРОВЬЕ
   

    Облаки — парусы
    Влаги лазоревой,—
    Облаки, облаки
    По небу плавают.
    Отсветы долгие
    Долу колышутся —
    Влаги лазоревой
    Облаки белые.
    С небом целуется
    Влага разливная…
    К небу ли вскинет
    Тихие взоры —
    Небом любуется
    Невеста небесная;
    Глянет ли долу —
    Небес не покинет,
    В ясно-текучих
    Ризах красуется,
    Сидючи, дивная,
    На ярах сыпучих
    Белых прилук…
    А по раздолу,
    В станах дремучих,
    Синие боры
    Стали бесшумные,—
    Думы ль умильные
    Думают, думные,
    Думают, сильные,
    Чуда ли чают —
    Ветвьем качают,
    Клонят клобук…
    Где ты?- явись очам!—
    Даль ты далекая,
    Даль поднебесная,
    Райская мать!..
    Вот они, нагория
    Дальние синеются;
    Ясно пламенеются
    Пламенники Божии:
    Станы златоверхие
    Воинства небесного,
    Града святокрестного
    Главы огнезарные…
   

   

   

     ЗАРНИЦА
   

    Как Зарница по поднебесью гуляла,
    Темной ночкой по широкому играла.
    Ей возговорит на небе черная Хмара:
    «Что ты рыщешь, Молонья — млада Зарница,
    Темной ночкой, одиночкой, молодица?
    Что ты рыщешь, аль кого по свету ищешь?
    А и где же, молодица, твой хозяин?
    Уж как был ни на пядень Гром неотступен;
    А и ныне Громовик не громыхает.
    Али братцу зла прилука прилучилась?
    Али ладе стар милой друг принаскучил?»
    Отвечает Молонья — млада Зарница:
    «Ой же Хмара ты, золовушка-сестрица!
    Не прети мне по поднебесью гуляти,
    Втихомолку по привольному гуляти!
    Не буди ты государя — грозна братца!
    Как доволи я со Громом нашаталась,
    По весне ли со веселым наигралась:
    Порезвился ярый в пору, притомился,
    И залег он в лютокаменных пещерах.
    Да меня ль, младу, в надземье не пускает,
    На постели со просонья обымает.
    А потеха молодице утаиться,
    Из глубоких подвалов утаиться,
    Те железные затворы разомкнути,
    По степи ли по широкой промелькнути,
    С перекатной со звездой перемигнуться,
    В тихих заводях зеркальных оглянуться!»
   

   

   

     ПОД ДРЕВОМ КИПАРИСНЫМ
   

    Под тем ли под древом кипарисным
    Алые цветики расцветали.
    «Не прети же Ты, Мати, мне, младу,
    Алые цветики собирати,
    Красные веночки соплетати,
    Древо кипарисно украшати!»
    - «Ты нарви, нарви Матери, Чадо,
    Набери мне семь цветиков алых,
    Положи Мне на самое сердце:
    Не семь цветиков алых на сердце —
    Семь точатся капель алой крови
    Из груди, седмижды прободенной».
   

   

   

     МИЛОСТЬ МИРА
   

    Единого разноглагольной
    Хвалой хвалить ревнует тварь.
    Леп, Господи, в Руси бездольной
    Твой крест и милостный алтарь!
    И нужен нам иконостаса,
    В венцах и славах, горний лик,
    И Матери скорбящей лик,
    И лик нерукотворный Спаса.
    Ему, Кто, зрак прияв раба,
    Благий, обходит наши нивы,—
    И сердца темная алчба,
    И духа вещие порывы!..
    Нет, Ты народа моего,
    О Сеятель, уж не покинешь!
    Ты богоносца не отринешь:
    Он хочет ига Твоего!
   

   

   

     РУССКИЙ УМ
   

    Своеначальный, жадный ум,—
    Как пламень, русский ум опасен:
    Так он неудержим, так ясен,
    Так весел он — и так угрюм.
    Подобный стрелке неуклонной,
    Он видит полюс в зыбь и муть;
    Он в жизнь от грезы отвлеченной
    Пугливой воле кажет путь.
    Как чрез туманы взор орлиный
    Обслеживает прах долины,
    Он здраво мыслит о земле,
    В мистической купаясь мгле.
   

   

   

     СТИХ О СВЯТОЙ ГOPE
   

   
     Трудна работа Господня. 
     Слова Вл.Соловьева на смертном одре 
     (В. Евр, 1900, IX, 420)
   
    Ты святися, наша мати — Земля Святорусская!
    На твоем ли просторе великом,
    На твоем ли раздольи широком,
    Что промеж Студеного моря и Теплого,
    За теми лесами высокими,
    За теми озерами глубокими,
    Стоит гора до поднебесья.
    Уж и к той ли горе дороги неезжены,
    И тропы к горе неторены.
    А и конному пути заказаны,
    И пешему заповеданы;
    А и Господь ли кому те пути открыл —
    И того следы неслежены.
    Как на той на горе светловерхой
    Труждаются святые угодники,
    Подвизаются верные подвижники,
    Ставят церковь соборную, богомольную;
    А числом угодники нечислены,
    Честным именем подвижники неявлены,
    Неявлены — неизглаголаны.
    И, строючи ту церковь нагорную,
    Те ли угодники Божии, подвижники,
    Что сами творят, не видят, не ведают,
    Незримое зиждут благолепие.
    А и камение тешут — оно белеется,
    А и камение складают — оно не видится.
    А стены ль кладут, аль подстение,
    Аль столпы ставят опорные,
    Аль своды сводят светлосенные,
    Али главы кроют зарные, червонные,
    Аль честные пишут образы со писании,—
    И то угодники ведают, не видючи,
    И того мы, людие, не ведаем.
    Как приходит на гору Царица Небесная,
    Ей возропщутся угодники все, восплачутся:
    «Гой еси Ты, Матерь Пречистая!
    Мы почто, почто труждаемся — подвизаемся
    Зодчеством, красным художеством
    В терпении и во уповании,
    А что творим — не видим, не ведаем,
    Незримое зиждем благолепие.
    Ты яви миру церковь невиданную,
    Ты яви миру церковь заповеданную!»
    Им возговорит Царица Небесная:
    «Уж вы Богу присные угодники,
    А миру вы славные светильники,
    О святой Руси умильные печальники!
    Красы — славы для церкви незримыя,
    Зодчеством, красным художеством,
    В терпении верном, во уповании!
    А времен Божиих не пытайте,
    Ни сроков оных не искушайте,
    Не искушайте — не выведывайте.
    Как сама Я, той годиной пресветлою,
    Как сама Я, Мати, во храм сойду
    Просветится гора поднебесная,
    И явится на ней церковь созданная,
    Вам в обрадование и во оправдание,
    И Руси великой во освящение.
    И всему миру Божьему на осияние».
    Тут Ей Божии угодники поклонилися:
    «Слава Тебе, Матерь Пречистая!
    Уж утешно Ты трудничков утешила,
    Что надежно смиренных обнадежила;
    Ин по слову Твоему святому да сбудется!»
    А поется стих во славу Божию,
    Добрым людям в послушание,
    Во умиление и во упование.
   

 

 

   

    ЦВЕТЫ СУМЕРЕК
   

   
    И там, где волны сонны 
    Забвение несут, 
    Их тени благовонны 
    Над Летою цветут. 
    Пушкин
   
   

   

     УСТАЛОСТЬ
   

    День бледнеет, утомленный,
    И бледнеет робкий вечер:
    Длится миг смущенной встречи,
    Длится миг разлуки томной…
    В озареньи светлотенном
    Фиолетового неба
    Сходит, ясен, отблеск лунный,
    И ясней мерцает Веспер,
    И все ближе даль синеет…
    Гаснут краски, молкнут звуки…
    Полугрустен, полусветел,
    Мир почил в усталом сердце,
    И почило безучастье…
    С золотистой лунной лаской
    Сходят робкие виденья
    Милых дней… с улыбкой бледной,
    Влажными глядят очами,
    Легкокрылые… и меркнут…
    Меркнут краски, молкнут звуки…
    Но, как дальний город шумный,
    Все звучит в усталом сердце,
    Однозвучно-тихо ропщет
    День прожитый, день далекий…
    Усыпляют, будят звуки
    И вливают в сердце горечь
    Полусознанной разлуки —
    И дрожит, и дремлет сердце…
   

   

   

     ЛУННЫЕ РОЗЫ
   

   
     Ach, die Erde k
     Goethe, die Brаut von Korinth[12]
   
    Из оков одинокой разлуки
    На крылах упоительных сна
    К ней влекут его тайные звуки,
    К ней влечет золотая луна:
    Всё вперед в бездыханные сени
    Лунным сном отягченных древес;
    Все вперед где пугливые тени
    Затаил околдованный лес.
    Там она, на печальной поляне,
    Ждет его над могилой, одна,
    Сидючи недвижимо в тумане,—
    Как туман, холодна и бледна.
    И любви неисполненной пени
    Поднялись в безнадежной груди:
    «О, зачем мы бесплотные тени?»
    - «Милый дpyг! погоди, погоди!»
    И сплелись над пустынной могилой,
    И скользят по сребристым росам —
    И, четой отделясь легкокрылой,
    Понеслись к усыпленным лесам:
    Всё вперед где сквозит затаенный
    Лунный луч меж недвижных ветвей;
    Всё вперед где гостит упоенный,
    Где поет неживой соловей;
    Где горят главы змей изумрудных;
    Где зажгли пир огней светляки;
    Где в лучах, полных чар непробудных,
    Лунный мед пьют из роз мотыльки;
    Где, лиясь в очарованной лени,
    Спят ключи на скалистой груди…
    «О, зачем мы бесплотные тени?»
    - «Милый друг, погоди! погоди!»
    И на брег устремились отлогий,
    Где почить набегает волна,
    И парят осребренной дорогой
    Всё вперед, где струится луна,—
    Всё вперед, упоенные блеском,
    К островов голубым берегам,
    Меж зыбей, что подъемлются с плеском,
    И поют, и ползут к их ногам.
    И уже в колыбели зыбучей
    Спят луга бледноликих лилей,
    И, в луне выплывая текучей,
    Тают вновь облака лебедей;
    И, из волн возникая, ступени
    И блестят, и манят впереди…
    «О, зачем мы бесплотные тени?»
    - «Милый друг, погоди! погоди!»
    И скользит, и на теплые плиты,
    Отягчась, наступает нога;
    И чету, мглой лазурной повиты,
    Лунных роз окружают снега.
    И ведут безысходные кущи
    Всё вперед, в светозарный свой храм,—
    Всё вперед где волнуется гуще
    Душной мглы голубой фимиам.
    Стан обвив кипарисов дремучих,
    Лунных чар сребродымный очаг
    Сети роз осеняют ползучих
    И таят, как пустой саркофаг,
    Меж огней и томящих курений
    Ложе нег, что зовет посреди…
    «О, зачем мы бесплотные тени?»
    - «Милый друг, погоди! погоди!»
    Она ветвь бледной розы срывает:
    «Друг, тебе дар любви, дар тоски!»
    Страстный яд он лобзаньем впивает —
    Жизнь из уст пьют, зардев, лепестки.
    И из роз, алой жизнью налитых,
    Жадно пьет она жаркую кровь:
    Знойный луч заиграл на ланитах,
    Перси жжет и волнует любовь…
    Месяц стал над шатром Гименея;
    Рдеет роз осенительный снег;
    Ярый змий лижет одр, пламенея,
    И хранит исступленный ночлег.
    Рок любви преклонен всепобедной…
    Веет хлад… веет мрак… веет мир…
    И зарей безмятежности бледной
    Занялся предрассветный эфир.
   

   

   

     ВОЖАТЫЙ
   

   
     Ducunt volentem fata, nolentem trahunt. 
     Seneca[13]
   
    «По кладезям сумрачных келий,
    Куда, за ступенью ступень,
    Вожатый, во мглу подземелий
    Зовет твоя властная тень?
    Твой плащ колышется мерной
    Волной по легким пятам;
    Ты ходишь поступью верной
    По сводчатым темным сетям».
    - «Вон из темницы тесной
    Веду я тебя, мой брат!
    На плиты луч небесный
    Скользит из последних врат».
    «Слепит меня день веселый,
    Пугает шум градской,
    И ранит насмешкой тяжелой
    Пытливый взор людской.
    Вожатый! сударь, и платы,
    И повязи pyк и главы —
    Бесславней, чем цепи кольчаты,
    В устах шепотливой молвы!»
    - «Людской ты не видишь неволи —
    Твоих не увидят пелен.
    Что в узах льняных? Не равно ли
    Ты бледен, как бледный лен».
    «Ах, благостно груди стесненной
    Открылась ширь полян!
    О, жаркий дух благовонный!
    Елей живучих ран!..
    Но мне ты поведай: какая
    Нам путь отмевает тень,
    Меж тем как на луге, сверкая,
    Почил ослепляющий день?»
    - «Взгляни: не древо ль мреет
    На дальнем колене пути?
    Грядущее тению реет —
    С той тени ноге не сойти».
    «Спешим — да избудем вскоре
    Судеб неизбытную тень!
    Как там, на цветущем просторе,
    Прекрасен струящийся день!..
    И мнится — мы близко… В боязни
    Блуждает взор окрест…
    О Боже! готов ли для казни,
    Забыт ли сей праздный крест?»
    - «Здесь грань тропы плачевной,
    И светел отселе путь;
    И гость да возляжет полдневный —
    В последней тени отдохнуть».
    «Ждало на пути меня дело:
    Сей крест был тайный магнит!
    Возьмите ж это тело
    И радость, что путь мой сулит!
    Свершайте дело распятья!
    Распни мое тело, брат!
    И люди станут братья!..
    Что медлит гвоздь и млат?..»
    -«Сей крест не жертвы просит:
    Смиреньем пожри за мир!
    Он небу покорность возносит,
    Земле — вещает мир».
    «Всё снов опьяняющих дали!
    Очей, ах! у Гордости нет!
    Ты мнил: на подвиг дали
    Тебе простор и свет.
    Глупец! то — труд непосильный,
    И путь — не по силам твоим!
    Узнай свой крест могильный
    И яму сырую под ним!..»
    - «Игралища буйных мечтаний!
    Милей им истомный обман,
    Чем темный праг скитаний,
    Чем легкий прах полян!»
   

   

   

     ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ
   

    Над смертью вечно торжествует,
    В ком память вечная живет.
    Любовь зовет, любовь предчует;
    Кто не забыл — не отдает.
    Скиталец, вдаль — над зримой далью —
    Взор ясновидящий вперя,
    Идет, утешенный печалью…
    За ним — заря, пред ним — заря…
    Кольцо и посох — две святыни —
    Несет он верною рукой.
    Лелеет пальма средь пустыни
    Ночлега легкого покой.
   

 

 

   

    ГЕСПЕРИДЫ
   

   
   
    Orph.[14]
   
   

   

     ГОЛОСА
   

    Муз моих вещунья и подруга,
    Вдохновенных спутница менад!
    Отчего неведомого Юга
        Снится нам священный сад?
    И о чем под кущей огнетканой
    Чутколистный ропщет Дионис,
    И, колебля мрак благоуханный,
        Шепчут лавр и кипарис?
    И куда лазурной Нереиды
    Нас зовет певучая печалью
    Где она, волшебной Геспериды
        Золотящаяся даль?
    Тихо спят кумиров наших храмы
    Древних грез в пурпуровых морях;
    Мы вотще сжигаем фимиамы
        На забытых алтарях.
    Отчего же в дымных нимбах тени
    Зыблются, подобные богам,
    Будят лир зефирострунных пени —
         И зовут к родным брегам?
    И зовут к родному новоселью
    Неотступных ликов голоса,
    И полны таинственной свирелью
        Молчаливые леса?..
    Вдаль влекомы волей сокровенной,
    Пришлецы неведомой земли,
    Мы тоскуем по дали забвенной,
        По несбывшейся дали.
    Душу память смутная тревожит,
    В смутном сне надеется она;
    И забыть богов своих не может —
         И воззвать их не сильна!
   

   

   

     ТРИЗНА ДИОНИСА
   

    Зимой, порою тризн вакхальных,
    Когда менад безумный хор
    Смятеньем воплей погребальных
    Тревожит сон пустынных гор,
    На высотах, где Мельпомены
    Давно умолкнул страшный глас
    И меж развалин древней сцены
    Алтарь вакхический угас,—
    В благоговеньи и печали
    Воззвав к тому, чей был сей дом,
    Менаду новую венчали
    Мы Дионисовым венцом:
    Сплетались пламенные розы
    С плющом, отрадой дерзких нег,
    И на листах, как чьи-то слезы,
    Дрожа, сверкал алмазный снег…
    Тогда пленительно-мятежной
    Ты песнью огласила вдруг
    Покрытый пеленою снежной
    Священный Вакхов полукруг.
    Ты пела, вдохновеньем оргий
    И опьяняясь, и пьяня,
    И беспощадные восторги,
    И темный гроб земного дня:
    «Увейте гроздьем тирсы, чаши!
    Властней богов, сильней Судьбы,
    Несите упоенья ваши!
    Восстаньте — боги, не рабы!
    Земных обетов и законов
    Дерзните преступить порог —
    И в муке нег, и в пире стонов
    Воскреснет исступленный бог!..»
    Дул ветер; осыпались розы;
    Склонялся скорбный кипарис…
    Обнажены, роптали лозы:
    «Почил великий Дионис!»
    И с тризны мертвенно-вакхальной
    Мы шли, туманны и грустны;
    И был далек земле печальной
    Возврат языческой весны.
   

   

   

     КУМЫ
   

    Мизена гордого и миловидных Бай,
    Где пленных нереид объемлет тесный рай,
    Милей мне древние, пророческие Кумы.
    Там величавые в душе питал я думы,
    Стоя на высоте священного кремля.
    Сухим чапыжником оделася земля,
    И малые следы напоминают стены;
    Но море, но брега не знают перемены.
    Там — скал Гаэтских тень, тут — Искии шатер
    На двух краях небес стрегут морской простор,
    Где, не стесненная объятием залива,
    Волна подъемлется, вольна и горделива.
    И, сумрачный предел с пучиною деля,
    Вокруг лежат во мгле Флегрейские поля:
    Там, среди рощ глухих, зияют Орка своды;
    Там Ахерусии недвижимые воды.
    И солнца за морем пылающий заход
    Путь стелет медяной чрез бездну темных вод
    И, умирая, вал у ног вздыхает мерно;
    И веет из-за гор дыханием Аверна;
    И чует мысль, смутясь, Аида близкий хлад,—
    Как в день, когда судьбам внимал Анхисиад,
    И демона вотще Сивилла отрясала,
    И гласом неземным пещеру потрясала.
   

   

   

     ТЕРПАНДР
   

    Змееволосой Распри демон
    Отряс стопламенный пожар —
    И гибнет холмный Лакедемон
    Лютейшею из горьких кар.
    Как быстрый яд, сердца объемлет
    Братоубийственный Раздор,
    И на себя мечи подъемлет,
    В безумьи, многочадный Дор.
    Как умолить Пощаду неба?
    Мужей уврачевать сердцами —
    Пытает старость деву Феба,
    И дева требует — певца…
    К царям текут во злобе ярой,
    Как разделившийся Скамандр…
    И с седмиструнною кифарой
    Встает лесбийский гость — Терпандр.
   
* * *

    Он ударил в мощны струны —
    И сердца пронзает хлад…
    Мещет звонкие перуны,
    Строит души в мерный лад.
    Славит он обычай отчий,
    Стыд и доблесть, ряд и строй;
    Правит град, как фивский зодчий,
    Властно-движущей игрой,
    Он поет — и сонм окружный
    Водит в круге звучных чар,
    И пятой, и грудью дружной
    Вторит песни млад и стар.
    Он поет — и в чинном ходе
    Старцы, светлые, идут;
    Руки в братском хороводе
    Вои воям подают.
    И припевы соглашает
    С вражьим станом вражий стан,
    И раздолье оглашает
    Очистительный пэан,
    И, ликующее вече
    Множа пляской легких ор,
    Резвых дев звенит далече
    Черетом венчанный хор.
    Жадным пламеням алтарным
    Уготованы тельцы,
    И по капищам янтарным
    Вьются свежие венцы.
   

   

   

     ДНИ НЕДЕЛИ
   

   
     Обычай приурочивать дни к семи светилам, именуемым  планетами (Солнцу, Луне, Марсу, Меркурию, Юпитеру, Венере и Сатурну), возник у египтян, но существует у всех людей.
     Дион Кассий
   
    Силой звездных чар, от века,
    В дни трудов и в дни торжеств,
    Посещают человека
    Семь таинственных божеств
    И ведут чредой священной
    Тот же стройный, светлый ход,
    Как впервые в храм вселенной
    Совершился их приход.
    И в веселый миг начальный
    Круг заводит Солнцебог,
    Как впервые мрак печальный
    Только он рассеять мог.
    И за ним, с улыбкой ясной,—
    Сребролукая Луна,
    Как впервые в мир прекрасный
    Брату вслед пришла она:
    Да наставит троглодита
    Пользе стрел, труду ловитв…
    Ах! и кровь людей пролита,
    И пылает пламя битв!
    Стал он жить добычей бранной,
    Дик и зол, как хищный барс:
    И за мирною Дианой
    Мчится вслед кровавый Марс.
    Но зерно и в снежном гробе
    Греет зимний Водолей:
    Жизнь смеется мертвой злобе,
    Жизнь выводит злак полей.
    С ним — торговли труд полезный;
    Нет друзей, и нет врагов:
    Быстрый, хитрый, всем любезный,
    В мир летит гонец богов.
    А за Гермием, с державой,
    Зевс нисходит с высоты —
    Образ вечной, величавой,
    Неприступной Красоты.
    Но высокого искусства
    Людям тяжек чистый клад;
    Их изнеженные чувства
    Новых требуют услад:
    И, полна богатств и лени,
    Стала жизнь безумный пир,
    И царицу наслаждений —
    Афродиту видит мир.
    Но опасен непрестанный
    Праздник: алчность и разврат,
    И сосед с враждою бранной
    Опьяненных сторожат…
    И умолкли звуки жизни,
    И развеян прах из урн:
    На безмолвной, долгой тризне
    Пировать идет Сатурн.
    И сидит старик, и — взоры
    В дальний мрак вперяя — ждет:
    Скоро ль новый блеск Авроры
    Солнцебога приведет.
   

   

   

     К ФАНТАЗИИ
   

    О Фантазия! ты скупцу подобна,
    Что, лепты скопив, их растит лихвою,
    Малый меди вес обращая мудро
       В золота груды.
    Так и ты растишь многовстречной Жизни
    Опытную дань в мир без мер и граней;
    В нем размеренный строй пиерид водитель
       Зиждет согласный.
    Сидя над волной родников обильных,
    Цепи ты плетешь из твоих сокровищ,
    Вязью золотой ты любимцу вяжешь
       Крылья желаний.
    Всё, что Жизнь сулит на пути далеком,
    В руки ты даешь — и весы бросаешь:
    «Ты забудь о той! ты в моих забудься
       Легких объятьях!»
    Поступью чужой ты на ложе всходишь;
    Но скользит с главы многоцветный пеплос:
    Гневен, он бежит… Ах! чем ты нежнее,
       Он неудержней!..
    Кроткие, тебе всех милей поэты;
    Жарче их любовь, но больней измена:
    И меня сковать ты, Сирена, хочешь
       Песнью коварной:
    «О, не доверяй оснащенным доскам,
    Ни пустынных волн раменам упругим:
    К брегу не плыви, чьи тебя вспоили
       Воды живые!
    Видит взор отсель той страны святыни:
    Днями и людьми древний блеск повержен,
    Арки терн глушит, держит плющ колонны
       Цепкою лапой.
    Мраморы богов, с искаженным ликом,
    С бледностью ланит, а не краской жизни,—
    Пленные толпы — в безалтарных сенях
       Гордо стеснились.
    Плещет ли тебе голубая влага
    Зовом нежных волн? О, не верь блуднице.
    Прижимая стан, она гибко новый
       Берег объемлет.
    Старому ж клялась сладкозвучной клятвой —
    Лишь его любить, и брала.залогом —
    В пестрых поясах, на скалах прибрежных —
        Желтые храмы…
    Льстивые уста!.. Но запомни слово:
    Темен будет смысл их немых гармоний,
    Коль не я тебе передам их речи.
       Будем же дружны!»
    «О Фантазия! я тебе ль не верен?
    Но не мнишь ли ты, будто я не волен?
    В край богов пойду без тебя насытить
       Алчные очи!
    Кликну Фебов клич по пещерам горным,
    Над ключами вод, в кипарисных рощах:
    Голос подадут, боязливо прячась,
       Вечные нимфы.
    Выглянут, смеясь, из-за веток темных,
    Луг мой окружат одичалым роем,
    Много скажут тайн, заведут и пляски
       Лунною ночью.
    Ты же, крадучись, вся — любовь и ревность,
    По моим следам ты скитаться будешь,
    Скована навек талисманом звонким —
        Лирой моею!»
   

   

   

     ДОВОЛЬНО!
   

   
     Satis vizi vel vitae vel gloriae. 
     С. Julius Cаеsаr[15]
   
    Ты сердцу близко, Солнце вечернее,
    Не славой нимба, краше полуденной,
            Но тем, что коней огнегривых
       К ночи стремишь в неудержном беге.
    «Помедли»,- молит тучка багряная;
    «Помедли»,- долы молят червленые:
            Мир, отягчен лучистым златом,
       Боготворит твой покой победный.
    И горы рдеют, как алтари твои;
    И рдеет море влажными розами,
            Сретая коней огнегривых:
       Ты ж их стремишь в неудержном беге.
    И мещешь в мир твой пламя венцов твоих,
    И мещешь в мир твой пурпур одежд твоих:
            Венец венцов тебе довлеет —
        Счастия легкий венец: «Довольно».
   

 

 

   

    THALASSIA[16]
   

   
    На ветвях зеленых качаются райские 
                птицы; 
    Поют они песни про славу морской 
               Царь-девицы. 
    Лермонтов
   
   

   

     БОГИНИ
   

    Она глядит в просветы пиний,
    Она сияет меж олив —
    И гонит звонко яхонт синий,
    Вспенясь, в ликующий залив.
    Ткань ореад — лазурный дым
    Окутал кряж лилово-серый;
    Она ж играет перед ним
    С пенорожденною Киферой.
    Богиням храм меж сих дерев
    Над синевой неизреченной —
    Мне снится — блещет, иссеченный,
    Под гимны ионийских дев.
   

   

   

     НЕПОГОДНАЯ НОЧЬ
   

    За серооблачными мглами
    Блуждает молний тусклый бег.
    Как птица белая, крылами
    Бьет Непогода в темный брег.
    Слепит и кажет день мгновенный,
    Как в истощенные бразды
    Всей хлынут ширью светлопенной
    Широкодольные гряды.
    Над молом — гребней перекатних
    Стоит прибой седым бугром;
    И вторит, в реве вод обратных,
    Громам пучины горний гром.
   

   

   

     ПОЛНОЛУНИЕ
   

    Лишь черный хрящ в росе алмазной,
    Да цепи скал, да зыби блеск…
    Ревучий сбег, гремучий плеск,
    Прибоя плеск однообразный…
    Над морем полная луна
    На пепле сизом небосклона;
    И с преисполненного лона
    Катится сонная волна —
    И на зерцало влаги встречной
    Роняет изумруд лучей…
    Вдали ж не сякнет искротечный,
    Бело-расплавленный ручей…
    Стихий текучих колыбель,
    То — мир безжизненно-астральный?
    Или потоп первоначальный —
    Земли младенческой купель?
   

   

   

     ВСТРЕЧА
   

    За мысом занялася мгла;
    Чуть рдея, путь дымится млечный
    На поле звезд остроконечный,
    Рисует парус тень крыла.
    И прегражден наш бег раздольный,
    И вещий ужас грудь теснит,
    Меж тем как полог треугольный
    Полнеба тихо полонит,
    Беззвучной тайной рея мимо…
    Недвижен кормщик на корме…
    Миг — и, луной вослед сребримо,
    Ветрило тонет в полутьме…
    От мыса путь огнится встречный,
    И дале Тень, и выше Твердь…
    О, вёсел плеск! О, пояс млечный!
    О, блеск живой!.. О, Жизнь! О, Смерть!..
   

   

   

     СФИНКС ГЛЯДИТ
   

    Как замок медный, где Даная
    Приемлет Зевса дождь златой,—
    Гора зардела медяная
    Под огнезрачною фатой.
    Не дева негой бледной млеет
    Под ливнем пламенным небес —
    Зыбь хрисолитная светлеет
    В эфире солнечных завес.
    Как сизый пепл, над влагой рея,
    Ночь сторожит огнистый день,
    Где — стройный Сфинкс — легла Капрея,
    Как тайны изваянной тень.
    Хладеет Иския. Но плавит
    Огнь поздний мощно медь зыбей,
    И брег в смарагдном блеске славит
    Волны багряный гименей.
    И Сфинкс глядит, и простирает
    Тень лап в мерцанье нереид…
    И всё бледнеет, умирает,—
    И всё мертво… И Сфинкс глядит…
   

   

   

     В ЧЕЛНЕ ПО МОРЮ
   

   
1

    Помнишь, как над бездной моря
    В легкопарусном челне
    Мы носились, с ветром споря,
    По ликующей волне?
    Как на нас, грозя, стенами
    Мчались воды, вспенены?
    Как лазурные под нами
    Разверзались глубины?
    Бурно грудь порыв отваги
    Напрягал, как паруса.
    Песнь твоя мятежной влаги
    Побеждала голоса.
    Все рвалось, и все летело —
    Вал и брызги, ветр и челн;
    А спокойный кормчий смело
    Правил путь чрез гребни волн…
    Над пучиной буйной страсти
    Ныне так же мы скользим;
    Вверя жребий чуждой власти,
    Так же властвуем над ним.
    И взыгравшей светлой бури
    Нам угрозы не страшны;
    И волнуемой лазури
    Вожделенны глубины.
   
2

    Между двух мерцаний бледных
    Тихо зыблется наш челн:
    Тлеют севы звезд победных;
    Тлеет пепл вечерних волн.
    Над лиловой гладью, мимо,
    Ночь плывет, свой лик тая,
    И журчит, ладьей гонима,
    Переливная струя.
    Сон пустыни… Мгла покоя…
    А с туманных берегов
    Долетают звуки боя,
    Спор неведомых врагов.
    Гром набега… Гул погони…
    Кинув синие луга,
    Знаю — то морские кони
    Потрясают берега…
    Дальний ропот океана
    Чутко внемлет тишина…
    Нас несет Левиафана
    Укрощенного спина!
    Силе страшно-благосклонной
    Ты доверилась со мной
    И стремишься над бездонной,
    Беспощадной глубиной.
   
3

    Час истомы, час отлива…
    Поздно. Пристань далека.
    По излучине залива
    Два зажглися маяка.
    Мы ж от искры путеводной
    Своенравно держим прочь —
    И дерзаем бег свободный
    В неразгаданную ночь…
    Поздно. Скоро месяц встанет
    Встретить челн из дальней мглы
    И желанный брег оглянет
    И попутные валы.
    Но лишь омут звезд трепещет
    В тайне тверди, в тайне волн;
    Да, браздя пучину, мещет
    Брызги тлеющие челн.
    Фосфорические блески
    В переливах без числа
    Ткут живые арабески
    Вкруг подвижного весла…
    Свет предлунный пламенеет;
    Ярче искрится зенит…
    Брег угаданный темнеет —
    Брег таинственный манит…
   

   

   

     НА СКЛОНЕ
   

    Овцы бродят подо мною,
    Щиплют зимний злак стремнин.
    С Атлантической волною
    Из обрывистых глубин
    Веет солью. Твердь яснеет
    Робкой лаской меж камней.
    Даль туманная синеет;
    Чайка искрится по ней…
    Горько, Мать-Земля, и сладко
    Мне на грудь твою прилечь!
    Сладко Время, как загадка
    Разделения и встреч.
    С тихим солнцем и могилой
    Жизнь мила, как этот склон,—
    Сон неведения милый
    И предчувствий первый сон!
   

   

   

     МГЛА
   

    Снежный саван пал на обрывы скал,
       И по тернам нагорным — снег.
    И в безднах из мглы чуть брезжут валы,
       Опеняя незримый брег.
    И глубинная мгла до Земли досягла,
       И Твердь низошла к Земле.
    И, как остров — один меж безликих пучин,—
        Она тонет в единой мгле.
    Океан и Твердь — как рожденье и смерть;
       И Земля — о, горький сон!..
    И ветра вой,- и в безднах прибой,—
        И по тернам нагорным — стон…
    И реет порой, как духов рой,
       Стая чаек чрез туман;
    И садится на брег, и — как свеянный снег —
        На родимый падет Океан.
   

   

   

     ВЕНЕЦ ЗЕМЛИ
   

    Пьяный плющ и терен дикий,
    И под чащей — скал отвес,
    Стремь — и океан великий
    До безбрежности небес…
    Так Земля в венце терновом,
    Скрытом силой плющевой,
    Мерит с каждым солнцем новым
    Даль пучины роковой.
    Там, за гранью, солнце тонет,
    Звезды ходят — вечно те ж…
    Вал дробится, берег стонет —
    И венок, как вечность, свеж.
    Солнце тонет, мир покорен,—
    Звезды те ж выводит твердь…
    Жизнь венчает дикий терен,
    Пьяный плющ венчает смерть.
   

 

 

   

    ОРЕАДЫ
   

   
    Sie d
    Das sp
    Goethe, Faust II[17]
   
   

   

     НА КРЫЛЬЯХ ЗАРИ
   

    В час, когда к браздам Титана, вслед колесам золотым,
    Дол курильница тумана, благодарный стелет дым
    И, покорствуя, приемлет синей ночи тихий дар,
    А с востока даль объемлет сребропламенный пожар —
    И, царя, луна восходит в блеске дивном из-за гор
    И в ущелия низводит чародейственный дозор,
    И в очах вскипают слезы, и, проснувшися с луной,
    Реют видящие грезы над почившею страной,—
    Если б сил стихийных крылья были смертному даны
    И по воле, без усилья, уносили в те страны,
    Где забвенье, где блаженство тайный голос нам сулит,
    Где сияет совершенство, где желанье не долит,—
    К дальним плыл бы я вершинам — тучкой в лунных
                                           перлах туч,—
    Где, по девственным стремнинам, рдеет запоздалый
                                                  луч,
    К лону снежной багряницы золотой бы струйкой
                                                льнул,
    Бег вечерней колесницы упредил и обманул…
    Всю бы ночь всезрящим духом, чужд алканий, чужд
                                                 оков,
    Я ловил бесплотным ухом содроганье ледников,
    Водопадов дольний грохот, громы тяжкие лавин,
    Горных эхо долгий хохот в звучном сумраке теснин;
    В очарованной неволе все б глядел, как вечным сном
    Спит царица на престоле в покрывале ледяном;
    Как луна, зардев, садится за туманной пеленой;
    Как венец алмазный льдится, обнят звездной
                                              глубиной.
    Я бы стлался змием дымным по извивам пропастей;
    Я б смеялся диким скимном в зевы алчущих пастей;
    На груди чудовищ белых грудь крепил и охлаждал;
    От созвездий оробелых золотой бы вести ждал —
    И, когда в святыне зрящей дрогнет вспыхнувший
                                                эфир
    И по лествице горящей вниз метнется трубный
                                               клиp,—
    Я б чело моей царицы дымкой облачной обвил,
    Я бы первый луч денницы, упредив, благословил!
   

   

   

     ПРЕД ГРОЗОЙ
   

    На среброверхий свой шатер
    Дух гор навеял пепл суровый
    И скорби мрак черно-лиловый
    До их подножия простер.
    Как смерти зрак, встает над долом
    Гора под ризой грозовой,
    И вторит рокот гробовой
    Громов прерывистым глаголам.
    И ужас высей снеговых
    Внезапной бледностью бледнеет,
    И дол, приникнув, цепенеет
    При вспышках молний змеевых.
   

   

   

     ДВА ВЗОРА
   

    Высот недвижные озера —
    Отверстые зеницы гор —
    Мглой неразгаданного взора
    Небес глубокий мерят взор.
    Ты скажешь: в ясные глядится
    С улыбкой дикою Сатир,—
    Он, тайну мойр шепнувший в мир,
    Что жребий лучший — не родиться.
   

   

   

     ВОЗВРАТ
   

    С престола ледяных громад,
    Родных высот изгнанник вольный,
    Спрядает светлый водопад
    В теснинный мрак и плен юдольный.
    А облако, назад — горе —
    Путеводимое любовью,
    Как агнец, жертвенною кровью
    На снежном рдеет алтаре.
   

   

   

     АЛЬПИЙСКИЙ РОГ
   

    Средь гор глухих я встретил пастуха,
    Трубившего в альпийский длинный рог.
    Приятно песнь его лилась; но, зычный,
    Был лишь орудьем рог, дабы в горах
    Пленительное эхо пробуждать.
    И всякий раз, когда пережидал
    Его пастух, извлекши мало звуков,
    Оно носилось меж теснин таким
    Неизреченно-сладостным созвучьем,
    Что мнилося: незримый духов хор,
    На неземных орудьях, переводит
    Наречием небес язык земли.
    И думал я: «О гений! как сей рог,
    Петь песнь земли ты должен, чтоб в сердцах
    Будить иную песнь. Блажен, кто слышит».
    И из-за гор звучал отзывный глас:
    «Природа — символ, как сей рог. Она
    Звучит для отзвука: и отзвук — Бог.
    Блажен, кто слепит песнь и слышит отзвук».
   

 

 

   

    СОНЕТЫ
   

   

   

     НА МИГ
   

    День пурпур царственный дает вершине снежной
    На миг: да возвестит божественный восход!
    На миг сзывает он из синевы безбрежной
    Златистых облаков вечерний хоровод
    На миг растит зима цветок снежинки нежной,
    И зиждет радуга кристально-яркий свод,
    И метеор браздит полнощный небосвод,
    И молний пламенник взгорается, мятежный…
    И ты, поэт, на миг земле печальной дан!
    Но миру дольнему тобою мир явленный
    Мы зрели, вечностью мгновенной осиян,—
    О, Пушкин! чистый ключ, огнем запечатленный
    Мечей, ревнующих к сынам юдольных стран!—
    И плачем вечно мы в тоске неутоленной…
   

   

   

     ПОЛЕТ
   

    Из чуткой тьмы пещер, расторгнув медь оков,
    Стремится Музыка, обвита бурной тучей…
    Ей вслед — погони вихрь, гул бездн, и звон подков,
    И светоч пламенный, как метеор летучий…
    Ты, Муза вещая! Мчит по громам созвучий
    Крылатый конь тебя! По грядам облаков,
    Чрез ночь немых судеб и звездный сон веков,
    Твой факел кажет путь и сеет след горючий.
    Простри же руку мне! Дай мне покинуть брег
    Ничтожества, сует, страстей, самообманов!
    Дай разделить певцу надвременный твой бег!..
    То — Прометеев вопль иль брань воздушных станов?
    Где я?.. Вкруг туч пожар — мрак бездн,- и крыльев
                                             снег,
    И мышцы гордые напрягших мощь титанов…
   

   

   

     УВЛЕЧЕНИЕ
   

    Где цепью розовой, в сияющей дали,
    Тянулись облака и в море отражались,
    Лазурные валы, горя, преображались
    И ризу пурпура прозрачного влекли.
    Мы ж к пламенным волнам — стремясь —
                           не приближались:
    Они бежали нас; чем дале мы гребли,
    Пространства бледные за нами умножались,
    Где тень и отблеск волн ночной узор плели.
    Мы тень с собой несли — и гналися за светом…
    Но вдруг опомнились: исчез лукавый сон —
    Внезапно день потух и потемнело море.
    Вставал далекий брег суровым силуэтом,
    И безразличен был поблекший небосклон,
    И сердце — гордое свое ласкало горе.
   

 

 

   

    ИТАЛЬЯНСКИЕ СОНЕТЫ
   

   
    Италия, тебе славянский стих
    Звучит, стеснен в доспех твоих созвучий!
    Стих родины отзвучной и певучей,
    Прими его — дар от даров твоих!
   
   

   

     LA PINETA[18]
   

    Покорный день сходил из облаков усталых;
    И, как сомкнутые покорные уста,
    Была беззвучна даль, и никла немота
    Зеленохвойных чащ и немощь листв увялых.
    И кроткою лилась истомой теплота
    На нищий блеск дубов, на купы пиний малых;
    И влажная земля, под тленьем кущ опалых,
    Была, как Смерть и Сев, смиренна и свята…
    Таким явился мне, о мертвая Равенна!
    Твой лес прославленный,- ты, в лепоте святынь,
    Под златом мозаик хранительных забвенна!
    И был таков твой сон и скорбь твоих пустынь,
    Где веет кротко Смерть, под миром крыл лелея
    Мерцающую Жизнь, как бледный огнь елея.
    ____________________________
    1
   

   

   

     «ВЕЧЕРЯ», ЛЕОНАРДО
   

   
     Александре Васильевне Гольштейн
   
    Гость Севера! когда твоя дорога
    Ведет к вратам единственного града,
    Где блещет храм, чья снежная громада
    Эфирней гор встает у их порога,
    Но Красота смиренствует, убога,
    Средь нищих стен, как бледная лампада:
    Туда иди из мраморного сада
    И гостем будь за вечерею Бога!
    Дерзай! Здесь мира скорбь и желчь потира!
    Ты зришь ли луч под тайной бренных линий?
    И вызов Зла смятенным чадам Мира?
    Из тесных окон светит вечер синий:
    Се, Красота из синего эфира,
    Тиха, нисходит в жертвенный триклиний.
   

   

   

     «MAGNIFICAT»,[19] БОТТИЧЕЛЛИ
   

    Как бледная рука, приемля рок мечей,
    И жребий жертвенный, и вышней воли цепи,
    Чертит: «Се аз, раба»- и горних велелепий
    Не зрит Венчанная, склонив печаль очей,—
    Так ты живописал бессмертных боль лучей
    И долу взор стремил, и средь безводной степи
    Пленяли сени чар и призрачный ручей
    Твой дух мятущийся, о Сандро Филипепи!
    И Смерть ты лобызал, и рвал цветущий Тлен!
    С улыбкой страстною Весна сходила в долы;
    Желаний вечность — взор, уста — истомный плен…
    Но снились явственней эабвенные глаголы,
    Оливы горние, и Свет, в ночи явлен,
    И поцелуй небес,- и тень Савонаролы…
   

   

   

     LA SUPERBA[20]
   

    Тень реет. В глубине, за рощей горных пиний,
    Залива гневный блеск под грозовым крылом,
    И зыбкой чешуи изменчивым стеклом —
    Туч отраженный мрак, и волн отлив павлиний…
    А на краю земли, в красе надменных линий,
    Восточный стражник — мыс подъемлет свой шелом,
    И синие хребты властительным челом
    Из влажной бирюзы встают до тучи синей.
    Лазурный дух морей, безвестных гость дорог —
    Вдали корабль; пред ним — серп лунный, вождь
                                         эфирный…
    Уж день переступил предельных скал порог.
    Но горном тлеющим, в излучине сафирной,
    В уступах, на чертог нагромоздив чертог,
    Все рдеет Генуи амфитеатр порфирный.
   

   

   

     МОНАСТЫРЬ В СУБИАКО
   

    За мной — вершин лиловый океан;
    И крест, и дверь — в конце тропы нагорной,
    Где каменных дубов сомкнутый стан
    Над кручей скал листвой поникнул черной.
    Как стая змей, корней извив упорный
    Проник утес в отверстья старых ран;
    Их сеть тверда, как их оплот опорный;
    Их сень вотще колеблет ураган.
    Вхожу. Со стен святые смотрят тени;
    Ведут во мглу подземную ступени;
    Вот жертвенник: над ним — пещерный свод.
    Вот вертоград: нависли скал угрозы;
    Их будит гром незримых дольних вод;
    А вкруг горят мистические розы.
   

   

   

     НОСТАЛГИЯ
   

    Подруга,- тонут дни! Где ожерелье
    Сафирных тех, тех аметистных гор?
    Прекрасное немило новоселье.
    Гимн отзвучал; зачем увенчан xop?
    О, розы пены в пляске нежных ор!
    За пиром муз в пустынной нашей келье —
    Близ волн морских вечернее похмелье!
    Далеких волн опаловый простор!..
    И горних роз воскресшая победа!
    И ты, звезда зари! ты, рдяный град —
    Парений даль, маяк златого бреда!
    О, свет любви, ему же нет преград,
    И в лоно жизни зрящая беседа,
    Как лунный луч в подводный бледный сад!
   

 

 

   

    ПАРИЖСКИЕ ЭПИГРАММЫ
   

   
    Ивану Михайловичу Гревсу 
    (1891)
   
   

   

     СТРАННИК И СТАТУИ
   

    «Дети красоты невинной!
    В снежной Скифии у нас
    Только вьюги ночи длинной
    Долго, долго рушат вас.
    Здесь на вас — бегите галлов!—
    В бунте новом опьянев,
    Чернь рушителей-вандалов
    Изливает буйный гнев».
    — «Славны, странник, эти раны:
    На живых то гнев живых!
    Ах! мы вечно бездыханны
    В саркофагах снеговых!»
   

   

   

     ВАНДОМСКАЯ КОЛОННА
   

    С трепетом, трофей Вандома,
    Внемлю вечный твой язык;
    Он гремит во славу грома,
    Славу славит медный зык!
   

   

   

     ГРОБНИЦА НАПОЛЕОНА
   

    «Этот гроб велеречивый —
    О, герой!- не преклонит
    Суд племен разноречивый,
    Славы спор — и эвменид!..»
    — «Жив и мертв, подъемлю клик:
    Вы — ничтожны, я — велик!»
   

   

   

     ПАНТЕОН
   

    Всем богам вы храм создали.
    Был один живущий Бог:
    Трижды вшедшего в чертог,
    Трижды вы Его изгнали.
   

   

   

     СКИФ ПЛЯШЕТ
   

    Стены Вольности и Прав
    Диким скифам не по нраву.
    Guillotin[21] учил вас праву…
    Хаос — волен! Хаос — прав!
    Нам, нестройным,- своеволье!
    Нам — кочевье! Нам — простор!
    Нам — безмежье! Нам — раздолье!
    Грани — вам, и граней спор.
    В нас заложена алчба
    Вам неведомой свободы.
    Ваши веки — только годы,
    Где заносят непогоды
    Безыменные гроба.
   

   

   

     LIB[22]
   

    Здесь гремят тройным аккордом
    Прав великих имена…
    О, счастливая страна!
    Что носил я в сердце гордом,
    Носит каждая стена.
   

   

   

     SUUM CUIQUE[23]
   

    Имя Братства и Свободы
    Чтут начертано народы;
    Галл — на храмах и дворцах,
    Бритт — в законах, мы — в сердцах.
   

   

   

     JURA MORTUORUM[24]
   

    Вот — кладбище, и у входа:
    «Братство, Равенство, Свобода…»
    Здесь учился Данте сам
    Силе дверных эпиграмм!
   

   

   

     JURA VIVORUM[25]
   

    «Братство, Равенство, Свобода» —
    Гордо блещут с арки входа.
    - «Что за мрачные дома?»
    - «Наша, сударь, здесь — тюрьма…»
   

   

   

     ПАНАЦЕЯ
   

    Кто — скорбит по езуите,
    Кто — зовет в страну царей…
    Галлы, галлы, призовите
    Чужеземных матерей!
   

   

   

     РАБ И СВОБОДЬ
   

    С Греком Галл несхож — и сходен:
    Эллин вольностью создан,
    Галл — все Галл, пока свободен, —
    Эллин он, коль обуздан.
   

   

   

     [26]
   

    Галл над портиком Версальским
    Начертал: «Всем Славам Галльским…»
    Горделивей нет речей;
    Но мне мил их звук высокий:
    Чужестранцу лавр мечей
    Ненавистен одинокий.
   

   

   

     ТЕМНЫЕ МУЗЫ
   

    Прочь от жизни обиходной
    Гонит муз полет свободный
    К сфинксам ночи модный бес;
    Кладезь символа холодный
    Учит нас красе небес;
    Мил нам солнца лик подземный,
    Милы зовы глуби стремной,
   

   

   

     HORROR VACUI[27]
   

    Беспредельный, безнадежный,
    В мире мрак, и мрак в груди;
    Неисследный, неизбежный —
    Позади и впереди…
    Дружен скептик в общей доле
    С вызывателем теней,
    В мире с мистиком афей:
    «Населяйте мрак по воле —
    Пустота всего страшней!»
   

   

   

     CAVEANT CONSULES[28]
   

    Мудрецы многосердечья,
    Всех времен, сердец и стран
    Разумеем мы наречья —
    И поймем тебя, тиран!..
    Так, в бездушьи лицемерном,
    Так, в безверьи многоверном
    Возрастает меж гробов
    Поколение рабов.
   

   

   

     BELUARUM DISCIPLINA[29]
   

    У Природы вымогает
    Неги новыя Разврат,
    И Жестокость помогает,
    Где ее изнемогает
    В пресыщеньи алчный брат.
    Вы, правители, в боязни
    Всенародной неприязни
    Роковой услышать глас,—
    Дайте зрелищ лютой казни —
    И толпа возлюбит вас!..
    «Казнь заутра — злым ко страху!..»
    Бешен был сей пир добра:
    Чернь с полночи до утра
    Жадно выла, видя плаху,
    В ожиданьи топора…
   

   

   

     БУЛЬВАР
   

    Ночь — роящиеся станы —
    Озаренные платаны —
    Шелка шелест — чаши звон —
    Отзвук плесков — отзвук пляски —
    Ртов картавящих жаргон —
    И на лицах рыжих жен
    Намалеванные маски…
   

   

   

     LE NU DANS L'ART[30]
   

    Промефею подражай,
    Друг нагих харит — Художник!
    Как божественный безбожник
    Тело нам изображай!
    Сердцем чистый, дерзновенный,
    Старца дар богоявленный
    К вечным Формам приближай!
   

   

   

     LЕ NU AU SALON[31]
   

    За нагой и горделивой
    Дафной — Феб… А вы куда?…
    Прочь, ревнивцев рой блудливый!
    Прочь, вы, твари похотливой
    Козлоногие стада!
   

   

   

     ЛАБИРИНТ
   

    Сколько Зверю в снедь предал
    Ты Земли кровавых даней,
    Человеческих блужданий
    Серокаменный Дедал!
   

   

   

     ПАРИЖ С ВЫСОТЫ
   

    Тот не любит Человека,
    Сердце-город, кто тебя
    Озирает, не любя,—
    О, горящее от века!
    Неопально-пылкий терн!
    Страстных руд плавильный горн!
   

   

   

     КУЛЬТ НЕМЕЗИДЫ
   

    Нравам света служит совесть,
    Лишь условно чтима честь;
    Но одна святыня есть:
    Об отчизне падшей повесть,
    За отчизну гнев и месть!
    Все заветы лживы, спорны:
    Святы лишь отчизны терны!
   

   

   

     GALLUS[32]
   

    Долги дни, глашатай света!
    Мир от темных сил блюди;
    Упреждай лучи рассвета;
    Бодрствуй сам — и нас буди!
   

   

   

     EPIMETRON[33]
     ДВА ХУДОЖНИКА
   

   
     Марии Михайловне Замятниной
   
    Милы мне, чуткий друг, в мечтательном Пуссене:
    Веселья звонкие в пустынности лугов;
    В прозрачных сумерках скитания богов;
    Над легкой радостью — задумчивые сени;
    Неведомой зарей затеплен край небес,—
    И луч, сочащийся под лиственные своды,
    И ожидание пленительных чудес
        В улыбке вечереющей природы.
    Как дали тонкие, чарует Клод Лоррэн
    И зеленью морей влечет, как песнь сирен,
    В плен ясных гаваней, где спят чужие воды,
    Под стройные столпы, и мраморные своды,
    И мачты, свившие на отдых паруса,
    Меж тем как чистый серп прорезал небеса.
   

 

 

   

    ДИСТИХИ
   

   

   

     VESTE DETRACTA[34]
   

    Грации, вами клянусь; милей Красота без одежды!
        Полный гармоний, без рифм стих обнаженный
                                         милей!
   

   

   

     МИСТИКА
   

    В ясном сиянии дня незримы бледные звезды;
        Долу таинственней тьма — ярче светила небес.
   

   

   

     ДЕВЯТНАДЦАТОЕ ФЕВРАЛЯ
   

    Благословенный день, залог величавой надежды!
        Волю народу ты дал, родине дал ты народ.
   

   

   

     «ЛАЗАРЕ, ГРЯДИ ВОН!»
   

    Кличь себя сам и немолчно зови, доколе далекий
        Из заповедных глубин: «Вот я!»- послышишь
                                         ответ.
   

   

   

     САМОИСКАНИЕ
   

    Ищет себя, умирая, зерно — и находит, утратив:
        Вот твой, Природа, закон! вот твой завет, Человек!..
    Музыке темной внемлет Поэт — и не знает покоя,
        Слыша ясней и ясней звук предреченных речей.
   

   

   

     ТАТ TWAM ASI[35]
   

   
     Александре Васильевне Гольштейн
   
    В страждущем страждешь ты сам: вмести сораспяться
                                             живому.
    В страждущем страждешь ты сам: мужествуй,
                                        милуй, живи.
   

   

   

     SUSPIRIA[36]
   

                    L a k r u a m e g s e u e n e s t i p o l u t l h m o n
                                      g e n o x a g d r v g
                                            Orph.[37]
   

 

 

   

    SUSPIRIA
   

   

   

     1 НОЧЬ
   

   
     Non mi destar! 
     Michel Аngеlо Вuопаггоti[38]
   
    Вся золотом мерцающим долина
            Озарена;
    Как тяжкий щит ночного исполина,
            Встает луна.
    И снова миг у Вечности, у темной,
            Отъемлет Свет;
    И Матерь-Ночь ему, в тоске истомной:
            «Мне мира нет!..»
    «Я вышел в путь; поют в колчане тесном
            Мои огни:
    Дай расточить их во поле небесном —
             И вновь усни!»
    «Чуть за морем сойдешь ты, бранник бледный,
            В эфирный гроб —
    Дрожь чутких сфер, и ржанье груди медной,
            И медный топ
    Уже вестят Заре неусыпимой
            Багряных врат,
    Что он грядет во славе нестерпимой,
            Мой сын, твой брат!
    Бегу его,- но меч крылатый брызжет —
             Уж он в груди!—
    И все, что он зачал, и все, что выжжет,
            Поет: „Гряди!“
    И я молю, любовию палима:
            „Мертви меня!
    Огня хочу! Хочу неутолимо,
            Мой сын, огня!
    Рази же! Грудь отверста копьям ярым!
            Ее мертви!
    Но сам — дыши божественным пожаром!
            Но сам — живи!
    Один — живи…“ Увы мне! Лук незримый
            Уж напряжен…
    Стрела летит… Мой бог необоримый,
            Мой бог — сражен!..»
    Твой сын угас!., Истома скорби дремлет…
            «О, не буди!»—
    И снова миг у Ночи Свет отъемлет…
            «Иль — победи…»
   

   

   

     2 ВРЕМЯ
   

   
     Смерть и Время царят на земле: 
     Ты владыками их не зови! 
     Вл. Соловьев
   
    И в оный миг над золотой долиной
              Плыла луна…
    Душа скорбит — с собой самой, единой,
              Разлучена!
    Устала ты, невольница Мгновенья,
              Себя рождать,
    Свой призрак звать из темного забвенья,
              Свободы ждать —
    И воскресать, и, разгораясь, реять,
              И прозирать,
    Отгулы сфер в отзывах струн лелеять —
               И замирать…
    Прекрасное, стоит Мгновенье. Вечность
              Хранят уста.
    Безгласное, твой взор один — вся Вечность,
              Вся Красота!
    И к призраку подъемлю трижды длани,
              И, трижды, он,
    Как тонкий хлад, бежит моих желаний,
              Как чуткий сон…
    И Ткач все ткет; и Демон от погони
              Не опочит.
    Как мертвый вихрь, несут нас глухо кони —
               Нас Время мчит.
    Глядеть назад с бегущей колесницы —
               Живых удел,
    Где плачет свет неведомой денницы
              На Асфодел.
    Надежда нам и Смерть поют: «Забвенье!
              Не сожалей!»—
    «Воспомни все и воскреси Мгновенье!»—
               Цветы полей.
    И, разлучен, единой молит встречи
              Единый лик…
    И шепчет вслед непонятые речи
              Души двойник.
   

   

   

     3 ПСИХЕЯ
   

   
    
    
    
     Orph.[39]
   
    Мне снилися: утесами задвинут,
           Темничный дол;
    И ночь небес; и — веснами покинут —
            Безлистный ствол;
    И узница под ним, слепой темницей
           Окружена,
    И сонм людей, идущих вереницей
           Чрез двери сна.
    Была ль мне мать, жена ль она, сестра ли,
           Была ли дочь,—
    Ах! было мне не вспомнить — и печали
           Не превозмочь!
    И скорбного влекла к ней безглагольно
           Любви тоска:
    Так сладостно была мне и так больно
           Она близка.
    Я вопросить горел — о чем?.. Немела
           Пред Роком речь…
    Мой взор назвал, чего и мысль не смела,
           И мысль наречь…
    «Да» бедных уст молил я, упреждая:
           «Со мной иди!..»
    - «Когда ты тот, кого ищу, блуждая,—
            О, изведи!..»
    И каждого я звал из шедших мимо:
           «Не ты ли, брат,
    Ту изведешь, что здесь в цепях томима,
           Из горьких врат?»
    И с лестью «брат» я говорил притворной:
           Зане был я,
    Кто мимо шел — и чей был взор укорный
           Мой судия,
    И все прошли… Одна из тверди зрящей
            Звезда моя
    Глядела в дол: и луч животворящий —
             Был судия.
    И я к жене: «Твой друг, твой отчужденный,
            Забытый — я!..»
    Мне чуждый взор, мне взор непробужденный
            Был судия…
   
* * *

    И снилось мне: вдруг свет взыграл великий —
              И я рыдал…
    Кто были три, что отвратили лики,—
              Я угадал.
    Тебя назвал мой ужас, Немезида!
             Надежда, ты
    Стояла с ним, чьего, как солнца, вида,
             Чьей красоты
    Мой темный дух, его лучей молящий,
             Снести не мог:
    То Эрос был — алтарь любви палящей,
             И жрец, и бог.
    Пожар смолы воздвигнутой десницей
             Он колыхал;
    И мотылек — все отвратили лица —
              Вблизи порхал…
    Уж он в перстах божественных… Привольно
             Ему гореть!..
    Так сладко зреть мне было казнь, так больно!..
             «Метнись — и встреть!
    Испей! истай!..» И что влекло — пахнуло…
             Как два крыла,
    Душа в груди забилась… и вдохнула…
             И — умерла!..
   

   

   

     4 PIET[40]
   

    Алканьям звезд из темных недр эфира
                  Дано мерцать:
    Да — прах земли — вместим Разлуку Мира
                  Мы созерцать,—
    Вселенская Изида, вождь алканий,
                  Любовь! тебя
    Да познаем в путях твоих исканий,
                  С тобой скорбя,
    Ища с тобой растерзанного Бога
                  Нетленный след…
    Ах! разлучен в нецельных светов много
                  Единый Свет!
    О, систр миров и плектрон воздыханий!
                  Вся Красота,
    Одна душа бесчисленных дыханий —
                   Pieta, pieta!..
    От века Он, безжизненный,- на лоне
                  Тоски твоей,
    О, Темная на звездном небосклоне!
                  О, Мать Скорбей!
    И я, тень сна, титанов буйных племя,
                  Их пепл живой,—
    Несу в груди божественное семя,—
                   Я, Матерь, твой!
    Услышь ( — и здесь Его свершились муки,
                  И умер Он!- )
    Мой страстный вопль разрыва и разлуки,
                  Мой смертный стон!
   

   

   

     5 ЖЕРТВА
   

    Когда двух воль возносят окрыленья
                  Единый стон,
    И снится двум, в юдоли Разделенья,
                  Единый сон,—
    Двум алчущим — над звездами Разлуки —
                   Единый лик,—
    Коль из двух душ исторгся смертной муки
                  Единый крик:
    Се, Он воскрес!- в их жертвенные слезы
                  Глядит заря…
    Се, в мирт одет и в утренние розы
                  Гроб алтаря…
    И пригвожден (о, чудо снисхожденья!)
                  На крест небес,
    Умерший в них (о, солнце возрожденья!) —
                   Он в них воскрес!..
    Свершилась двух недостижимых встреча,
                  И дольний плен,
    Твой плен, Любовь, одной Любви предтеча,—
                   Преодолен!
    О, Кана душ! О, в гробе разлученья —
                   Слиянье двух!
    Но к алтарям горящим отреченья
                  Зовет вас Дух!
    На подвиг вам божественного дара
                  Вся мощь дана:
    Обретшие! вселенского пожара
                  Вы — семена!
    Дар золотой в Его бросайте море
                  Своих колец:
    Он сохранит в пурпуровом просторе
                  Залог сердец…
    Вы плачете?.. Мужайтеся совлечься
                  Тяжелых туч!
    Гроза грядет… О, радуйтесь облечься
                  В единый луч!
   

   

   

     6 ТЕБЕ БЛАГОДАРИМ
   

    Бог страждущий, чьей страстной чаши жаждем,
                   По Ком горим!
    Зане в Тебе, зане с Тобою страждем,—
                    Благодарим!
    За то, что Твой, и в ризе страстотерпной,
                   Прекрасен мир;
    За то, что Жизнь из чаши неисчерпной
                   Пьет Твой Потир;
    За то, что Ночь во все концы пронзают
                   Лучи Креста,
    За то, что все зовут и всех лобзают
                   Твои Уста:
    Мы, что из солнц Разлуки совлеченный
                   Твой Крест творим,—
    Тебя, с Собой на Древе разлученный,
                   Благодарим!
    За боль любви, за плач благодаренья,
                   За ночь потерь,
    За первый крик, и смертный оцт боренья,
                   И смерти дверь,—
    Зане прибой мятежный умирает
                   У кротких Ног,—
    Зане из бездн Страданье прозирает,
                   Что с нами Бог,—
    Зане Тебя, по Ком в разлуке страждем,
                   Разлукой зрим,—
    Бог жаждущий, чьей страстной Чаши жаждем,—
                    Благодарим!
   

   

   

     ГОСТЬ
   

    Вертоград мой на горе зеленой,
    В нем хожу под листвой золотою,
    Море ль голубеет пред очами?
    Застят оку милостные слезы.
    Где росой умильной слезы канут,
    Загорятся маки на поляне,
    Алой кровью брызнут анемоны.
    Кто в мой сад стучится? Пред оградой
    Кличет кто меня? кто именуете
    «В добрый час, будь гостем, странник милый!
    Не тебя ль и ждал я, брат прекрасный?
    Не тебя ль желал в разлуке темной?
    Ах, душа разлукою болеет —
    И не ведает, по ком тоскует!»
    - «He на час меня зови ты гостем,
    Не на срочную прими годину;
    Ты не ставь мне трапезы гостиной,
    Ложа не стели в дому высоком:
    В золотом могилу вертограде
    Постели под звездным кипарисом».
    Стал трех Дев я кликать из чертога:
    «Ты, Печаль! ты, Милость! ты, Отрада!
    Юношу дарами встретьте, Девы!
    Выносите воду ключевую,
    Белый лен и мира дорогие,
    Плач по госте правьте погребальный!»
    Наверху горы моей зеленой
    Я изрыл могилу на поляне:
    Все б глядели на нее светила.
    Хладное облобызал я тело;
    Схоронил возлюбленное тело.
    О полудни на холме на рыхлом
    Вырастал росточек кипарисный,
    Потянулся к небу ветвьем темным;
    Древом червленеет на закате,
    К ночи сень в поднебесье возносит,—
    В сенях темных просветились звезды.
    Вертоград мой на горе высокой,
    В нем сижу под звездным кипарисом —
    Слез не лью, утешный. Шепчут ветви;
    Звезды внемлют. Тихи ветви; звезды
    Им поют, Дрожат, как струны, корни
    В голос им. Гора звучит созвучно
    Небесам… И снова шепчут ветви…
    Звезды гаснут. Край небес светлеет.
    Из-за края моря брызжет солнце…
    Гостя лик сияет пред очами…
    Смотрит в очи милостное Солнце…
   

 

 
 

   Примечания
 

 

   

    1
   

   Немногое извне (пещеры) доступно было взору;
   но чрез то звезды я видел ясными и крупными необычно.
   Дант  
 

 

   

    2
   

   Ты будишь и живишь решение крепкое:
   безостановочно к бытию высочайшему стремиться.
                                        Гётe, Фауст  
 

 

   

    3
   

   «И обвевала ее, и окрест дышала красота». Гимн к Деметре. – Пер Вяч. Иванова.
 

 

   

    4
   

   Любовь, что движет Солнце и другие звезды. Дант
 

 

   

    5
   

   Велика тех любовь, кто любят во грехе и страхе. Байрон
 

 

   

    6
   

   Мрачный лес (ит.).
 

 

   

    7
   

   На полпути земного бытия. Дант
 

 

   

    8
   

   Предчуй! Ты обретен! Верь взору нового дня. Гете «Фауст II»
 

 

   

    9
   

   Торжественная месса (лат.).
 

 

   

    10
   

   Вспомни, что ты жив,- и иди!
 

 

   

    11
   

   А виноградник (Диониса) был угрюм, и мрачен виноград, и как бы плакало гроздие. Гимерий
 

 

   

    12
   

   Aх! и земля не остужает любви! Гете.
 

 

   

    13
   

   Судьбы согласного ведут, несогласного влекут. Сенека
 

 

   

    14
   

   И яблоки золотые прекрасные от звучноголосых гесперид. Орфический стих.
 

 

   

    15
   

   Довольно жил я — в меру ли жизни, в меру ли славы. Цезарь
 

 

   

    16
   

   Морская (лат.).
 

 

   

    17
   

   Рано дано им насладиться вечным светом;
   к нам же нисходит он после.  
                                       Гете, «Фауст».  
 

 

   

    18
   

   Сосновый лес (ит.).
 

 

   

    19
   

   «Величит» (лат.).
 

 

   

    20
   

   Прекрасная (ит.).
 

 

   

    21
   

   Гильотен (фр.).
 

 

   

    22
   

   Свобода, Равенство, Братство (фр.).
 

 

   

    23
   

   Каждому свое (лат.).
 

 

   

    24
   

   Права умерших (лат.).
 

 

   

    25
   

   Права живущих (лат.).
 

 

   

    26
   

   «Всем славам Франции» (фр.).
 

 

   

    27
   

   Боязнь пустоты (лат.)
 

 

   

    28
   

   Пусть бдят консулы (лат.)
 

 

   

    29
   

   Укрощение чудищ (лат.)
 

 

   

    30
   

   Обнаженная натура в искусстве (фр.).
 

 

   

    31
   

   Обнаженная натура в Салоне (фр.).
 

 

   

    32
   

   Петух; галл (лат., игра слов).
 

 

   

    33
   

   Заключение (греч.).
 

 

   

    34
   

   Белые стихи (лат.).
 

 

   

    35
   

   Это — ты сам. (санскрит.).
 

 

   

    36
   

   Вздохи, стенания (греч.)
 

 

   

    37
   

   Слезы твои — многострадальный род людской. Орфический стих
 

 

   

    38
   

   Не буди меня! Надпись Микель-Анджело к cmamye «Ночь».
 

 

   

    39
   

   «Я — дочь земли и звездного неба, но иссохла
   от жажды и погибаю; дайте мне тотчас напиться
   воды студеной, истекающей из озера Памяти».
   Надпись на золотой пластинке, сопровождавшей покойника в гроб, по обычаю орфиков
   (Inscr. Gr. Sic. It. 678).  
 

 

   

    40
   

   Сострадание, жалость (ит.)





 

   Вячеслав Иванов
   МЛАДЕНЧЕСТВО
 

 

   

    ВСТУПЛЕНИЕ В ПОЭТИЧЕСКОЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
   

   Вот жизни длинная минея,
   Воспоминаний палимпсест,
   Ее единая идея —
   Аминь всех жизней — в розах крест.
   Стройна ли песнь и самобытна
   Или ничем не любопытна —
   В том спросит некогда ответ
   С перелагателя Поэт.
   Размер заветных строф приятен;
   Герою были верен слог.
   Не так поэму слышит Бог;
   Но ритм его нам непонятен.
   Солгать и в малом не хочу;
   Мудрей иное умолчу.
 

 

   

    I
   

   Отец мой был из нелюдимых,
   Из одиноких, — и невер.
   Стеля по мху болот родимых
   Стальные цепи, землемер
   (Ту груду звучную, чьи звенья
   Досель из сумерек забвенья
   Мерцают мне, — чей странный вид
   Всё память смутную дивит),-
   Схватил он семя злой чахотки,
   Что в гроб его потом свела.
   Мать разрешения ждала,-
   И вышла из туманной лодки
   На брег земного бытия
   Изгнанница — душа моя.
 

 

   

    II
   

   Мне сказывала мать, и лире
   Я суеверный тот рассказ
   Поведать должен: по Псалтири,
   В полночный, безотзывный час,
   Беременная, со слезами,
   Она, молясь пред образами,
   Вдруг слышит: где же?.. точно, в ней —
   Младенец вскрикнул!.. и сильней
   Опять раздался заглушенный,
   Но внятный крик… Ей мир был лес,
   Живой шептанием чудес.
   Душой, от воли отрешенной,
   Удивлена, умилена,
   Прияла знаменье она.
 

 

   

    III
   

   Но как же знак истолковала?
   Какой вещал он тайный дар?
   Не разумела, не пытала;
   Но я возрос под сенью чар
   Ее надежды сокровенной —
   На некое благословенный
   Святое дело… Может быть,
   Творцу всей жизнью послужить…
   Быть может, славить славу Божью
   В еще неведомых псалмах…
   Мать ясновидела впотьмах,
   Мирской не обольщалась ложью;
   Но в этом мире было ей
   Поэта званье всех милей.
 

 

   

    IV
   

   Не романтизм (ему же в меру
   Она когда-то дань несла)
   В ней говорил. Живую веру,
   Народную, она спасла
   В душе простой от заблуждений.
   С наивным опытом видений,
   С бесплотным зрением теней
   По-русски сочетался в ней
   Дух недоверчивой догадки,
   Свободный, зоркий, трезвый ум.
   Но в тишине сердечных дум
   Те образы ей были сладки,
   Где в сретенье лучам Христа
   Земная рдеет красота.
 

 

   

    V
   

   Ей сельский иерей был дедом;
   Отец же в Кремль ходил, в Сенат.
   Мне на Москве был в детстве ведом
   Один, другой священник — брат
   Ее двоюродный. По женской
   Я линии — Преображенский;
   И благолепие люблю,
   И православную кутью…
   Но сироту за дочь лелеять
   Взялась немецкая чета:
   К ним чтицей в дом вступила та,
   Отрадно было старым сеять
   Изящных чувств и знаний сев
   В мечты одной из русских дев.
 

 

   

    VI
   

   А девой русскою по праву
   Назваться мать моя могла:
   Похожа поступью на паву,-
   Кровь с молоком, — она цвела
   Так женственно-благоуханно,
   Как сердцу русскому желанно,
   И косы темные до пят
   Ей достигали. Говорят
   Пустое всё про «долгий волос»:
   Разумница была она —
   И «Несмеяной» прозвана.
   К тому ж имела дивный голос:
   «В театре ждали б вас венки»-
   Так сетовали знатоки.
 

 

   

    VII
   

   Читали Библию супруги,
   Усевшись чинно, по утрам,
   Забыть и крепостные слуги
   Не смели в праздник Божий храм.
   И на чепец сидящей дамы,
   И на чтеца глядел из рамы
   Румяный Лютер: одобрил
   Их рвенье Доктор, что швырял
   Чернильницей в Веельзевула,
   Когда отваживался шут
   Его ученый путать труд,
   Над коим благочестье гнуло
   Мужской, с височками, парик
   И вялый, добрый женский лик.
 

 

   

    VIII
   

   С осанкою иноплеменной
   Библейский посещали дом
   То квакер в шляпе, гость надменный
   Учтиво-чопорных хором,
   То менонит, насельник Юга,
   Часы высокого досуга
   Хозяин, дерптский богослов,
   Все посвящал науке слов
   Еврейских Ветхого Завета,
   В перчатке черной (кто б сказал,
   Что нет руки в ней?) он стоял
   И левою писал с рассвета,
   Обрит и статен, в парике
   И молчаливом сюртуке.
 

 

   

    IX
   

   Французский автор здесь греховен
   Порой казался — или пуст,
   Но «Несмеяне» мил Бетховен;
   Царит Вольфганга Гете бюст
   В девичьей келии. Марлинский
   Забыт; но перечтен Белинский
   (С Виссарионовой сестрой
   Ока знакома). Прежний строй
   В душе другим сменился строем,
   Открыта свежая тетрадь,
   Где новых рифм лихая рать
   Располагается постоем,-
   Набег поэтов старины,
   Что нам — священны иль смешны.
 

 

   

    Х
   

   Решилось. Видно, век девицей
   Ей вековать, не обретя
   По нраву мужа. Хоть Жар-птицей
   Пылает сердце — не шутя,
   «Александрину» Генриета
   Все дразнит «рыбой»… Да и лета
   Не те… Но всё ж в монастыре б
   Спасаться ей, не в этот склеп
   Живые схоронить восторги!
   Заране храм ей снился, — тот,
   Где столько лет ее приход:
   В нем луч в нее метнул Георгий;
   Под жалом Божьего посла
   Она в земную глубь вросла.
 

 

   

    ХI
   

   Настало Руси пробужденье.
   Мать родилася февраля
   В день девятнадцатый. Рожденье
   Народной вольности земля
   В тот день соборно править стала.
   Всю жизнь молиться не устала
   Родная о своем царе:
   Заутра быть какой заре!
   Был той молитвы сплав испытан
   В горниле медленных надежд.
   В последних отблесках одежд
   Златого дня и я воспитан…
   Бароны ж охали, дрожа,
   В тот день прощеный — мятежа.
 

 

   

    XII
   

   Но их родня — домохозяин,
   Правитель княжьих деревень
   От тундры до степных окраин,
   Благословлял желанный день, —
   По-божьи опекун народный,
   За мир ходатай благородный…
   И вот уж гладкий мавзолей,
   Ласкаем ветерком полей,
   Бавкиды прах, прах Филемона
   Покрыл. Исчезли старики,
   Чьи перед смертью двойники
   Близ матери (— предвестье звона
   Церквей, завешенных сукном) —
   Прошли в видении дневном.
 

 

   

    XIII
   

   Мать у Большого Вознесенья
   Сам-друг живет своим домком —
   С Татьянушкой… Какую тень я
   Из мглы времен позвал тайком!
   Моей старушка стала няней;
   И в памяти рассветно-ранней
   Мерцает облик восковой…
   Кивает няня головой, —
   А «возле речки, возле моста»-
   Там шелкова растет трава…
   Седая никнет голова,
   Очки поблескивают просто;
   Но с детства я в простом ищу
   Разгадки тайной — и грущу,
 

 

   

    ХIV
   

   С Украйны девушкой дворовой
   В немецкий дом привезена,
   Дни довлачив до воли новой,
   Пошла за матерью она.
   Считала мать ее святою.
   Ее Украйна золотою
   Мне снилась: вечереет даль,
   Колдует по степи печаль…
   А в домик вдовый Генриетин
   Супруг доверчиво идет
   И повесть грустную ведет,
   Как оставался безответен
   Призыв души его больной,
   Как он покинут был женой.
 

 

   

    ХV
   

   Он холодно-своеобычен
   И не похож ни на кого;
   Каким-то внутренним отличен
   Сознаньем права своего —
   Без имени, без титл обрядных —
   На место меж людей изрядных.
   Под пятьдесят; но седины
   Не видно в бороде. Темны
   И долги кудри; и не странен
   На важном лике, вслед волос
   Закинутом, — огромный нос.
   Движеньем каждым отчеканен
   Ум образованный… Года? -
   Но мать сама не молода.
 

 

   

    XVI
   

   Нет! Сколько сороков трезвонят
   По всей Москве, ей столько лет.
   И думы скорбные хоронят
   Давно девический расцвет, —
   Хоть и щадят еще морозы
   Осенний праздник пышной розы,
   Какой чрез светопись она
   Моим очам сбережена…
   Не долго плел отец мой сети:
   Двух малолетних сыновей
   Раз под вечер приводит к ней
   И молвит: «На колени, дети!
   За нас просите как-нибудь!»
   И дети:. «Нам ты мамой будь…»
 

 

   

    XVII
   

   Зоологического сада
   Чуть не за городом в те дни
   Тянулась ветхая ограда.
   Домишко старенький они
   Купили супротив забора,
   За коим выла волчья свора
   И в щели допотопный рог
   Искал просунуть носорог.
   С Георгиевским переулком
   Там Волков узенький скрещен;
   Я у Георгия крещен…
   Как эхо флейт в притворе гулком
   Земной тюрьмы, — не умирай,
   Мой детский, первобытный рай!
 

 

   

    ХVIII
   

   Меж окон, что в предел Эдема
   Глядели, было — помню я —
   Одно слепое…О, поэма
   Видений ранних бытия!
   Волшебной жизнию живые
   Вещей загадки!.. Голубые
   На нем подобия завес
   Оставил некий Апеллес.
   Зверям присвоенного рая
   Служил преддверием наш сад;
   Акаций старых вижу ряд,
   Березу — у ворот сарая
   Седого дворника, как лунь,
   Как одуванчик — только дунь!
 

 

   

    XIX
   

   В ложбине черной, над водами,
   Оленьи видел я рога,
   А за соседними садами
   Манили взрытые луга,
   Где пролагался путь железный.
   Но первый сон, душе любезный,
   В окне привидевшийся сон —
   Был на холме зеленом слон.
   С ним персы, в парчевых халатах,
   Гуляли важно… Сад зверей
   Предстал обителью царей,
   Плененных в сказочных палатах,
   Откуда вспыхивал и мерк
   Хвостом павлиньим фейерверк.
 

 

   

    ХХ
   

   Мечты ли сонные смесились
   С воспоминаньем первых дней?
   Отзвучья ль древние носились
   Над колыбелию моей?
   Почто я помню гладь морскую
   В мерцаньи бледном — и тоскую
   По ночи той и парусам
   Всю жизнь мою? — хоть (знаю сам)
   Та мгла в лицо мне не дышала,
   Окна не открывал никто,
   Шепча: «вот море»… и ничто
   Сей грезы чуждой не внушало.
   Лишь поздно очи обрели
   Такую ночь и корабли.
 

 

   

    ХXI
   

   Но, верно, был тот вечер тайный,
   Когда, дыханье затая,
   При тишине необычайной,
   Отец и мать, и с ними я,
   У окон, в замкнутом покое,
   В пространство темно-голубое
   Уйдя душой, как в некий сон,
   Далече осязали — звон…
   Они прислушивались. Тщетно
   Ловил я звучную волну:
   Всколеблет что-то тишину —
   И вновь умолкнет безответно…
   Но с той поры я чтить привык
   Святой безмолвия язык.
 

 

   

    XXII
   

   Еще старинней эхо ловит
   Душа в кладбищенской тиши
   Дедала дней, — хоть прекословит
   Рассудок голосу души.
   Ужель к сознанью дух проснулся
   Еще в те дни, как я тянулся
   Родной навстречу, из дверей
   Внесен кормилицей моей
   Куда-то, в свет, где та сидела?..
   Стоит береза, зелена;
   Глянь, птичка там — как мак, красна!
   Высоко гостья залетела,
   Что мне дарила млечный хмель!-
   Ты на березе, алый Лель!
 

 

   

    XXIII
   

   Быть может, мать не умолчала,
   Былое счастие святя,
   Как встарь от груди отлучала
   Золотокудрое дитя,
   Но меж обманов путеводных,
   Какими нас в степях безводных
   Вожди незримые ведут,
   Был первым алый тог лоскут,
   Мираж улыбчивой утраты,
   Посул волшебный, что в Эдем
   Уходит все родное, чем
   Недавно были мы богаты,-
   В Эдем недвижимый, где вновь
   Обрящем древнюю любовь…
 

 

   

    XXIV
   

   Цела ли связка писем милых,
   Так долго недоступных мне,-
   Что мой отец в полях унылых
   Писал беременной жене,-
   Где, в благодарном умиленье,
   Увядшей жизни обновленье
   Он славил, скучный клял урок
   И торопил свиданья срок?..
   Но с той поры, как я родился,
   На цепь и циркуль спроса нет;
   В уединенный кабинет
   Он сел, от мира заградился
   И груду вольнодумных книг
   Меж Богом и собой воздвиг.
 

 

   

    XXV
   

   И все и дому пошло неладно:
   Мать говорлива и жива;
   Отец угрюм, рассеян, жадно
   Впивает мертвые слова —
   И сердце женское их ложью
   Замыслил уклонить к безбожью.
   Напрасно! Бредит Чарльз Дарвин!
   И где причина всех причин,
   Коль не Предвечный создал атом?
   Апофеоза протоплазм
   Внушает матери сарказм.
   «Признать орангутанга братом —
   Вот вздор!..» Мрачней осенних туч,
   Он запирается на ключ.
 

 

   

    XXVI
   

   Заветный ключ! Он с бранью тычет
   Его в замок, когда седой
   Стучится батюшка и причет —
   Дом окропить святой водой.
   Вы, Бюхнер, Молешотт и Штраус,
   Товарищи недельных пауз
   Пифагорейской тишины,
   Одни затворнику верны,-
   Пока безмолвия твердыня,
   Веселостью осаждена,
   Улыбкам женским не сдана…
   Так тайна Божья и гордыня
   Боролись в алчущем уме.
   Отец мой был не sieur Homais![1]
 

 

   

    XXVII
   

   Но — века сын! Шестидесятых
   Годов земли российской тип;
   «Интеллигент», сиречь «„проклятых
   Вопросов“ жертва» — иль Эдип…
   Быть может, искренней, народней
   Иных — и в глубине свободней…
   Он всенощной, от ранних лет,
   Любил «вечерний тихий свет».
   Но ненавидел суеверье
   И всяческий клерикализм.
   Здоровый чтил он эмпиризм:
   Питай лишь мать к нему доверье,
   Закон огня раскрылся б мне,
   Когда б я пальцы сжег в огне.
 

 

   

    XXVIII
   

   Я три весны в раю, и Змия
   Не повстречал; а между тем
   Завесы падают глухие
   На первозданный мой Эдем.
   Простите, звери! Заповедан
   Мне край чудес, хоть не отведан
   Еще познанья горький плод:
   Скитанье дольнее зовет.
   Пенаты, в путь!.. Пруд Патриарший
   Сверкнул меж четырех аллей.
   Обитель новая, лелей
   Святого детства облик старший,
   Пока таинственная смерть
   Мне пеплом не оденет твердь!
 

 

   

    XXIX
   

   И миру новому сквозь слезы
   Я улыбнулся. Двор в траве;
   От яблонь тень, тень от березы
   Скользит по мягкой мураве.
   Решетчатой охвачен клеткой
   С цветами садик и с беседкой
   Из пестрых стекол. Нам нора —
   В зеленой глубине двора.
   Отец в Контрольную Палату
   С портфелем ходит. Я расту.
   Как живописец по холсту,
   Так по младенческому злату
   Воспоминанье — чародей
   Бросает краски — все живей.
 

 

   

    ХХХ
   

   Отцовский лик душа находит;
   Стоят, всклокочены, власы;
   А карандаш в руке выводит
   Рисунка детского красы;
   И тянется бумажной степью
   По рельсам поезд; длинной цепью
   Он на колесиках катит;
   Метлой лохматой дым летит.
   Стихи я слышу: как лопата
   Железная, отважный путь
   Врезая в каменную грудь,
   Из недр выносит медь и злато,-
   Как моет где-то желтый Нил
   Ступени каменных могил,-
 

 

   

    XXXI
   

   Как зыбью синей океана,
   Лишь звезды вспыхнут в небесах,
   Корабль безлюдный из тумана
   На всех несется парусах…
   Слов странных наговор приятен,
   А смысл тревожно непонятен;
   Так жутко нежен стройный склад,
   Что все я слушать был бы рад
   Созвучья тайные, вникая
   В их зов причудливой мечтой.
   Но чудо и в молве простой,
   Залетной бабочкой сверкая,
   Сквозит… Увижу ль, как усну,
   Я «франко-прусского войну»?..
 

 

   

    ХХХII
   

   Большой Театр! Я в эмпиреи
   Твои восхищен, радость глаз!
   Гул, гомон, алые ливреи,
   Пылающий и душный газ;
   От блесков люстры до партера
   Вертящаяся в искрах сфера,
   Блаженств воронка, рая круг…
   И чар посул — узывный звук
   (Как рог пастуший, что улыбкой
   Златого дня будил мой сон) —
   За тайной лавров и колонн,
   Живых на занавеси зыбкой…
   Взвилась: я в негах утонул,
   Как будто солнца захлебнул.
 

 

   

    ХХХIII
   

   В Музей я взят — и брежу годы
   Всё небылицы про Музей:
   Объяты мраком переходы,
   И н них, как белый мавзолей,
   Колосс сидящий — «Моисея»…
   Воображенье в сень Музея
   Рогатый лик перенесло,
   С ним память плавкую слило.
   В «Картинах Света»[2] списан демон,
   Кого не мертвой глыбой мнил
   Ваятель, ангел Михаил.[3]
   Бог весть, сковал мне душу чем он
   И чем смутил; но в ясный мир
   Вселился двойственный кумир.
 

 

   

    ХХХIV
   

   Везет на летние гостины
   Меня в усадьбу мать, к родне;
   Но стерлись сельские картины,
   Как пятна грифеля, во мне,
   Дать сахар в зев Шаро не смея.
   Роняю дань. Как два пигмея,
   Кузены, взрослые в игре,
   Мельтешат на крутой горе.
   Те впечатленья — крутосклонный
   Зеленый горб да черный пес,-
   Вот всё, что я домой привез,
   Где ждал меня мой конь картонный
   И ржаньем встретил седока,
   Где мучила отца тоска —
 

 

   

    XXXV
   

   И страх томил: бродили стуки,
   Всё в доме двигалось само…
   Бесплотные в потемках руки
   Его касаются… Ярмо
   Неотвратимого удела
   Над матерью отяготело…
   Еще ходить на службу мог,
   Но чах отец, слабел — и слег,
   «Нить скоро Парка перережет»-
   Пророчат измененный лик,
   Мелькнувший за окном двойник,
   Железный над постелью скрежет.
   В накате ищут, меж стропил —
   Когтей таинственных и пил.
 

 

   

    ХХХVI
   

   Не знал я ни о чем: обитель
   Невинных снов была ясна.
   Но стал у ложа Посетитель
   И будит отрока от сна.
   И вдруг, раскрыв широко очи,
   Я отличил от мрака ночи
   Тень старца. Был на черном он
   Отчетливо отображен,
   Как будто вычерчен в агате
   Искусной резчика иглой…
   Тот образ, с вечною хвалой,
   И ныне, на моем закате,
   Я — в сердце врезанный — храню
   И друга тайного маню.
 

 

   

    ХХXVII
   

   О, гость младенческих пожинок,
   Блюститель горний райских жатв!
   Кто был ты, странный? Русский инок?
   Иль брат иных обетных клятв?
   В скуфье, с бородкой, в рясе черной,
   В меня вперяя взгляд упорный,
   О чем пророчески грустил?
   Что дальним дням благовестил?
   Напутствовал на подвиг темный
   Ты волю темную мою?
   Икону ль кроткую свою
   В душе мятежной и бездомной
   Хотел навек отпечатлеть,
   Чтоб знал беглец, о чем жалеть,-
 

 

   

    ХХХVIII
   

   Чтоб о родимой Фиваиде,
   Кто в мир шагнул, за скитский тын,
   И, лика Божия отыде, —
   Воспомнил в день свой, блудный сын?
   Глядел я долго на монаха —
   И, схвачен судорогой страха,
   Вскричал, как тонущий. И сир,
   Как плач родившегося в мир,
   Был крик земной, Родная ласка
   Меня покрыла. Любо мне.
   «Приснилось что?» — «Нет, не во сне
   Его я видел». — «Али сказка
   Помнилась?» — «Нет, он жив», — «Но кто ж
   Твой старичок? И с кем он схож?»
 

 

   

    XXXIX
   

   В скуфье владыку Филарета,
   Святых показывает мать:
   Иконы нет, и нет портрета,
   Где б глаз мой сходство мог поймать
   С ночным, неведомым пришельцем:
   Один я остаюсь владельцем
   Нежуткой тайны черт живых,
   Чужим очам заповедных…
   Дала страдальцу нежить роздых,
   Но завозились доктора.
   Он ждет: весенняя пора
   И чистый деревенский воздух
   Искусней, чем волхвы наук.
   День смеркнет, — в гости ткач-паук.
 

 

   

    XL
   

   Проходит мать чрез все мытарства,
   Всегда притворно-весела,
   Из комнаты — достать лекарства —
   Метнулась раз… и обмерла.
   На кресле, в сумраке гостиной,
   Сидит отец, в халате; длинный
   Наводит исподлобья взор
   И мнет платок… Мать о ковер
   Споткнулась; а больной с постели;
   «Что там?» — и голос полн тревог.
   «Я не ушиблась. Из-под ног
   Шмыгнула мышь». Но неужели
   Обратный неизбежен путь?
   Как ей из спальни проскользнуть?
 

 

   

    XLI
   

   Покой с порога озирает;
   Согбен, всё там же гость сидит,
   В руках платок перебирает
   И прямо пред собой глядит,
   Скрепилась: мимо пролетела
   И даже кресел не задела.
   С больным спокойно говорит;
   За живость тот ее корит…
   Неугомонный богоборец
   Критический затеял суд
   С эпохами, что мифы ткут.
   А мирликийский чудотворец —
   Весь в бисере, в шелках цветных —
   Над ним склонился, друг больных,
 

 

   

    XLII
   

   Февраль в исходе. Вслух читает
   Разбор Евангелия мать.
   У изголовья смерть витает;
   А мысль упорствует внимать,
   Пытает, взвешивает, мерит:
   Бунтует ум, но сердце верит.
   С дремотой бденье пополам
   Смесилось. Тени по углам
   Насторожились. Мать бормочет.
   Озревшись дико, вдруг отец,
   Трясясь, вскочил… Ужель конец?..
   Стряхнуть какой-то облак хочет.
   «Где ж он? — хрипит. — Не отпускай!..
   Ушел!» — «Кто, милый?» — «Николай».
 

 

   

    XLIII
   

   Затих, прояснился; лепечет:
   «Утешься: верую теперь.
   Причастье душу мне излечит.
   Меж тем как ты читала, в дверь —
   Я вижу, входит этот самый,
   Что строго так глядит из рамы…
   Ты вышивала?.. Тот же вид
   Подносит Чашу и велит
   За ним причастное моленье
   Твердить. Я начал. Вдруг меня
   Покрыла сверху простыня.
   И заметался я, в томленье
   По Чаше, — а его уж нет…
   Шли за священником чуть свет!»
 

 

   

    XLIV
   

   Христос приходит. Ожиданья
   Ей не солгали. Долгий час
   За дверью слышались рыданья,
   Перерывавшие рассказ
   Души, отчаяньем язвимой,
   Любовью позднею палимой
   К Позвавшему издалека,-
   И тихий плач духовника…
   Был серый день; играл я дома
   И, бросив нехотя игру,
   Без слов был подведен к одру.
   Страдальца смертная истома
   Снедала; пот бежал рекой,
   Он крест знаменовал рукой,
 

 

   

    XLV
   

   Я помню сумрак и чрез двери
   Открытые, в гостиной, свет
   И дым, как в церкви. Я потери
   Не чувствовал, хоть знал, что нет
   Меж нас отца, не будет снова:
   Он там, под серебром покрова,
   Скрестивши руки, спит в гробу,
   Холодный, с венчиком на лбу.
   Приехали из института
   Два брата: в сборе вся семья.
   Но старшего не вижу я;
   Другой, к дверям приблизясь круто,
   Как истукан, остолбенел,
   И так на зареве темнел…
 

 

   

    ХLVI
   

   Крепчая, пестун-вал качает
   Мой челн: за молом плещет ширь…
   Мать новолетие встречает,-
   Гадает, разогнув Псалтырь:
   «„В семье отца я, пастырь юный,
   Был меньшим. Сотворили струйный
   Псалтирион мои персты…“[4]
   Дар песен вещие листы
   Тебе пророчат…» Неразлучен
   С тех пор с душою их завет;
   Как будто потаенный свет
   В скудели полой мне поручен —
   Дано сокровище нести…
   Пора младенчества, прости!
 

 

   

    XLVII
   

   Шесть весен… Видит у подножья
   Высокой лестницы — во сне —
   Мать духа тьмы и духа Божья
   В бореньи трудном обо мне…
   В старинной церкви Спиридонья
   Родимой тонкого просонья
   Являют новые струи
   Простор пустынной солеи
   И два по клиросам кумира:
   Тут — ангел медный, гость небес;
   Там — аггел мрака, медный бес…
   И два таинственные мира
   Я научаюсь различать,
   Приемлю от двоих печать.
 

 

   

    XLVIII
   

   Лобзает вежды луч янтарный,
   И пишет «радость» на стене,-
   И полнотою светозарной
   Вдруг сердце замерло во мне!
   Все спит. Безлюден двор песчаный.
   Бегу в цветник благоуханный.
   В цветах играют мотыльки,
   Как окрыленные цветки,
   Впервые солнечная сила,
   Какой не знал мой ранний рай,
   Мне грудь наполнила по край
   И в ней недвижно опочила…
   Пробился ключ; в живой родник
   Глядится новый мой двойник…
   

   Вступление и строфы I–XLV написаны в Риме, oт 10 апреля по 23 мая 1913 г.;
   строфы XLVI–XLVIII — в Москве, 28/15 августа 1918 г.
 

 
 

   Примечания
 

 

   

    1
   

   Знаменитый вольнодумец-аптекарь из романа Флобера «Госпожа Бовари».
 

 

   

    2
   

   Старинный альманах.
 

 

   

    3
   

   Микель-Анджело.
 

 

   

    4
   

   Псалом 151, 1–2.
 

 



 

   Вячеслав Иванов
   НЕЖНАЯ ТАЙНА
 

 

   

    ЛЕПТА
   

      Стихотворения, соединенные под заглавием «НЕЖНАЯ ТАЙНА» по преобладающему в них лирическому мотиву,— написаны летом 1912 года, в Савое, без определенного плана, почему и расположены (с незначительными отступлениями) в порядке их возникновения.
      Приложение озаглавлено ЛЕПТА — в подражание александрийским поэтам, которые называли так свои поэтические «мелочи». Это маленькое собрание посвящается приятелям стихотворца и, вместе с ними, любителям стихов, сложенных по частным, скромным поводам или просто — в шутку. Если такие произведения художественно закончены в своем роде, они могут наравне с другими приношениями упасть смиренною лептой в копилку Аполлонова святилища.
      Да не усмотрят школьного педантизма в том, что последние из этих лепт выбиты древним чеканом. Пристрастие любителя оправдывается его верою в будущность нашего гуманизма. Автор думает, что античное предание насущно нужно России и Славянству — ибо стихийно им родственно,— и смело предполагает в числе своих читателей «humaniorum studiorum cultores».[1] Озирая все, собранное вместе в одном издании, автор, первый, смущен сопоставлением столь различного. Некоторые страницы книжки изображают созерцания, несомненно выходящие за пределы поэзии, понятой как ars profana[2] — как художество мирское, а не таинственно-богослужебное. Другие, напротив, являют, по-видимому, вторжение в округу искусства такой обыденности, которая может показаться «внешнею» — profana — артистическому Парнасу. Одни — скажет его суд — посвящены предметам, недоступным Музе по своей возвышенности или «запредельности», другие — недостойным ее, по непосредственной близости к житейскому и повседневному. Автор признается, что в долгих размышлениях о существе поэзии разучился распознавать границы священных участков: он не умеет более различать желательного и нежелательного в ней — по содержанию. Мерилом поэтического (поскольку речь идет о словесном воплощении душевного состояния) служит для него достоинство формы: не техническое, в тесном смысле слова, ее совершенство, но — в более широком и окончательном смысле — ее художественно цельное тожество с содержанием. Из чего, впрочем, вовсе не следует, что он считает это единство формы и содержания действительно осуществленным в собственных творениях: никто себе не судья.
   

   В. И.
 

 

   

    НЕЖНАЯ ТАЙНА
   

   
                Александру Блоку, поэту
   
   

   

     АЛЕКСАНДРУ БЛОКУ
   

   
1 «Ты царским поездом назвал…»

    Ты царским поездом назвал
    Заката огненное диво.
    Еще костер не отпылал
    И розы жалят: сердце живо.
   

    Еще в венце моем горю.
    Ты ж, Феба список снежноликий,
    Куда летишь, с такой музыкой,
    С такими кликами?.. Смотрю
   

    На легкий поезд твой — с испугом
    Восторга! Лирник-чародей,
    Ты повернул к родимым вьюгам
    Гиперборейских лебедей!
   

    Они влекут тебя в лазури,
    Звончатым отданы браздам,
    Чрез мрак — туда, где молкнут бури,
    К недвижным ледяным звездам.
   
2 «Пусть вновь — не друг, о мой любимый…»

    Пусть вновь — не друг, о мой любимый!
    Но братом буду я тебе
    На веки вечные в родимой
    Народной мысли и судьбе.
   

    Затем, что оба Соловьевым
    Таинственно мы крещены;
    Затем, что обрученьем новым
    С Единою обручены.
   

    Убрус положен на икону:
    Незримо тайное лицо.
    Скользит корабль по синю лону
    На темном дне горит кольцо.
   

   

   

     PROOEMION[3]
   

    Я не знаю, где он рухнет, льдами вскормленный
                                           поток.
    Рок ли стройно движут струны? Или лирник —
                                      темный Poк?
    Знаю только: эти руны я пою не одинок.
   

    Что мне светит — звезды, очи ль — волны,
                             лебеди ль — из тьмы?
    Сколько нас, пловцов полнощных, и куда отплыли мы?
    Слышу трепет крыльев мощных, за гребцами, у кормы.
   

    Я не знаю Нежной Тайны явных ликов и примет.
    Снятся ль знаменья поэту? Или знаменье — поэт?
    Знаю только: новой свету, кроме вещей, песни нет.
   

   

   

     РЫБАРЬ
   

   
     Рыбарей Господних 
     Неводы, раздранные ловом… 
     Cor Ardens, I, Повечерие.
   
    Поразвешены сети по берегу…
    В сердце память, как дар, берегу
    Об уловом разорванных неводах
    И о Встретившем нас на водах.
   

    И ладья моя в сумрак отчалена.
    Видишь огненный след от челна?
    Лов зачну,как все небо повызвездит,
    Что помочь ты сошла — возвестит.
   

    Солнце мрежи мне сушит по берегу;
    В сердце память весь день берегу
    О закинутых с вечера неводах,
    О подруге в звездах на водах.
   

   

   

     НОВОСЕЛЬЕ
   

                Моим новосельем
    Раздвинулся горный, над влагой лазурной, туман;
                И к праздничным кельям
    Склонился, разнежен смарагдным весельем, платан.
   

                И темных смоковниц
    Обильное лоно зачатьями Вакх утомил;
                И ладан любовниц
    Певца Соломона — роз алых — мой сад задымил.
   

                И сладостных лилий
    Пречистые чаши белеют у тесных оград;
                Сок новых вигилий,
    Хмель вечери нашей сулит на холме виноград,
   

                Гряди ж издалече,
    Царица желаний! Святая жилица, твой кров
                Разобран ко встрече;
    Гряди!.. Издалече — чу, поступь легчайших шагов…
   

                Идет, и лелеет
    В покрове незримом, как в зыбке небесной, дитя;
                И близко яснеет,
    В обличьи родимом, воскресной улыбкой светя.
   

   

   

     ПАРУС
   

    Налетной бурей был охвачен
    И тесный, и беспечный мир;
    Затмились волны; глянул, мрачен,
    Утес — и задрожал эфир.
   

    Я видел из укромной кущи',
    Кренясь, как острие весов,
    Ладья вдыхала вихрь бегущий
    Всей грудью жадных парусов.
   

    Ей дикий ветер был попутным,
    Она поймала удила —
    И мимо, в треволненьи мутном,
    Пустилась к цели, как стрела.
   

   

   

     НОЧЬ
   

    Покров приподымает Ночь —
    А волны ропщут, как враги.
    Но слышу, Бездн Господних дочь,
    Твои бессмертные шаги!..
   

    Отшедшие! Не так же ль вы
    Переступаете порог
    Стихий свирепых? И, как львы,
    Они лежат у ваших ног —
   

    И лижут длинный ваш покров…
    Их темный лик прозрачен вам:
    Вы низошли во львиный ров
    И поднялись, подобны львам!
   

    И в свете звездного венца
    Вы приближаетесь, как Ночь,
    Невеста вечная Отца,
    Им первоузнанная дочь.
   

    И, Ночи таинством дыша,
    Мы вами дышим: вас она
    В себе лелеет; и душа
    Раздельных вас — она одна.
   

    Амбросия усталых вежд!
    Сердец усталых цельный хмель!
    Сокровищница всех надежд!
    Всех воскресений колыбель!
   

    И всех рождений ложесна!
    Мы спим, как плод, зачатый в ней,-
    И лоно Матери со дна
    Горит мирьядами огней!..
   

    Вы — родились. И свет иной
    Вы криком встретили давно.
    Но к нам склонились, в мир ночной,
    Затем что вы и Мать — одно.
   

   

   

     ПРЕДГОРЬЕ
   

    Эта каменная глыба,как тиара, возлегла
    На главу в толпе шеломов, и над ней клубится мгла.
    Этой церкви ветхий остов (плющ зеленый
                                      на стенах)-
    Пред венчанным исполином испостившийся монах.
   

    И по всем путям — обетных, тонких тополей четы;
    На урочищах — Мадонны, у распутия — Христы.
    Что ни склон — голгофа Вакха: крест объятий
                                         простерев,
    Виноград распяли мощи обезглавленных дерев.
   

    Пахнет мятой; под жасмином быстрый ключ бежит
                                           с холма,
    И зажмурились от солнца, в розах, старые дома.
    Здесь, до края вод озерных, — осязаемый предел;
    Там — лазурь одна струится, мир лазурью изомлел.
   

    Я не знаю, что сулит мне, но припомнилась родной
    Сень столетняя каштанов над кремнистой крутизной;
    И с высот знакомых вижу вновь раздельным
                                            водосклон
    Рек души, текущих в вечность — и в земной,
                                       старинный сон.
   

   

   

     ЦИКАДА
   

    Гимн, слагавшийся в устах,
    Я чертил; а гостья сада,
    В мой приют впорхнув,— цикада —
    Притаилась на перстах.
   

    За стихи ль мои награда,
    Муз любимица, цикада,
    От богов ли твой привет?
    Иль от той, которой нет
    На земле,— и ей отрада,
    Что поет ее поэт?
   

    Ты безмолвствуешь в ответ,
    Звонкогласная певунья,
    Вдохновенная вещунья!
    Только пальцы мне живей
    Молоточками щекочешь…
    Миг — и в зелени ветвей,
    Изумрудный соловей,
    На смоковнице стрекочешь.
   

   

   

     РЫБАЦКАЯ ДЕРЕВНЯ
   

    Люблю за крайней из лачуг
    Уже померкшего селенья
    В час редких звезд увидеть вдруг,
    Застылый в трепете томленья,
    Полувоздушный сон зыбей,
    Где затонуло небо, тая…
    И за четою тополей
    Мелькнет раскиданная стая
    На влаге спящих челноков;
    И крест на бледности озерной
    Под рубищем сухих венков
    Напечатлеет вырез черный.
   

    Чуть вспыхивают огоньки
    У каменного водоема,
    Где отдыхают рыбаки.
    Здесь — тень, там — светлая истома…
    Люблю сей миг: в небесной мгле
    Мерцаний медленных несмелость
    И на водах и на земле
    Всемирную осиротелость.
   

   

   

     УТЕС
   

    Недаром облако крутится
    Над оной выспренней гланой
    Гребней рогатых: грозовой
    Орел, иль демон, там гнездится,
    Нахохлится; сверкнут зрачки;
    Ущелья рокотом ответят;
    Туманов кочевых клочки
    Руном косматым дол осетят…
   

    Я помню, с гор клубилась мгла;
    Ширялся тучей зрак орла;
    На миг упало оперенье:
    Разверзлась, мертвенно бела,
    Как бы расщеплена, скала,
    И в нестерпимом озаренье
    Блеснули — белизна чела,
    Слепые, ярые зеницы…
    И в мраке белой огневицы
    Переломилася стрела.
   

   

   

     НОЧНЫЕ ГОЛОСА
   

    Дальний лай — глубокой,
    Теплой ночью летней…
    Что звучит ответней
    Думе одинокой?
   

    Гулкий всхлип совиный —
    Вспомнилось родное
    Кладбище ночное
    С церковью старинной…
   

    Чу, орган налажен!
    Лишь коснись перстами,
    Лишь дохни устами
    У послушных скважин:
   

    Мусикийский шорох
    Матери откроет
    Все, что Ночь покоит
    В сумрачных просторах.
   

    Наше сердце глухо,
    Наши персты грубы,
    И забыли губы
    Дуновенье духа.
   

    Гости неземные,
    Чьи бесплотны пальцы,
    Вам будить, скитальцы,
    Голоса ночные!
   

    Шелест рощ умильный,
    Рокот волн унылых —
    Все доносит милых
    Шепот замогильный.
   

    И, как стон, протяжен,
    И томит загадкой
    Зов, волшебно-сладкий,
    Многоустых скважин.
   

   

   

     ИОВ
   

    Божественная доброта
    Нам светит в доле и недоле,
    И тень вселенского креста
    На золотом простерта поле.
    Когда ж затмится сирый дол
    Голгофским сумраком — сквозь слезы
    Взгляни: животворящий ствол
    Какие обымают розы!
   

    Кто, мирных пристаней беглец,
    В широких океанах плавал,
    Тот знал, отчаянный пловец,
    Как душу делят Бог и дьявол:
    Кому ты сам пойдешь, кому
    Судьбы достанутся обломки;
    Он помнит бурь кромешных тьму
    И горший мрак — души потемки.
   

    Но лишь кто долгий жизни срок
    Глубоко жил и вечно ново,
    Поймет — не безутешный рок,
    Но утешение Иова:
    Как дар, что Бог назад берет,
    Упрямым сердцем не утрачен,
    Как новой из благих щедрот
    Возврат таинственный означен.
   

   

   

     БAРКA
   

    Мытарствами теней перегражденный Нил
            И неба синее горнило —
    Сон зодчего гробниц, что рано дух пленил,—
           Как память, сердце схоронило.
   

    Но бледным призраком из ночи гробовой
            Встает, что было встарь так ярко:
    Под вялым парусом, влекома бечевой,
            Плывет, поскрипывая, барка.
   

    И первый из семи, в упряжке бурлака,
            Еще не выступил невольник, —
    А в синеве желтел, над явором мыска,
            Ее воздушный треугольник.
   

    Вот, он загородил зыбей лазурный блеск;
            А те, всей грудью налегая
    На перевязь, прошли… О, тихий скрип и плеск!
            Оплечий смуглых мощь нагая!
   

    И глыб гранитный груз, что молот отгранил!
            Вы ль сны безветренного царства?
    Вы марево ль теней — богов небесный Нил
            И душ загробные мытарства?
   

   

   

     GRATIAE PLENA[4]
   

    Мария, Дева-Мать! Ты любишь этих гор
    Пещеры, и ключи, и пастбища над бором,
    И дани роз Твоих от пастырей, чьим взорам
    Являешься, надев их бедных дев убор.
   

    Пречистая, внемли! Не с ангельским собором,
    Клубящим по небу Твой звездный омофор,
    Когда за всенощной Тебя величит хор,-
    Владычицей Земли предстань родным просторам!
   

    Полей, исхоженных Христом, в годину кар
    Стена незримая, Ты, в пламени пожаров
    Неопалимая, гнала толпы татар.
   

    К струям святых озер, с крутых лесистых яров
    Сойди, влача лазурь, — коль нежной тайны дар
    И древлий Радонеж, и девий помнит Саров!
   

   

   

     ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ
   

    Душа, вчера недужная,
    На солнце — солнце новое —
    Раскрыла очи синие
    И видит, оробелая,
    Сквозь гроздие лиловое,
    Что в небе вьет глициния:
    Сверкает даль жемчужная,
    Летает чайка белая.
   

    И путь сребра чеканного
    Висит над гладью струйною;
    И вестью обновления
    Колокола доносятся:
    С хвалою аллилуйною
    В прибрежные селения
    Из плена светотканного
    Не души ль милых просятся?
   

   

   

     УХОД ЦАРЯ
   

    Вошел — и царь челом поник.
       Запел — и пир умолк.
    Исчез… «Царя позвал двойник»,—
      Смущенный слышен толк.
          Догнать певца
          Царь шлет гонца…
       В долине воет волк.
   

    Царевых вежд дрема бежит;
       Он бродит, сам не свой:
    Неотразимо Ворожит
       Напев, еще живой…
          Вся дебрь ясна:
          Стоит луна
       За сетью плющевой,
   

    Что вещий загадал напев,
       Пленительно-уныл?
    Кто растерзал, как лютый лев,
       Чем прежде счастлив был?..
          В душе без слов,
          Заветный зов,—
      А он забыл, забыл…
   

    И царь пошел на смутный зов,
       Тайком покинул двор.
    Широкошумных голосов
       Взманил зыбучий хор.
          И всё родней —
          О ней, о ней!—
      Поет дремучий бор.
   

    И день угас; и в плеске волн,
       Где лунною игрой
    Спит, убаюкан, легкий челн,—
      Чья песнь звенит порой?
          Челнок плывет,
          Она зовет
       За острой той горой.
   

    На бреге том — мечта иль явь?—
      Чертога гость, певец:
    Он знает путь!— и к брегу вплавь
       Кидается пловец…
          Где омут синь,
          Там сеть закинь —
       И выловишь венец.
   

   

   

     СОН
   

           Я помню сон,
    Всех воронов души черней,
        Всех вестников верней:
    Посол чистилища, он в ней —
        Как похоронный звон.
   

           Зачем дано
    Мне жалом ласковым губить,
        Коль рок любви — убить?
    Но всею волей полюбить —
        Как ключ пойти на дно!
   

           Всё спит. Крадусь
    К покинутой, в убогий дом.
        Балкон скрипит. Тайком,
    Как тать, ступаю. Огоньком
        Мерцает щель. Стучусь.
   

           Узнала стук…
    Таит дыхание, дрожа…
        Так, отсветы ножа
    И тень убийцы сторожа,
        Мы притаимся вдруг.
   

           Я дверь, как вор,
    Приотворил. Ко мне, бледна,
        Метнулася она,
    Смертельным ужасом пьяна,
        Вперив в убийцу взор…
   

           Есть, Фауст, казнь:
    В очах возлюбленной прочесть
       Не гнев, не суд, не месть,
    Но чуждый блеск — безумья весть —
       И дикую боязнь.
   

           «Сгинь!— слышу крик.-
    Еще ль тебе мой сладок плач,
        Полунощный палач?
    Ты, знаю, дьявол,— как ни прячь
        Рога в его двойник!..»
   

           А я крещу
    Ее рукой, моля: «Прости!
        Меня перекрести!
    Я сам пришел. Ты ж не грусти,
        Как по тебе грущу…»
   

           В мой взор глядит
    Чужого неба бирюза…
        Застылая слеза
    Пустые стеклянит глаза…
        Глядит. Молчит. Глядит…
   

   

   

     КОВЧЕГ
   

    Над малой келией громов раскаты,
    И молотами ливень бьет по крыше.
    Вниз выгляни: вспухают выше, выше
    Из мутной мглы валы, грозой подъяты.
   

    На приступ, скажешь, лезут супостаты,
    Повыждав ночь и непогоду лише…
    Но брезжит свет; вздохнула буря тише;
    Над черным стадом — в серебре палаты.
   

    И дальше молнии; и громы глуше,
    Умолк и ливень; роща отдыхает;
    В лицо пахнет лугов живая нега.
   

    Потоп отхлынул, снится, от ковчега,
    И в млеке лунном сад благоухает —
    Новорожденный, на прощеной суше.
   

   

   

     SOLUS[5]
   

    В чьи очи явственно взглянула
    Живая Тайна естества;
    Над кем вселенская листва
    С плодами звездными нагнула
    Колеблемую Духом сень;
    Кто видел елисейский день
    И кипарис, как тополь, белый;
    Кто — схимой Солнца облечен —
    На жертву Солнцу обречен,
    Как дуб, опутанный омелой,-
    Тот будет, хладный, души жечь
    И, как Земли магнитныи полюс,
    Сердца держать и воли влечь,-
    Один в миру: in Mundo Solus.[6]
   

   

   

     ПРИ ДВЕРЯХ
   

    Братья, недолго
    Светлую Мать
    Темному пологу
    У нас отымать!
   

    Братья, не вечно
    Дева Кольца
    Будет, невстречена,
    Стоять у дворца.
   

    Всё, что предельно,-
    Сердцу тюрьма,-
    Лето ли зелено,
    Бела ли зима.
   

    Мните ль, что камни
    Возопиют?
    Ищете ль знамений?
    Они не придут.
   

    В сумраке тайный
    Папортник есть:
    Вестью нечаянной
    В нас должен расцвесть,
   

    Знаю поляну:
    Там, над плитой,
    В полночь Иванову
    Огнь золотой.
   

    Светоч победный
    Свод озарит:
    Путь заповеданный
    Открыт и горит.
   

    День в подземелье,
    Свадебный пир:
    Другу веселие
    И встречи и мир.
   

    Древнее солнце
    Стынет вверху
    Время исполнится —
    Восстать Жениху.
   

    Братья! Не вечно
    Дева Кольца
    Будет, невстречена,
    Стучаться в сердца.
   

   

   

     ТАЙНА ПЕВЦА
   

    Пускай невнятно будет миру,
           О чем пою!
    Звончатую он слышит лиру;
    Но тайну нежную мою —
           Я затаю.
   

    Пускай не верует виденью
           Моих очей!
    Внимая звонких струй паденью,
    О, кто не рад, во тьме ночей,
           Тебе, ручей?
   

    Пой, соловей, над розой тайной.
           Своей тропой
    Пройдет любовник: друг случайный
    Вздохнет с тобой… А ты, слепой,
           О розе пой!
   

   

   

     НЕЖНАЯ ТАЙНА
   

    Слово скажу без прикрас прекрасное, если правдиво
        Слово мое; коли нет — други, напрасно я жил!
    Долгий прошел, заблуждаяся, путь, коли лживо то
                                            слово,—
       Смерть обольстила меня, и обманула Любовь.
    В сердце, разлуки кольцом, вписала Любовь
                                      благовестье;
        Смерть, возврата кольцом, запечатлела обет.
    Лгут уста и мечты; не обманчиво вещее сердце:
        Если я в жизни любил, знайте, что Тайна — нежна.
   

    Тайна нежна,— вот слово мое,— а жизнь колыбельна;
        Смерть — повитуха; в земле — новая нам
                                            колыбель.
    Тайна нежна: мир от вечности — брак, и творенье —
                                             невеста;
        Свадебный света чертог — Божья всезвездная
                                            Ночь.
    Тайна нежна! Все целует Любовь, и лелеет Пощада.
        Всё, что ни вижу, венцом светлым объемлет
                                              Жених.
    Многих себя не обретших блаженств бродильная
                                               чаша,
        Каждую каплю хранит сладостной жизни кратэр.
    Всё, что знает блаженство свое, прозябнет, как семя,
        Цветом блаженства — и цвет Розе единой
                                             отдаст…
    Тайна, о братья, нежна: знаменуйте же Тайное Розой,
        Тихой улыбкой могил, милой печатью любви.
   

   

   

     ПРИМИТИВ
   

    От братии прилежной
    Апостола Луки
    Икону Тайны Нежной
    Писать — мне испытанье.
    Перенесу ль мечтанье
    На кипарис доски?
   

    Мне снилось: Цвет Единый
    Возрос из тайника,
    Где Корень свит змеиный,
    В эфир листвою сочной;
    И Агнец непорочный
    На пурпуре Цветка.
   

    Меж Солнцем и Землею,
    Меж Корнем и Венцом,
    Меж Агнцем и Змеею —
    Посредник голубиный
    Летает над долиной,
    С таинственным Кольцом.
   

    Под Вестником крылатым,
    На зелени стебля!
    Лучась волнистым златом,
    Алеет лал Потира.
    И гранями сафира
    Огранена Земля.
   

    В дали лазурной, слева,-
    Нагорный Назарет:
    Склонясь, приемлет Дева
    Под аркою келейной
    Посла привет лилейный,
    Архангельский привет.
   

    Лужайка — что кошница,
    Направо, в горных льдах;
    Отверстая гробница
    Цветет красой Сарона;
    Успения корона —
    В мерцающих звездах…
   

    Икону Тайны Нежной,
    Келейник Красоты,
    Я кистию прилежной
    Так написать замыслил,
    Так на доске расчислил
    Священные черты.
   

    И в золото, и в миний
    Я кисти обмакнул,
    Чертя примерных линий
    На хартии разводы,-
    Когда распались своды
    И синий свет сверкнул…
   

    Сквозит родной могилой
    Прозрачный фимиам,
    И Роза дивной силой
    Струит с Распятья зори…
    Но кто, поникший в горе
    На светлый холм?— Я сам!..
   

    Не та ль за ним, чье тело
    Под этот дерн легло?..
    Что ж сердце сиротело?..
    С каким она ребенком
    Стоит, в сияньи тонком?
    Что так глядит светло?..
   

    Что говорит?.. «Напрасно
    Те сны живописать,
    Что лицезришь неясно,-
    Тебе, кто Тайны Нежной
    В судьбе своей мятежной
    Изведал благодать.
   

    Взгляни: вот Розы сладость
    На горечи Креста;
    Под ним — могилы радость,
    И я, в заре воскресной,
    Простерла дар небесный
    За ласкою Христа».
   

   

   

     ВЕСТИ
   

   
     Liebesz
                 Fliesst zusammen! 
     Novalis[7]
   
    Ветерок дохнет со взморья,
            Из загорья;
    Птица райская окликнет
    Вертоград мой вестью звонкой —
    И душа, как стебель тонкий
    Под росинкой скатной, никнет…
   

    Никнет, с тихою хвалою,
            К аналою
    Той могилы, середь луга…
    Луг — что ладан. Из светлицы
    Милой матери-черницы
    Улыбается подруга.
   

    Сердце знает все приметы;
            Все приветы
    Угадает — днесь и вечно;
    Внемлет ласкам колыбельным
    И с биеньем запредельным
    Долу бьется в лад беспечно.
   

    Как с тобой мы неразлучны;
            Как созвучны
    Эти сны на чуткой лире
    С той свирелью за горами;
    Как меняемся дарами,-
    Не поверят в пленном мире!
   

    Не расскажешь песнью струнной:
            Облак лунный
    Как просвечен тайной нежной?
    Как незримое светило
    Алым сном озолотило
    Горной розы венчик снежный?
   

   

   

     АВГУСТ
   

    Снова в небе тихий серп Колдуньи
    Чертит «Здравствуй»,— выкованный уже
    Звонкого серпа, что режет злато.
    На небе сребро — на ниве злато.
    Уняло безвременье и стужи,
    Нам царя вернуло Новолунье.
   

    Долгий день ласкало Землю Солнце;
    В озеро вечернее реками
    Вылило расплавленное злато.
    Греб веслом гребец — и черпал злато.
    Персики зардели огоньками,
    Отразили зеркальцами Солнце.
   

    Но пока звала Колдунья стужи,
    Стал ленивей лучезарный владарь:
    Тучное раскидывает злато,
    Не считая: только жжется злато.
    Рано в терем сходит… Виноградарь
    Скоро, знать, запляшет в красной луже.
   

   

   

     ПОЛЕВОЙ ТРУД
   

    Когда труды и дни Аскрейский лебедь пел,
    Шел, наг, с нагим рабом, за плугом земледел
    И, в рыхлые бразды зерно златое сея,
    Молился, наг, твой сын, тебе раскрытой, Гея!
   

    А ныне вижу я на пажитях чужбин,
    Как поздний человек работает один
    Лицом к лицу с тобой, тебя не постигая
    И плод насильственный в молчаньи вымогая.
   

    И вспоминаются родимые поля,
    Земля умильная, пахучая земля,
    И литургия нив — страда мирским собором,
    И песня дружная над ласковым простором.
   

   

   

     ПЕРВЫЙ ПУРПУР
   

    Гроздье, зрея, зеленеет;
    А у корня лист лозы
    Сквозь багряный жар синеет
    Хмелем крови и грозы.
   

    Брызнул первый пурпур дикий,
    Словно в зелени живой
    Бог кивнул мне, смуглоликий,
    Змеекудрой головой,
   

    Взор обжег и разум вынул,
    Ночью света ослепил
    И с души-рабыни скинул
    Всё, чем мир ее купил.
   

    И, в обличьи безусловном
    Обнажая бытие,
    Слил с отторгнутым и кровным
    Сердце смертное мое.
   

   

   

     СЕНТЯБРЬ
   

    Отчетливость больницы
    В сентябрьской тишине.
    Чахоточные лица
    Горят на полотне.
   

    Сиделка сердобольно
    Склонилась, хлопоча;
    И верится невольно
    В небесного врача.
   

    Он, в белом балахоне,
    Пошепчется с сестрой,-
    На чистом небосклоне
    Исчезнет за горой.
   

    Все медленно остынет
    До первых снежных пург,-
    Как жар недужный вынет
    Из бредных лоз хирург.
   

   

   

     ЗЕРКАЛО ГЕКАТЫ
   

        Лунная мгла мне мила,
    Не серебро и не белые платы:
        Сладко глядеть в зеркала
            Смутной Гекаты.
   

        Видеть весь дол я могу
    В пепельном зареве томной лампады.
        Мнится: на каждом лугу —
            В кладезях клады…
   

        Лунную тусклость люблю:
    В ней невозможное стало возможным.
        Очерки все уловлю
            В свете тревожном,-
   

        Но не узнаю вещей,
    Словно мерцают в них тайные руды,
        Словно с нетленных мощей
            Подняты спуды.
   

        Снято, чем солнечный глаз
    Их облачал многоцветно и слепо.
        Тлеет душа, как алмаз
            В сумраке склепа.
   

        Вижу, как злато горит
    Грудой огня в замурованном своде;
        Знаю, что ключ говорит
            Горной породе…
   

        Бледный затеплив ночник,
    Зеркалом черным глухого агата
        Так вызывает двойник
            Мира — Геката.
   

   

   

     УСТА ЗАРИ
   

    Как уста, заря багряная горит:
    Тайна нежная безмолвьем говорит.
    Слышишь слова золотого вещий мед?-
    Солнце в огненном безмолвии встает!
   

    Дан устам твоим зари румяный цвет,
    Чтоб уста твои родили слово — свет.
    Их завесой заревою затвори:
    Только золотом и медом говори.
   

   

   

     РАДУГА
   

    Та, что любит эти горы,
    Та, что видит эти волны
    И спасает в бурю челны
    Этих бедных рыбаков,-
    От земного праха взоры
    Мне омыла ливнем струйным,
    Осушила ветром буйным,
    Весть прислала с облаков.
   

    В небе радуга сомкнулась
    Меж пучиной и стремниной.
    Мрачный пурпур за долиной
    Обнял хаос горных груд.
    Ткань эфира улыбнулась
    И, как тонкий дым алтарный,
    Окрылила светозарный
    Ближних склонов изумруд.
   

    И тогда предстала радость
    В семицветной божьей двери —
    Не очам, единой вере,-
    Ибо в миг тот был я слеп
    (Лишь теперь душа всю сладость
    Поняла, какой горела!),-
    Та предстала, что согрела
    Розой дня могильный склеп.
   

    Золотистый, розовея,
    Выбивался в вихре волос,
    И звучал мне звонкий голос:
    «Милый! приходи скорей!»
    И виссон клубился, вея,
    И бездонной глубиною
    Солнце, ставшее за мною,
    Пили солнца двух очей.
   

   

   

     КОНЬ АРИОН
   

    Пред Дионисом я бежал,
    Как тень коня пред колесницей.
    Я ланью загнанной дрожал:
    Он крался медленной тигрицей.
   

    Я серым камнем каменел;
    Но в плющ мой камень облачался.
    Я сонным омутом чернел:
    Бог звездочкой в струях качался.
   

    Я в летний зной, пастух, уснул
    И выронил свирель под древом:
    Он тирсом спящего хлестнул
    И львиным дол окликнул ревом.
   

    И вот — на крутизне стою,
    Пустынный дуб, широкошумный;
    Полусожжен, дремлю, пою,
    Целуюсь с молнией безумной.
   

    Под вековой моей корой
    Что шевельнулось, загудело?
    Пчелиный Дионисов рой,
    Жужжа, в мое вселился тело.
   

    Милей мне было б на скале
    Лежать растерзанной козулей,
    Чем в древнем приютить дупле
    Крылатых жал горючий улей.
   

    Возьми ж мой дом! Клади в мой ствол
    Свои пьянительные соты!
    Меня из плена горьких пчел
    Пусти в лазурные высоты!
   

    Тебе покинул, Дионис,
    Я дуба остов омертвелый
    И на венце его повис
    Золотокудрою омелой.
   

    Вскрутился вихрь, сорвал, умчал
    Мой золотой и тонкий волос,
    И в лире солнечной звучал
    Меж струн воздушных новый голос.
   

    Я пел, а облак смоляной
    Меня стремил над высью горной;
    Летит, распластан подо мной,
    Конь огнедышащий и черный.
   

    Тебя узнал я, Арион,
    Личиной бога вновь обманут!
    Но мой — сей миг! За небосклон
    Летун и всадник вместе канут!..
   

    Чернеет море, как оникс;
    За Киммерией — Остров Белый…
    О Радаманф! Не мрачный Стикс
    Сужден венчанному омелой!
   

    На Острове Блаженных тень
    Блаженная судью упросит.
    Прочь от земли в желанный день
    Загреев конь меня уносит,-
   

    В желанный день, в счастливый час,
    Для непорочных Дионисий,-
    К скалам, где лебединый глас —
    Мне звонкий вождь в родной Элисий!
   

 

 

   

    ЛЕПТА
   

   
    Друзьям
   
   

   

     ГЕММА
   

   
     Г.В. Соболевскому
   
    На античном сердолике
    Пастырь стад козу доит.
    Гермий ли в брадатом лике
    Селянина предстоит?
   

    Кто б он ни был — козовод ли,
    Коновод ли струнных чар,
    Чую знамение подле —
    И благий приемлю дар.
   

    Все загадка — символ, имя,
    Друг таинственный певца:
    Ко усладней это вымя
    Амалфеина сосца.
   

    Незнакомый собеседник,
    Сердцем ты в мой голос вник
    И — сокровища наследник —
    Отдал лире сердолик.
   

    Знай: в таблинуме поэта
    Пальмы нет ему милей,
    Чем заочного привета
    Сей нечаянный трофей.
   

   

   

     СОВЕСТЬ
   

   
     М. О. Гершензону
   
    Когда отрадных с вами встреч
    В душе восстановляю повесть
    И слышу, мнится, вашу речь —
    Меня допрашивает Совесть:
   

    «Ты за день сделал ли, что мог?
    Был добр и зряч? правдив и целен?
    А чист ли был, скажи, твой слог?
    И просто, друг: ты был ли делен?»
   

    То Совесть мне… А вот пример
    И ваших (мнимых) слов поэту
    «Признайтесь, Пушкин — (старовер!) —
    Одобрил бы строку — хоть эту?»
   

    Еще б!.. А впрочем, помолчу.
    Кто — геометр; кому — быть зодчим…
    Но, не в пример зоилам прочим,
    Всё ж вам понравиться — хочу.
   

   

   

     АСЕ
   

   
     А. А. Тургеневой
   
    Как детски-пристально и гордо
    Глядит насупленный глазок,
    Когда графит проводит твердо
    Запечатлительный мазок!
   

    С какой суровою оглядкой
    Он бодрствует настороже,
    Чтоб враг не подошел украдкой
    К обороняемой меже!
   

    Похвальна в часовом свирепость.
    Куда! Туг мало всех отваг!
    За вами — сказочная крепость…
    Но белый развернул я флаг.
   

    Парламентер и безоружен,
    К вам прискакал я из-за гор.
    Нам общий лозунг будет нужен!
    Скрепим же первый договор!
   

    Вы на меди (чуть-чуть прикрася)
    Мой гравируете портрет
    Иглой старинной. Вас же, Ася,
    В душе живописал поэт,-
   

    Чтоб, вместе с ладанкой крестильной,
    Носить на счастье образок:
    И тихих уст завет умильный,
    И детски-пристальный глазок.
   

   

   

     СОСЕДСТВО
   

   
     М. Кузмину
   
   

    

      1 «Союзник мой на Геликоне…»
    

     Союзник мой на Геликоне,
     Чужой меж светских передряг,
     Мой брат в дельфийском Аполлоне,
     А в том — на Мойке — чуть не враг!
    

     Мы делим общий рефекторий
     И жар домашнего огня.
     Про вас держу запас теорий:
     Вы убегаете меня.
    

     И замыкаетесь сугубо
     В свой равнодушный эгоизм.
     Что вам общественность?— Гекуба!
     И род Гекаты — символизм!..
    

     Но чуть коснется струн послушных,
     Певец, ваш плектрон золотой —
     Нас обнял сонм сестер воздушных,
     Мечта скликается с мечтой.
    

     Я рад струнам созвучным вторить
     И струн созвучья вызывать.
     Знать, нам судьбы не переспорить
     И неразлучным враждовать!
    

     Чужими в жизни быть унылой…
     Но если, сердце поманя,
     На миг блеснет мне призрак милый —
     Вы угадаете меня.
   

   

    

      2 «Жилец и баловень полей…»
    

     Жилец и баловень полей,
           Где пел Вергилий,
     Снопы цветущих миндалей
           И белых лилий
    

     На утро вешних именин,
           В знак новолетья
     Неотцветающих первин,
           Привык иметь я.
    

     А ныне сиротой живу
           В краю печальном:
     Кто обовьет мою главу
           Венком миндальным?
    

     Ты, Рима сын, в урочный срок
           Святого края
     Несешь мне весть, как ветерок,
           Былого рая!
   

   

    

      3 НUTAIN[8]
    

    
      Смирись, о сердце, не ропщи! 
      Покорный камень не пытает, 
      Куда летит он из пращи; 
      И вешний снег бездумно тает. 
      М. Кузмин
    
     «Смирись, о сердце! не ропщи!
     Покорный камень не пытает,
     Куда летит он из пращи;
     И вешний снег бездумно тает…»
     И снег осенний заметает,
     Безбольно, сжатые поля;
     И розой тихо расцветает
     Под сенью крестною земля.
   

   

   

   

     VOX POPULI[9]1
   

   
     Федору Сологубу
   
    Милый мастер, сочините
    Нам комедию в стихах!
    За волшебной эпопеей —
    Образ жизни повседневной —
    В прозе дайте нам роман!
   

    По годам ли, извините,
    Мне ли, вам ли — впопыхах
    На свиданье с Дульсинеей
    Или лунною царевной
    Пробираться сквозь туман?
   

    Срок придет,— повремените,-
    Если есть вино в мехах,
    Вновь навеет Муза феей
    Нашей старости напевной
    Упоительный обман.
   

   

   

     ЕЕ ДОЧЕРИ
   

    Не вотще на берег Элевсина
    Вынесла, волнуяся, пучина
    В оный день опасную ладью!
    Меж колонн, где светит Персефона,
    Вижу в складках влажного хитона
    Шею наклоненную твою.
   

    Вижу твой — в сугробах Девы горной
    И в пещере Корикийской черной —
    Богомольный и мятежный шаг,
    Нежная паломница святыни,
    Детский список дочери-богини,
    Преступившей заповедный праг.
   

   

   

     ДИОНИС НА ЕЛKЕ
   

    Кто заглядывает в щелку
    На рождественскую елку?
    Пестун мраморный — Сатир —
    Не пускает к нам ребенка,
    Говорит: «Tам в людях мир».
    Резвый бог смеется звонко,
    Рвется, кудри размеча;
    А на елочке, на тонкой,-
    Загорается свеча.
   

   

   

     СВИДАНИЕ
   

    Не верь поэту! В октябре,
    Дитя, желал он майской розы
    И проливал, изгнанник, слезы,
    Умыслив бегство в декабре.
   

    Еще роскошного Кавказа
    Услышим новые хвалы,
    Когда пред ним из синей мглы
    Казбек сверкнет, «как грань алмаза!»
   

    Но в эти дни он снова наш:
    Мы вместе новолетье правим
    И братских муз согласно славим
    Под звон запенившихся чаш.
   

    Лиэя благодатью, Геба,
    Питомцам Феба помоги
    И тирсом розовым зажги
    На темной елке звезды неба.
   

   

   

     ХОРОМНОЕ ДЕЙСТВО
   

   
     Лидии Ивановой
   
    Менга, с честию вчера
    Ты носила свой повойник!
    А прекрасная сестра
    Впрямь была святой разбойник.
   

    Помню сжатые уста,
    Злость и гибкость леопарда
    И склоненья у Креста…
    Страшен был бандит Рихардо!
   

    Лестницу он уволок
    Чрез партер с осанкой важной.
    Курсио, отец, был строг,
    Черноокий и отважный.
   

    В шлеме был нелеп и мил
    Наш Октавио. И злобен
    Дон-Лисардо,— только хил.
    Фра-Альберто — преподобен.
   

    В яму Хиль спустил осла;
    С Тирсо Хиля ты тузила.
    Круглолица и смугла,
    Юлия изобразила
   

    Гордость девы молодой,
    Страсть монахини мятежной.
    В залу мерной чередой
    Долетал подсказ прилежный.
   

    Кто шатром волшебным свил
    Альм холст, червонный, черный?
    В черной шапочке ходил
    Мэтр-Судейкин по уборной.
   

    Мейерхольд, кляня, моля,
    Прядал лют, как Петр Великий
    При оснастке корабля,
    Вездесущий, многоликий.
   

    То не балаган,— чудес,
    Менга, то была палата!
    Сцену складками завес
    Закрывали арапчата…
   

    Так вакхический приход,
    Для искусства без урона,
    В девятьсот десятый год
    Правил действо Кальдерона.
   

   

   

     МИРНЫЕ ИАМБЫ
   

   
     А.Д. Скалдину
   
    Я был далече. Этих песен ты вверял
           Станку печатному листы;
    А друг, смутясь, и враг, ликуя, повторял
           Ползучий шепот клеветы.
   

    Моей чужбины гул достиг. Спокоен я…
           Нет, ничего не изменю
    В том, что слагал. Открыта в песнях жизнь моя.
           И никого не обвиню!
   

    Ты негодуешь? Презирать придет пора;
           Пора другая — сострадать.
    Впервые ль видишь искаженным лик добра
           И в грязных тернах Благодать?
   

    23/10 октября 1912
    Моntreux
   

 

 
 

   Примечания
 

 

   

    1
   

   «Любителей гуманитарных занятий» (лат.).
 

 

   

    2
   

   Мирское искусство (лат.).
 

 

   

    3
   

   Вступление (греч.).
 

 

   

    4
   

   Исполненная благодати (лат.).
 

 

   

    5
   

   Единственный (лат.).
 

 

   

    6
   

   Один в миру (лат.).
 

 

   

    7
   

   Слезы любви, огни любви,
     Стекайтесь воедино!
             Новалис (нем.).  
 

 

   

    8
   

   Восьмистишие (фр.).
 

 

   

    9
   

   Глас народа (лат.).
 

 



 

   Вячеслав Иванов
   ПРОЗРАЧНОСТЬ
   Вторая книга лирики
 

 

   

    I
   

   

   

     ПОЭТЫ ДУХА
   

    Снега, зарей одеты
    В пустынях высоты,
    Мы - Вечности обеты
    В лазури Красоты,
    Мы - всплески рдяной пены
    Над бледностью морей,
    Покинь земные плены,
    Воссядь среди царей!
    Не мни; мы, в небе тая,
    С землей разлучены: -
    Ведет тропа святая
    В заоблачные сны.
   

   

   

     ПРОЗРАЧНОСТЬ
   

    Прозрачность! купелью кристальной
    Ты твердь улегчила - и тонет
    Луна в среброзарности сизой.
    Прозрачность! ты лунною ризой
    Скользнула на влажные лона;
    Пленила дыхания мая,
    И звук отдаленного лая,
    И призраки тихого звона.
    Что полночь в твой сумрак уронит,
    В бездонности тонет зеркальной.
    Прозрачность! колдуешь ты с солнцем,
    Сквозной раскаленностью тонкой
    Лелея пожар летучий;
    Колыша под влагой зыбучей,
    Во мгле голубых отдалений,
    По мхам малахитным узоры;
    Граня снеговерхие горы
    Над смутностью дольних селений;
    Простор раздражая звонкий
    Под дальним осенним солнцем.
    Прозрачность! воздушною лаской
    Ты спишь на челе Джоконды,
    Дыша покрывалом стыдливым.
    Прильнула к устам молчаливым -
    И вечностью веешь случайной;
    Таящейся таешь улыбкой,
    Порхаешь крылатостью зыбкой,
    Бессмертною, двойственной тайной.
    Прозрачность! божественной маской
    Ты реешь в улыбке Джоконды.
    Прозрачность! улыбчивой сказкой
    Соделай видения жизни,
    Сквозным - покрывало Майи!
    Яви нам бледные раи
    За листвою кущ осенних;
    За радугой легкой - обеты;
    Вечерние скорбные светы
    За цветом садов весенних!
    Прозрачность! божественной маской
    Утишь изволения жизни.
   

   

   

     НЕБО ЖИВЕТ
   

    Сумеречно слепнут
    Луг, и лес, и нива;
    Облачные дива
    Лунной силой крепнут.
    Крепнут силой лунной
    Неба паутины,
    И затоны - тины
    Полны светлорунной.
    Накренились горы
    К голубым расколам.
    Мгла владеет долом,
    В небе реют взоры.
    Крыльев лебединых
    Взмахом Греза реет
    Там, где вечереет
    На летучих льдинах;
    Лебедью садится
    У краев уклонных;
    В черноту бездонных
    Кладезей глядится,-
    В глубь, где ночь пустила
    Синею излукой
    Парус крутолукий
    Бледного светила.
   

   

   

     ДОЛИНА - ХРАМ
   

    Звезда зажглась над сизой пеленой
    Вечерних гор. Стран утренних вершины
    Встают, в снегах, убелены луной.
    Колокола поют на дне долины.
    Отгулы полногласны. Мглой дыша,
    Тускнеет луг. Священный сумрак веет.
    И дольняя звучащая душа,
    И тишина высот - благоговеет.
   

   

   

     ДУША СУМЕРЕК
   

    В прозрачный, сумеречно-светлый час,
    В полутени сквозных ветвей
    Она являет свой лик и проходит мимо нас -
    Невзначай,- и замрет соловей,
    И клики веселий умолкнут во мгле лугов
    На легкий миг - в жемчужный час, час мечты,
    Когда медленней дышат цветы,-
    И она, улыбаясь, проходит мимо нас
    Чрез тишину… Тишина таит богов.
    О, тишина! тайна богов! о, полутень!
    О, робкий дар!
    Улыбка распутий! крылатая вечность скрестившихся
                         чар!
    Меж тем, что - Ночь, и тем, что - День,
    Рей, молчаливая! медли, благая!
    Ты, что держишь в руке из двух пламеней звездных
                         весы!
    Теплится золото чаши в огнях заревой полосы;
    Чаша ночи восточной звездой занялась
                     в поднебесье!-
    О, равновесье! -
    Миг - и одна низойдет, и взнесется другая…
    О, тишина! тайна богов! о, полутень!
    Меж тем, что - Ночь, и тем, что - День,
    Бессмертный лик остановив,
    Мглой и мерцаньем повей чело
    В час, как отсветом ночи небес светло
    Влажное сткло
    В сумраке сонном ив!
   

   

   

     FIO, ERGO NON SUM[1]
   

    Жизнь - истома и метанье,
    Жизнь - витанье
    Тени бедной
    Над плитой забытых рун;
    В глубине ночных лагун
    Отблеск бледный,
    Трепетанье
    Бликов белых,
    Струйных лун;
    Жизнь - полночное роптанье,
    Жизнь - шептанье
    Онемелых, чутких струн…
    Погребенного восстанье
    Кто содеет
    Ясным зовом?
    Кто владеет
    Властным словом?
    Где я? где я?
    По себе я
    Возалкал!
    Я - на дне своих зеркал.
    Я - пред ликом чародея
    Ряд встающих двойников,
    Бег предлунных облаков.
   

   

   

     ОТЗЫВЫ
   

    «Тайный!- звала моя сила.- Откликнись, если ты
                      сущий!»
    Некто: «Откликнись, коль ты - сущий!»-
                 ответствовал мне.
    И повторил мне: «Ты - сущий!..» И звал я,
                  радостный: «Вот я!»
    Радостный, кто-то воззвал «Вот я!» - и смолкнул.
                         Я ждал.
    Гнев мой вскричал: «Тебя нет!»-«Тебя нет!»-
                прогремел мне незримый
    И презреньем отзыв запечатлел: «Тебя нет!..»
    «Маску сними!»- мой вызов кричал; и требовал
                       кто-то:
    «Маску сними!» - от меня. Полночь ждала.
                       Я немел.
    «Горе! я кличу себя!»- обрело отчаянье голос:
    И, безнадежный, сказал кто-то: «Я кличу себя!..»
   

   

   

     БЕСКОНЕЧНОЕ
   

   
     G. Leopardi
   
    Всегда любил я холм пустынный этот
    И изгороди терен, отеснивший
    Пред взором край последних отдалений.
    Я сам сижу, гляжу - и беспредельность
    Пространств за терном тесным, и безмолвий
    Нечеловеческих покой сверхмирный
    Впечатлеваю в дух,- и к сердцу близко
    Приступит ужас… Слышу ветр шуршащий
    Отронул заросль,- и сличаю в мыслях
    Ту тишину глубокого покоя
    И этот голос,- и воспомню вечность,
    И мертвые века, и время наше,
    Живущий век, и звук его… Так помысл
    В неизмеримости плывет - и тонет,
    И сладко мне крушенье в этом море.
   

   

   

     СЛОКИ
   

   
1

    Кто скажет: «Здесь огонь»- о пепле хладном
    Иль о древах сырых, сложенных в кладут
    Горит огонь; и, движась, движет сила;
    И волит воля; и где воля - действо.
    Познай себя, кто говорит: «Я - сущий»;
    Познай себя - и нарекись: «Деянье».
    Нет Человека; бытие - в покое;
    И кто сказал: «Я есмь»,- покой отринул.
    Познай себя. Свершается свершитель,
    И делается делатель. Ты - будешь.
    «Жрец» нарекись и знаменуйся: «Жертва».
    Се, действо - жертва. Все горит. Безмолвствуй.
   
2

    Познай Рожденья таинство. Движенье
    Родит движенье: что родить Покою?
    Тому, что - круг, исхода нет из круга.
    Алчба - зачатье; и чревато - Действо.
    Познай себя, от Действия рожденный!
    Огнем огонь зачат. Умрет зачавший.
    Жрец отчий - ты, о жертва жертвы отчей!
    Се, жертва - Семя. Всё горит, Безмолвствуй.
   
3

    И тайного познай из действий силу:
    Меч жреческий - Любовь; Любовь - убийство.
    «Отколе жертвами» - ТЫ и Я - отколе?
    Все - жрец и жертва. Все горит. Безмолвствуй.
   

   

   

     КРЕСТ ЗЛА
   

    Сказания простого
    Как смысл вместят уста?
    Вблизи креста Христова
    Стояли два креста.
    Как изрекут, о братья,
    Уста соблазна весть?
    И Грех - алтарь распятья,
    И Зла Голгофа есть!..
    Вблизи креста Христова -
    Два жертвенных креста:
    Свет таинства простого
    Как изъяснят уста?
   

   

   

     ДВЕ ЛЮБВИ
   

    Томился я росинкой малой;
    Но первый луч застиг меня,
    Восхитил, жадный, в облак алый -
    И мертв я был в лазури дня.
    Под небом гром мятежный грянул,
    Я слышал зов тоски земной,-
    Воскрес - и хладной каплей канул
    На дол, отображенный мной.
    И миг - я жил, и Мать на лоно
    Меня приемлет, где в ночи
    Поют мне песнь родного звона
    Неотлучимые ключи.
   

   

   

     ДРИАДЫ
   

    О, души дремные безропотных дерев,
        Нам сестры темные - дриады!
    Обличья зыбкие зеленооких дев,
        Зеленовейные прохлады,
    Ковчеги легких душ, святилища дерев!
    Живые облаки неузнанных божеств
        Средь обезбоженной природы!
    Над сонмом без венков, над миром без торжеств
        Листвы пророчественной своды
    Вы немо зыблете, о скинии божеств!
    Прислушайся, один, в смарагдной тишине
        К пустынным шелестам Дриады!
    Открой уста души - и пей, как в смутном сне,
        Наитье сумрачной отрады!
    Ты, вещий,- не один в безлюдной тишине!
    С тобой, вне времени, пределов и пространств,
        Плывет и жизнью нежной дышит
    Душа под космами таинственных убранств
        И, упоенная, колышет
    Всей чуткой ощупью свой сон в струях пространств.
    Ни граней, ни годин, ни ликов «Ты» и «Я»
        Она божественно не знает,
    И цельным нектар пьет из сердца бытия,
        И никого не вспоминает.
    И в нераздельности не знает «Ты», ни «Я».
    Истома знойных гроз, и сладкий ветр Весны,
        И вздохи Осени печальной
    Ей снятся в ней самой - потерянные сны
        Пустой бездонности зеркальной,-
    И душу сонную лелеет ветр Весны…
    Так Древо тайное растет душой одной
        Из влажной Вечности глубокой,
    Одетое миров всечувственной весной,
        Вселенской листвой звездноокой:
    Се, Древо Жизни так цветет душой одной.
    Восходят силы в нем в мерцающую сень
        Из лона Вечности обильной,
    И силы встречные струятся в сон и тень
        На лоно Вечности могильной,-
    Где корни звездную распростирают сень.
    Глядятся Жизнь и Смерть очами всех огней
        В озера Вечности двуликой;
    И корни - свет ветвей, и ветви - сон корней,
        И все одержит ствол великий,-
    Одна душа горит душами всех огней.
   

   

   

     ПАН И ПСИХЕЯ
   

    Я видел: лилею в глубоких лесах
         Взлелеял Пан.
    Я слышал Психею в лесных голосах:
         Ей вторил Пан.
    Я ухом приник: она брала
         Его свирель,
    Дышала в тростник - и новой жила
         Тоской свирель.
    И Пан сводил на дивный лад
         Былой напев,
    И робкой будил песнью дриад,
         Дремотных дев.
   

   

   

     ВОЗЗРЕВШИЕ
   

    От персти взятым бреньем
    Сгорела слепота;
    На дольнее прозреньем
    Врачует Красота.
    Пора птенцам, Орлица,
    Очами пить эфир.
    Яви теням - их лица,
    И странным мира - мир!
    Весенним увенчаньем
    Вам никлых уврачить,
    Молчанию Молчаньем
    Воззревших научить,-
    О вы, чья медом диким
    Душа упоена,
    Единым и Вселиким -
    Без имени - полна!
    Благословляю, други,
    Дней ваших хоровод
    И столпных сеней дуги
    Вкруг ясной тайны вод,
    Голгофы храмовые -
    Первины холмных глав,-
    И действа лицевые
    В удолиях дубрав,
    Мысы рассветных гимнов,
    И башни в поле звезд,
    Скиты скитальных скимнов,
    И скалы орлих гнезд!
   

   

   

     ЛЕТО ГОСПОДНЕ
   

    Милые братия!
    Смеркнет сегодня
    Солнце закатное
    В дымных зарях:
    Но при дверях
    «Лето Гocnoднe
    Благоприятное!»
    Пламень обета
    На алтарях,
    Братья Рассвета!
    Неба зачатия,
    Дух умоля,
    В древнее чрево
    Примет Земля.
    Море ли пенится?
    Дрогнула мгла;
    Сине расцвечены
    Горные сткла.
    День - за просвеченной
    Сткла светозрачнее -
    Острой горой.
    Листвою Древо
    Жизни оденется,
    Юной корой.
    Сердце изменится.
    Взор удаленнее,
    Песнь умиленнее
    В тонкой тиши.
    Пещь распаленнее -
    Огнь убеленнее:
    Вейся прозрачнее,
    Пламень души!
   

   

   

     ХМЕЛЬ
   

   
     - «Ах, это было пьянство белого луча!» -
     «Хмель, это - тайная душа нашей жизни.
     Мир - хмель божества». 
     «Пламенники»
   
    Не извечно, верь, из чаш сафирных
    Боги неба пили нектар нег:
    Буен был разгул пиров предмирных,
       Первых волн слепой разбег.
    Наши солнца - тихое похмелье,
    И на дне алеет их хрусталь:
    Легче хмель, согласнее веселье,
       И задумчивей печаль…
    Но и древле распрей мир, и ныне
    Мир разлук, - семи разлук свирель,
    Пьяный сон луча в его пустыне,-
       Вечного прозрачный хмель.
   

   

   

     ПРИШЛЕЦ
   

   
     С.А. Котляревскому
   
       «Предреченный утешитель,
    Где ж он, где, Сивилла?» - «Оглянись:
    За тобой вершитель, разрешитель».
       - «Кто ты, чуждый?»-«Дионис».
       «Крест ли ты - иль тирс - возносишь?»
    - «Пышный тирс и крест - несут тебя».
    - «Ты чего от сердца властно просишь?»
       - «Что сердцам даю: себя».
       «Отойди: нам жребий битвы
    Выпал черный».-«Я вам бранный хмель».
    - «Нас сзывает благовест молитвы».
       - «С ним поет моя свирель».
       «Что твой знак?» - «Прозренье глаза,
    Дальность слуха, окрыленье ног;
    Угль, воскресший радугой алмаза;
       В чреве Я взыгравший Бог».
   

   

   

     ЦАРСТВО ПРОЗРАЧНОСТИ
   

   

    

      1 АЛМАЗ
    

     Когда, сердца пронзив, Прозрачность
     Исполнит солнцем темных нас,
     Мы возблестим, как угля мрачность,
     Преображенная в алмаз.
     Взыграв игрою встреч небесных,
     Ответный крик твоих лучей,
     О Свет, мы будем в гранях тесных:
     Ты сам - и цель твоих мечей!
     Всепроницаемой святыней
     Луча божественное Да,
     Стань в сердце жертвенном твердыней,
     Солнцедробящая звезда!
   

   

    

      2 РУБИН
    

     Рдей, царь-рубин, рудой любовью,
     Прозрачности живая кровь!
     Затем, что жертвенною кровью
     Взойдет божественная новь.
     О, рок жреца! победа! слава!
     Луч алый! пышность багреца!
     Но лютый терн - твоя оправа.
     Слеза небесного венца.
     Ты красной волей ярко-властен,
     О жизни замкнутый пожар!
     Как солнце пагубное, страстен;
     Как Да пылающее, яр.
   

   

    

      3 ИЗУМРУД
    

     Твоих лучей живые силы
     В прозрачных светах не замрут,
     Пока луга весны нам милы,
     О ненаглядный изумруд!
     Зелено-искристый и нежный,
     Змий - царь зачатий Красоты,
     Обет чудес в дали безбрежной,
     Зов верный творческой мечты!
     Земли божественная злачность,
     Ее рождающее Да,
     О просветленной светозрачность,
     Ты будешь наш всегда, всегда!
   

   

    

      4 САФИР
    

     И ты, глубокий, радуй очи,
     О сине-блещущий сафир,
     В полудне моря свет полночи,
     Небес сгустившийся эфир!
     В прозрачной мгле и тайне влажной
     Нежгучих пламеней пожар,
     Завет ты налагаешь важный
     Бессмертной властью мудрых чар.
     О, камень-волхв, о, Да иное,
     Чем наших уст неверных Да!
     Ты на земле - все неземное,
     Ты - вечный синий путь… куда?
   

   

    

      5 АМЕТИСТ
    

     И ты, как вздох молитв утешных,
     Млей тенью сладкой, аметист!
     Мерцай струями дум безгрешных,
     Смиренномудр, и благ, и чист!
     Умильный свет пред ночью близкой,
     Глубоких звезд намек немой,
     Нисходишь ты до сферы низкой,
     Одет прозрачностью и тьмой,
     Из стран, где сумрак твой основой
     Верховной блещет стен святых,
     И Да поешь надежде новой,
     И нас преображаешь, тих.
   

   

    

      6 ИСКУШЕНИЕ ПРОЗРАЧНОСТИ
    

     Когда нас окрылит Прозрачность,
     Всех бездн сияющая мрачность
     Обнимет радужную кручь -
     И, к ним склоняясь, Седмизрачность
     Возжаждет слиться в белый луч.
     Но ты удержишь духом сильных,
     О высей яркая среда,
     Где слепнет власть очей могильных
     И в преломлениях умильных
     Поет всерадостное Да!
   

   

 

 

   

    II
   

   

   

     ДВА ГОЛОСА
   

    И горлиц рокот
      Мне ворковал:
    Но прерывал
      Их орлий клекот.
    И неги лепет
      Меня ласкал:
    Но звезд сверкал
      Ревнивый трепет.
    И взгляд разлуки
      Меня держал:
    Но челн бежал
      За мыс излуки…
    О, яблонь в доле
      Весенний цвет!-
    О, снежный свет
      В небесном поле!..
   

   

   

     ЛЕМАН
   

    Вечера павлины
    Небеса рядили.
    Двое нисходили
    Из глухой долины.
    Из глухих скитаний
    Озеро манило.
    Плесы наводнило
    Пламя трепетаний.
    Там Судьба застигла
    Двух, себя обретших.
    На зарях рассветших
    Оснежились иглы.
    Чайка расплескалась;
    Парус мрел далеко;
    С рокотами рока
    Озеро ласкалось.
    Горные горбины
    Сумраки повили…
    Там остановили
    Беглецов судьбины:
    Ветра голосами
    Смерть - иль жизнь - вестили;
    Ужасая, льстили
    Шаткими весами.
    Им в тоске покорной
    Сердце, внемля,- ждало:
    Да и Нет рыдало
    Над пучиной черной.
    Сестры ночи ткали;
    И на скал устой
    Чередой прибои
    Да и Нет плескали.
    Руки рук искали
    На краю могилы.
    Вал за валом силы
    Темные толкали, -
    Волей всеодержной
    Нудили разлуку
    И хватали руку
    Из руки удержной,
    И две груди тесных
    Разделить грозили…
    Меч их отразили
    Копья сил небесных!
    Жизни нерасцветшей
    Завязь поглотило,
    Парус распустило
    Над себя обретшей
    Вновь любовью робкой
    Вечное Начало -
    И двоих промчало
    Над пучиной топкой!
    И два сердца жили
    Под лучом Пощады…
    А на скал громады
    Сумраки снежили…
   

   

   

     МАДОННА ВЫСОТ
   

    Долго мы брели по кручам,
    Пробирались по лесам -
    Ты да я,- не веря тучам,
    Веря синим небесам.
    Вот и выси, где Мадонна
    В глубь разверстую глядит,
    В глубь, что Ей с полувосклона
    Светлым облаком кадит,-
    Где свой край благословляет
    До равнинной полосы,
    Что в прозрачность удаляет
    Кряжей тающих мысы.
    И пред Нею - блеск озерный,
    Грады, реки и луга,
    И скалы страны нагорной,
    И верховные снега…
    В солнце сосны. Ветр колышет
    Связку роз у чистых ног…
    В сени смольной Роза дышит…
    В Боге мир, и в сердце - Бог!
    Les Voiron
   

   

   

     ЛИЛИЯ
   

    Под Тибурном, в плющах руин,
      Твой луч я встретил
    И стебель долгий - и один
      Тебя заметил.
    И грезой, после многих лет,
      Зову, печален,
    Твой в полдень мне рассветший свет,
      Звезда развалин!
    Встань, на лазури стройных скал
      Души, белея
    И зыбля девственный фиал,
      Моя лилея!
   

   

   

     PACKAЯHИE
   

    Мой демон! ныне ль я отринут?
    Мой страж, я пал, тобой покинут!
    Мой страж, меня ты не стерег -
    И враг пришел и превозмог!..
    О нет, мой демон! Боль позора
    Родит притворный гнев укора!
    Я внял твой зов, - прийти ж не мог,
    Зане был наг и был убог.
    Давно ль тебе, невинен, волен,
    Как фарисей - самодоволен,
    Давал я гордый мой зарок -
    На вечный срок?.. На вечный срок!
    Так торжествует, сбросив цепи,
    Беглец, достигший вольной степи:
    Но ждет его звенящих ног
    Застенка злейшего порог.
   

   

   

     ЯСНОСТЬ
   

   
     Вл. С. Калабину
   
    Ясно сегодня на сердце, на свете!
    Песням природы в согласном привете
      Внемлю я чуткой душой:
    Внемлю раздумью и шепоту бора,
    Речи безмолвной небесного взора,
      Плеску реки голубой.
    Смолкли, уснули, тревожны, угрюмы,
    Старые сфинксы - вечные думы;
    Движутся хоры пленительных грез;
    Нет своей радости, нет своих слез.
    Радости чуждой, чуждой печали
      Сердце послушно. Ясны,
    Взорам доверчивым въяве предстали
    Воображенья волшебные дали,
      Сердце манящие сны.
   

   

   

     ПОЛНОТА
   

    Душа - когда ее края
    Исполнит солнечная сила,-
    Глубокий полдень затая,
    Не знает действенного пыла.
    Ревнив божественный покой.
    Как свет - безмолвие обильных.
    Как солнце - их любовь: какой
    Мил солнцу цвет лугов умильных?
    Безбрачной волей красоты
    Кто пьян, как оный нищий скряга,
    Почий, как в чаше полноты
    Миры объемлющая влага.
   

   

   

     ТЫ - MOPE
   

    Ты - море. Лоб твой напухает,
    Как вал крутой, и пепл огней
    С высот грозящих отряхает,
    Как вал косматый,- пыль гребней.
    И светлых глаз темна мятежность
    Вольнолюбивой глубиной,
    И шеи непокорной нежность
    Упругой клонится волной.
    Ты вся - стремленье, трепет страстный,
    Певучий плеск, глубинный звон,
    Восторга вихорь самовластный,
    Порыва полоненный стон.
    Вся волит глубь твоя, незрима,
    Вся бьет несменно в берег свой,
    Одним всецелым умирима
    И безусловной синевой.
   

   

   

     ЗОЛОТОЕ СЧАСТИЕ
   

    Я блуждал в саду блаженных
    И, влюбленных дев увидя:
    «С чем сравнимо ваше счастье?»-
    Их спросил; они ж, потупясь:
    «С розой утренней!»- шепнули.
    Я спросил детей счастливых:
    «С чем сравнимо ваше счастье?»
    Очи тихие воскинув,
    Дети молвили: «С небесной
    Безмятежною лазурью».
    Вопросил я светлых духов:
    «С чем сравнимо ваше счастье,
    Непорочные, святые?»
    Возлетая, пели духи:
    «С белизною стройных лилий».
    И, склонясь с участьем, Муза:
    «Друг, и ты в саду блаженных?
    С чем твое сравнимо счастье:
    С небом ясным, розой алой
    Иль лилеей белоснежной?»
    Я ж: «Мое не схоже счастье,-
    Ей ответствовал,- ни с розой
    Нежной, ни с лилеей снежной,
    Ни с безоблачной лазурью:
    Золотой мне жребий выпал.
    Горячо и горделиво
    В сердце блещет солнце счастья,
    Мещет вкруг лучи златые,
    Как власы златой Венеры,
    Как моей царицы кудри!»
    Улыбнулась нежно Муза:
    «Дважды ты блажен и трижды,
    Как блажен лишь Феб единый,
    Лучезарный и влюбленный,
    Строя лиру золотую».
   

   

   

     ПЕСНИ ДАФНИСА
   

   

    

      1 ЦИКАДЫ
    

     Цикады, цикады!
     Луга палящего,
     Кузницы жаркой
     Вы ковачи!
     Молотобойные,
     Скрежетопильные,
     Звонко-гремучие
     Вы ковачи!
     Любят вас музы:
     Пением в узы
     Солнечной дремы,
     Пьяной истомы
     Куйте лучи -
     В час, когда Дафнис не спит, а Пан грезит
                 под облаком зноя!
     Цикады, цикады!
     Моря слепящего,
     Мглы среброзаркой
     Плавьте мечи
     Серебро в знойные
     Горны плавильные
     Сыпьте в кипучие,
     Плавьте в печи!
     Серебра-бели:
     Куйте мне стрелы
     Томных пыланий,
     Пьяных желаний,
     О, ковачи,-
     Под теревинфом смолистым, где сонно раскинулась
                         Хлоя!..
     Цикады, цикады!
     Полдня калящего,
     Кузницы яркой
     Вы ковачи!
     Молоты стройные,
     Скрежеты сильные,
     Зноя трескучие
     Вы трубачи!
     Музам вы любы:
     Куйте мне в трубы
     Сладостной славы
     Серебра сплавы,
     Злата лучи -
     Под теревинфом победы, где с Дафнисом -
                   томная Хлоя!
   

   

    

      2 ИСПЫТАНИЕ
    

     «Что блаженней? Упоений
     Раздвигать цветущий полог,-
     Истощив ли наслажденья,
     Отягченною ногою
     Попирать порог увялый?
     Что блаженней? В нежных взорах
     Дерзких ласк читать призывы -
     Или видеть очи милой,
     Утомленные тобою,
     Без огня и без желаний?»
     Так Эрот, мой искуситель,
     Испытал меня коварно,
     Осчастливленного милой;
     Я ж, подругой умудренный,
     Избежал сетей лукавых:
     «Вожделенней, сын Киприды,
     В угашенных взорах милой,
     Без восторга, без призывов,-
     Воспалять лобзаньем новым
     Жадной страсти едкий пламень…
     Ах, с порога совершений
     Вожделенней возвратиться
     К исступленьям ненасытным!..»
     И, смеясь, Эрот воскликнул:
     «Друг, вернись: ты их достоин!»
   

   

    

      3 BЕCHA
    

     Мы были дети -
     Я, как она.
     Улыбок сети
     Плела Весна
     По влажным лонам
     И по затонам
     Ручьев, в тиши,
     И по притонам
     Лесной глуши.
     Мы были рыбки,
     Сребристо-зыбки,
     В сетях Весны.
     Мы у Весны
     Одной учились,
     И нам лучились
     Простые сны.
     Гнездились птицы -
     Дивились мы;
     Как стад ягницы,
     Резвились мы.
     Лепили пчелы
     Свои соты -
     И нам цветы
     Копили долы.
     Но от венков
     Нас звали козы
     Туда, где грозы
     Мглой облаков
     Шли, склоны кроя.
     Из тростников
     Певунье зноя -
     Цикаде - Хлоя
     Плела затвор;
     И был не тесен
     Дыханью песен
     Стволин простор.
     Мы у Весны
     Одной учились,
     И обличились
     Нам сердца сны
     В лугах Весны…
     Мы были дети,
     Когда нам сети
     Сплели Весны
     Живой улыбки…
     Мы были рыбки
     В сетях Весны!
     Нам снились сны…
   

   

    

      4 ГРОЗА
    

     Ты помнишь луч
     По благоуханной увлажненной зелени,
     И дальнего грома «прости» благосклонное,
     И крупные слезы Дриады смеющейся,
     Полновеские капли, звончатые,
     И буйство роз
     В твоих кудрях?
     О флейты любви!
     Вы куда, куда ведете,
     К стремнинам каким?..
     Младенческой
     Рукою венок отрясала ты, резвою
     Рукою венок отрясала развеянный,
     И капли играли с улыбкой ланит твоих,
     И крупные капли, алмазные,
     Ласкали печаль
     Твоих ресниц…
   

   

    

      5 АПОЛЛОН ВЛЮБЛЕННЫЙ
    

     Зовом Пановой свирели
     Лес весенний оглашен;
     Очарованные трели
     Эхо мчит на Геликон.
     И влюбленный пламень взора
     Златокудрый сын Лато
     Средь божественного хора
     Устремил на Эрато.
     Внемля Панову напеву,
     От возвышенных подруг
     Он уводит тайно деву
     На цветущий вешний луг.
     И, влеком стремленьем томным,
     С ней блуждает, молчалив,
     По ущелиям укромным,
     В чащах миртов и олив.
     И послушно склоняет
     В тихой роще на траву,
     И на грудь ее роняет
     Отягченную главу.
     И на лире неразлучной
     Пламень свой поет она;
     И подъемлет стон созвучный
     Аполлонова струна.
     И под рокот песни сладкой,
     Робость нежную тая,
     Обступает их украдкой
     Трех нагих харит семья;
     И на прерванные ласки,
     Улыбаяся, глядит,
     И под меру стройной пляски
     Устыженным говорит:
     «Струн влюбленных слышит пени
     Граций легкий хоровод.
     Ищет тайны, ищет тени
     И безмолвных встреч Эрот.
     Нег порою скоротечной
     Тайну сладостную крой;
     Поминая пыл сердечный,
     Золотую лиру строй!»
   

   

   

   

     LA LUNA SОNNАМВULA[2]
   

    Луна течет во сне. О, не дыши - молчи!
    Пусть дышат и дрожат и шепчутся лучи,
    Пусть ищут и зовут и в дреме легкоперстой,
    Как сон, касаются души твоей отверстой.
    Спит непробудно мир и лунный ловит сон:
    Луна зовет; Луну - зовет Эндимион
    Во сне… Пусть соловей один поет разлуку
    Он не разбудит чар; он спит и внемлет звуку.
    Полна всечувственным исканьем тишина.
    Молчи: в душе дрожит Эолова струна,
    Отзывная Луне, - к ней чутко простирает
    Прерывный, бледный стон, тоскует, замирает…
    Как эхо близкое, душа, отлучена,
    Таится… Близится,и льнет,и льнет Луна:
    И, ей отронута, душа звенит, и млеет,
    И сонный поцелуй, бессонная, лелеет.
   

   

   

     ОСЕНЬЮ
   

   
     Ал.Н. Чеботаревской
   
    Рощи холмов, багрецом испещренные,
    Синие, хмурые горы вдали…
    В желтой глуши на шипы изощренные
      Дикие вьются хмели.
    Луч кочевой серебром загорается…
    Словно в гробу, остывая, Земля
    Пышною скорбию солнц убирается…
      Стройно дрожат тополя.
    Ветра порывы… Безмолвия звонкие…
    Катится белым забвеньем река…
    Ты повилики закинула тонкие
      В чуткие сны тростника.
   

   

   

     ЖЕЛЕЗНАЯ ОСЕНЬ
   

    Где огневой поры
    Червленец любезный?
    О, золотой игры
    Конец железный!
    Дол потемнел и смур.
    Как оружья, ржавы
    С холма, где стебель бур,
    Я вижу дубравы.
    Легли весны бойцы
    В сече бесполезной.
    Где хмель и где венцы
    На тризне железной?
    Как харалужный строй,
    Утесов отвесы,
    Грозя, мелькнут порой
    Из-за хмурой завесы.
   

   

   

     ТРАМОНТАНА
   

    Если влажный воздух густ
    Над поморием счастливым,
    Над ленивым, горделивым, -
    Дхну я буйным острым хладом
    Из теснинных гулких уст;
    Я низвергнусь по оливам
    Светлосклонным водопадом,
    Синеву неся заливам,
    Расчищая небеса;
    Взвею веяньем гульливым
    Над раздольем волн измятым,
    Всклочу зыбь руном мохнатым…
    Пойте, сосен голоса,
    По утесам оснеженным
    Над полуднем остуженным!
    Накреняйтесь, паруса!
   

   

   

     НАРЦИСС
     помпейская бронза
   

    Кто ты, прекрасный? В лесах, как Сатир одинокий,
                     ты бродишь,
      Сам же не чадо дубрав: так благороден твой лик.
    Прелесть движений пристойных, убранной обуви
                       пышность -
      Всё говорит мне: ты - сын вышних иль смертных
                         царей,
    Чутко, свой шаг удержав, ты последовал тайному
                         звуку
      Стройным склоненьем главы, мерным движеньем
                        перста:
    Пана ли внял ты свирель, иль Эхо влюбленные стоны?
      Говор ли резвых наяд? шепот ли робких дриад?
    Праздную руку, едва оперев о бедро, прихотливо
      Легким наплечным руном ты перевил, как Лиэй:
    Дивный, не сам ли ты Вакх, лелеемый нимфами Низы,
      Ловчий, ленивец нагой, нежных любимец богинь?
    Или ты - гордый Нарцисс, упоенный мечтой
                        одинокой,
      В томном блуждающий сне, тайной гармонии полн?
    К нимфе зовущей иди, ты, доселе себя не познавший,
      Но не гляди, наклонясь, в зеркало сонной волны!
    Ах, если ты не Нарцисс, то, свой лик отраженный
                        увидев,
    О незнакомец,- дрожу,- новый ты станешь
                        Нарцисс.
   

   

   

     ХУДОЖНИК И ПОЭТ
   

    Светел, мир отразив, как волна, бескорыстный
                        художник.
      В зыблемый образ глядясь, счастлив поэт:
                       он Нарцисс.
    Грустно-блажен художник-поэт! Он - небо и воды:
      Ловит, влюбленный, свой лик, видит
                 прозрачность и - мир.
   

   

   

     СОВРЕМЕННИКИ
   

   

    

      1 VАLERIO VATI[3]
    

    
      S.[4]
    
     Здесь вал, мутясь, непокоривой
     У ног мятежится тоской:
     А там на мыс - уж белогривый
     Высоко прянул конь морской.
     Тебе несу подснежник ранний
     Я с воскресающих полей, -
     А ты мне: «Милый, чу, в тумане -
     Перекликанье журавлей!»
   

   

    

      2 ЕМУ ЖЕ
    

     Твой правый стих, твой стих победный,
     Как неуклонный наш язык,
     Облекся наготою медной,
     Незыблем, как латинсккй зык!
     В нем слышу клект орлов на кручах
     И ночи шелесный Аверн,
     И зов мятежный мачт скрипучих,
     И молвь субур, и хрип таверн.
     Взлетит и прянет зверь крылатый,
     Как оный идол медяной
     Пред венетийскою палатой, -
     Лик благовестия земной.
     Твой зорок стих, как око рыси,
     И сам ты - духа страж, Линкей,
     Елену уследивший с выси,
     Мир расточающий пред ней.
     Ты - мышц восторг и вызов буйный,
     Языкова прозябший хмель.
     Своей отравы огнеструйной
     Ты сам не разгадал досель.
     Твоя тоска, твое взыванье -
     Свист тирса,- тирсоносца ж нет…
     Тебе в Иакхе целованье,
     И в Дионисе мой привет.
   

   

    

      3 SOLE SАТО[5]
    

    
      S.
    
     Cui palmamque fero sacramque laurum?
     Balmonti, tibi nam quod incohasti
     Spirnt molle melos novisque multis
     Bacchatum modulans Camena carmen
     Devinxit numeris modisque saeclum
     Sensumque edocuit vaga intimum aevi.[6]
      Твой, Бальмонт, этот лавр! Напев твой дышит
      Нежной жизнию. Ритмов многих силу
      В исступленную песнь вложила Муза,
      Новой звучностью мир очаровала;
      Без пути заблудившись, без дороги,
      Душу века заветную сказала.
   

   

    

      КОЧЕВНИКИ КРАСОТЫ
    

    
      Кочевники Красоты - вы, художники. 
      «Пламеннники»
    
     Вам - пращуров деревья
     И кладбищ теснота!
     Вам вольные кочевья
     Сулила Красота.
     Вседневная измена,
     Вседневный новый стан:
     Безвыходного плена
     Блуждающий обман.
     О, верьте далей чуду
     И сказке всех завес,
     Всех весен изумруду,
     Всей широте небес!
     Художники, пасите
     Грез ваших табуны;
     Минуя, всколосите -
     И киньте - целины!
     И с вашего раздолья
     Низриньтесь вихрем орд
     На нивы подневолья,
     Где раб упрягом гoрд.
     Топчи их рай, Аттила,-
     И новью пустоты
     Взойдут твои светила,
     Твоих степей цветы.
   

   

    

      ВЕЕТНОVЕNIАNА
    

     Снилось мне: сквозит завеса
       Меж землей и лицом небес.
     Небо - влажный взор Зевеса,
       И прозрачный грустит Зевес.
     Я прочел в склоненном взоре
       Голубеющую печаль.
     Вспухнет вал - и рухнет - в море;
       Наших весен ему не жаль.
     Возгрустил пустынник неба,
       Что ответный, отсветный лик -
     Ах, лишь омутом Эреба
       Повторенный его двойник…
     Вечных сфер святой порядок
       И весь лик золотых Идей
     Яркой красочностью радуг
       Льнули к ночи его бровей,-
     Обвивали, развевали
       Ясной солнечностью печаль;
     Нерожденных солнц вставали
       За негаданной далыо даль.
     Но печаль гасила краски…
       И вззвенел, одичав, тимпан;
     Взвыл кимвал: сатирам пляски
       Повелел хохотливый Пан.
     Их вскружился вихорь зыбкий,
       Надрывалась дуда звончей -
     И божественной улыбкой
       Прояснилась печаль очей.
   

   

 

 

   

    III
   

   

   

     ПЕЧАЛЬ ПОЛДНЯ
   

    Я - Полдня вещего крылатая Печаль.
    Я грезой нисхожу к виденьям сонным Пана:
    И отлетевшего ему чего-то жаль,
    И безотзывное - в Элизии тумана.
   

    Я, похоронною лазурью осиянна,
    Шепчу в безмолвии, что совершилась даль.
    Я - Полдня белого небесная Печаль,
    Я - Исполнения глубокая Осанна.
   

    Из золотых котлов торжественной рекой
    Я знойных чар лию серебряные сплавы
    На моря синего струящийся покой,
    На снежной вечности сверкающие главы,
   

    На красные скалы, где солнечные славы
    Слагаешь ты, поэт, пронзен моей тоской.
   

   

   

     АЛКАНИЕ
   

    Дух пламенный, алкаючи, вращает
    В поднебесьи свой солнцевидный глаз;
    Горит он всем исполниться зараз
    И целого, нецельный, не вмещает,-
   

    Вновь извергая вон, что поглощает, -
    Смарагд роняя, чтоб схватить алмаз:
    Так из пучин индийских водолаз
    Случайный перл, исторгнув, похищает.
   

    Спеша и задыхаясь, и дробя
    Единое, забвенью и изменам
    Мы рабствуем, и любим, полюбя,
   

    Не духа вечностью, но духа пленом.
    Мы нищими по россыпям пройдем,
    И что нас ищет глухо - не найдем.
   

   

   

     GLI SPIRITI DEL VISO[7]
   

    Есть духи глаз. С куста не каждый цвет
    Они вплетут в венки своих избраний;
    И сорванный с их памятию ранней
    Сплетается. И суд их: Да иль: Нет,
   

    Хоть преломлен в их зрящих чашах свет,
    Но чист кристалл эфироносных граней.
    Они - глядят; молчанье - их завет.
    Но в глубях дали грезят даль пространней.
   

    Они - как горный вкруг души туман.
    В их снах правдив явления обман.
    И мне вестят их арфы у порога,
   

    Что радостен в росах и солнце луг;
    Что звездный свод - созвучье всех разлук;
    Что мир - обличье страждущего Бога.
   

   

   

     ТОВАРИЩАМ
   

   

    

      1 ЛАТИНСКИЙ КВАРТАЛ
    

    
      Е.С. Кругликовой
    
     Кто знает край, где свой - всех стран школяр?
     Где молодость стопой стремится спешной,
     С огнем в очах, чела мечтой безгрешной
     И криком уст,- а уличный фигляр
    

     Толпу зевак собрал игрой потешной?-
     Где вам венки, поэт, трибун, маляр,
     В дыму и визгах дев?- где мрак кромешный
     Дант юный числил,- мыслил Абеляр?-
    

     Где речь вольна и гении косматы?-
     Где чаще все, родных степей сарматы,
     Проходит сонм ваш, распрей обуян?-
    

     Где ткет любовь меж мраморных Диан
     На солнце ткань, - и Рима казематы
     Черны в луне?.. То - град твой, Юлиан!
   

   

    

      2 DEM WELТVЕRBESSERER[8]
    

    
      А. С. Ященку
    
     Ты - что поток, чей буйственный задор
     Бежит в снегах. Как сталь студеной влаги,
     Тягчится, потемнев, твой жесткий взор
     В борении мыслительной отваги,
    

     Когда средь нас иль на поле бумаги
     Ты ринешься в миропобедный спор…
     Миг, и в лазури тонет кругозор,
     Пасутся овцы, за звездою маги
    

     Идут, и ты несешь венки олив
     И миру мир… с ярмом, о деспот-мистик,
     Казацкой вольности и казуистик
    

     Равно дитя,- все в русском сердце слив!..
     Верней оракул всех характеристик:
     Льдом не застынь, кто холодно бурлив!
   

   

    

      3 ПЕРЕВОДЧИКУ
    

     Будь жаворонок нив и пажитей - Вергилий,
     Иль альбатрос Бодлер, иль соловей Верлен
     Твоей ловитвою,- все в чужеземный плен
     Не заманить тебе птиц вольных без усилий,
    

     Мой милый птицелов,- и, верно, без насилий
     Не обойдешься ты, поэт, и без измен,
     Хотя б ты другом был всех девяти камен,
     И зла ботаником, и пастырем идиллий.
    

     Затем, что стих чужой - что скользкий бог Протей:
     Не улучить его охватом ни отвагой.
     Ты держишь рыбий хвост, а он текучей влагой
    

     Струится и бежит из немощных сетей.
     С Протеем будь Протей, вторь каждой маске -
                       маской!
     Милей досужий люд своей забавить сказкой.
   

   

    

      4 LA FAILLITE DE LA SCIENCE[9]
    

    
      Вл.Н. Ивановскому
    
     Беспечный ученик скептического Юма!
     Питали злобой Гоббс и подозреньем Кант
     Твой непоседный ум: но в школе всех Ведант
     Твоя душа, поэт, не сделалась угрюма.
    

     Боюся: цеховой не станешь ты педант.
     Что перелетная взлюбила ныне дума?
     Уже наставник твой - не Юм -«суровый Дант»!
     Ты с корабля наук бежишь, как мышь из трюма.
    

     В ковчеге ль Ноевом всех факультетов течь
     Открылась, и в нее живая хлещет влага?
     Скажи, агностик мой, предтеча всех предтеч:
    

     Куда ученая потянется ватага?
     Ужели на Парнас? .. Затем что знанья - нет!
     Ты бросил в знанье сеть и выловил - сонет.
   

   

    

      5 АСПЕКТЫ
    

    
      Вл Н. Ивановскому
    
     Не Ding-an-sich[10]1 и не Явленье, вы,
     О царство третье, легкие Аспекты,
     Вы, лилии моей невинной секты,
     Не догматы учительной Совы,
    

     Но лишь зениц воззревших интеллекты,
     Вы, духи глаз (сказал бы Дант),- увы,
     Не теоремы темной головы,
     Blague[11] или блажь, аффекты иль дефекты
    

     Мышления, и «примысл» или миф,
     О спектры душ! - все ж, сверстник мой
                    старинный,
     Вас не отверг познанья критик чинный
    

     В те дни, когда плясал в Париже Скиф
     И прорицал, мятежным Вакхом болен,
     Что нет межей, что хаос прав и волен.
   

   

    

      КАССАНДРЕ
    

     Пусть говорят: «Святыня - не от Жизни»:
     Блюди елей у брачного чертога!
     Жених грядет: пожди еще немного
     И уличной не внемли укоризне.
    

     То - странники в неузнанной отчизне;
     Сжигая храмы, мнят, что жгут в них бога,
     И веселятся на багровой тризне.
     Но ты блюди елей свой у порога!
    

     Блуждает Жизнь извивами Мэандра,
     А Море ждет в недвижимом сосуде.
     На пепле Трои восстает Кассандра.
    

     Святой елей, рушенья в дымной груде,
     Ты новая затеплишь Александра
     И возвестишь о Фениксовом чуде.
   

   

 

 

   

    IV
   

   

   

     ОРФЕЙ РАСТЕРЗАННЫЙ
   

    Океаниды
   

    Мы - девы морские, Орфей, Орфей!
    Мы - дети тоски и глухих скорбей!
    Мы - Хаоса души! Сойди заглянуть
    Ночных очей в пустую муть!
   

    Мы - смута и стоны, Орфей, Орфей!
    Мы пут препоны, тугу цепей
    Хотим стряхнуть! Сойди зачерпнуть,
    Захлебнуть нашу горечь в земную грудь!
   

    Мы телами сплелись, Орфей, Орфей!
    Волосами свились, как поле змей!
    Тоска нам гложет белу грудь -
    Грудь хочет, не может со дна вздохнуть!
   

    В белу грудь мы бьем, Орфей, Орфей!
    Мы: Забудь - поем - о тюрьме своей!
    Отдай нам, смертный, земную грудь -
    Твой плен размыкать и разметнуть!
   

    Размыкать, что жило собой, Орфей,
    Себя что мнило тюрьмой своей!
    Дай перси земные - к ним прильнуть,
    Дай в очи дневные всей тьмой взглянуть!
   

    Орфей
   

    Вонмите, девы ночного моря,
    Мои напевы! Творите строй!
    Уймите гневы глухого горя!
    Смирите ревы! Усни, прибой!
   

    Страшнее смуты, душнее путы -
    Слепая вечность отца ночей:
    Вы - быстротечность его минуты,
    Вы - проблеск лютый ночных очей.
   

    Но Хаос нудит мольбой святою
    В семь пленов Муза, и зиждет мир
    Дугой союза: и красотою
    Прозрачной будет всех граней мир.
   

    Стозвучье браней - созвучье граней,
    Один Вселикий во всем велик!
    Молчите, клики! Луч блещет ранний!
    Лучите лики! Где луч, там лик!
   

    Океаниды
   

    Чу, гребни ль отронул Люцифер ясный?
    Чей луч проник до моих глубин?
    О властного строя певец прекрасный,
    Сойди на кручи склоненных спин!
   

    И вал расступчивый, вал непокорный
    Тебя, о звук золотой зари,
    Взлелеет, лобзая, над ночью черной:
    Гряди по мне и меня мири!
   

    И главы змей моих не ужалят
    Твоей ноги, огнезвучный День!
    Мириады уст тебя восхвалят,
    Впивая следов твоих огнетень!
   

    Орфей
   

    Миротворите звон волненья!
    К вам путь ему заря мостит,
    Кого безмолвьем исполненья
    Мир, осветлен, благовестит!
   

    Его пришел я лирой славить;
    И сам ли путь я упрежду,
    Который мне дано исправить
    По мне грядущему?- Я жду…
   

    Я жду. Исполнись кровью. Брызни,
    Луч, жрец предвечного огня!
    И лик твой жертвенный - меня
    Венчай во исполненье Жизни!
   

    Что ты, что пророчишь, лебедь белый,
    Песнь подъемля пеней оробелой,
    Белопенный лебедь красоты?
    Вижу, вижу светочи дубравы!
    Мне об них прошелестели травы
    И, клонясь, поведали цветы.
   

    Близок сонм их ярый. Тирсы остры,
    И горят неистовые сестры
    Жертвы плоть лобзать, пронзать, терзать…
    Ах, они от полноты вкусили!
    Их дожди свершений оросили:
    Бог ведет их - бога развязать!
   

    Я ж не сниду на живые лона,
    Солнце склона - встретить луч восклона,
    Не пройду спасительной тропой.
    Опеняйте жертвенник великий,
    Волны! Дивен жребий мой двуликий:
    Солнце ночи, темною музыкой
    Дня завет в разрывах тьмы воспой!
   

    Океаниды
   

    Тише, тише, сестры - светы!
    Сестры - светы тихих лон!
    Ризой светлой вы одеты:
    Близкий, близкий светел он.
    Светлых дев тебе приветы,
    Светлоризый Аполлон!
   

    Орфей
   

       В миг роковой
    Услышь мой жертвенный завет:
       Из волн
       Встань, свет!..
   

        Солнце восходит
   

    Мир - полн!
   

    Менады
   

    Мир полн… Мир полн…
    Вир волн! вир волн!
    Ты не свой, ты не свой,
       Орфей!.. Эвой!
   

    Мы титаны. Он младенец. Вот он в зеркало взглянул:
    В ясном зеркале за морем лик его, делясь, блеснул!
    Мы подкрались, улучили полноты верховной миг,
    Бога с богом разлучили, растерзали вечный лик.
   

    И гармоний возмущенных вопиет из крови стон:
    Вновь из волн порабощенных красным солнцем
                        встанет он.
    Строя семя, искра бога сердце будет вновь томить,
    От порога до порога к невозможному стремить.
   

    И когда чудесной властью исполненье вдруг прильет,
    Сердце вновь изменит счастью, нектар цельный
                         разольет.
    Вскрикнут струны искупленья, смолкнут жалобой
                         живой…
    Вновь разрыв, и исступленья, и растерзан Вакх! Эвой!
   

 

 

   

    V
   

   

   

     ФУГА
   

    Пышные угрозы
    Сулицы тугой,
    Осыпая розы,
    Гонят сонм нагой;
    Машут девы-птицы
    Тирсами в погоне;
    С гор сатиры скачут
    В резвости вакхальной.
   

    Вейтесь, плющ и лозы!
    Вижу сонм другой:
    Спугнутых менад
    Ввысь сатиры гонят,
    И под их ногой
    Умирают розы.
    Плющ и виноград
    Тирсы тяжко клонят…
    Беглые зарницы
    Тускло в сонном лоне
    Лунной мглы маячат:
    Промелькнут на юг
    С севера небес -
    И на полдень вдруг
    В заводи зеркальной,
    Дрогнув, свет блеснет…
   

    К солнцу рвется сад,
    Где свой сев уронят
    Духи вешних чар,
    Страстной пылью вея:
    Тесен вертоград,
    Стебли стебли клонят…
    Творческий пожар
    В вечность мчит Идея.
    И за кругом круг
    Солнечных чудес
    Следом жарких дуг
    Обращают, блеща,
    Сферы - и клубятся
    Сны миров толпою;
    В вечность не уснет
    Огнеокий бред..
   

    Взвейте светоч яр!
    В славу Прометея
    Смоляной пожар,
    По ветру лелея,
    В бешенстве погони
    Мчат Афин эфебы
    Чрез уснувший луг,
    Чрез священный лес…
    В сумраках Округ,
    День мгновенный меща,
    Зарева дробятся…
   

    Гулкою тропою
    Мчат любимцы Гебы
    Дар святой, и в пене
    Огненосцы - кони…
    Свет умрет, гоним,-
    Вспыхнет свет за ним
    В солнцеокой смене…
    Кто из вас спасет
    Веющее знамя,
    Прометея пламя
    К мете донесет,
    Сверстники побед?
   

   

   

     ТЕМНИЦА
   

    Кипарисов строй зубчатый -
    Стражей черных копия.
    Твердь сечет луны серпчатой
    Крутокормая ладья.
   

    Медной грудью сонно дышит
    Зыби тусклой пелена;
    Чутких игол не колышет
    Голубая тишина.
   

    Душен свет благоуханный,
    Ночь недвижна и нема;
    Бледноликой, бездыханной
    Прочь бегут и день и тьма.
   

    Мне два кладезя - два взора -
    Тьму таят и солнце дней.
    К ним тянусь я из дозора
    Мертвой светлости моей.
   

    Рока кладези, две бездны,
    Уронил на ваше дно
    Я любви залог железный -
    Пленной вечности звено.
   

    Вы кольцо мое таите:
    Что ж замершие уста
    Влагой жизни не поите?..
    Тьма ли в вас, как свет, пуста?
   

    «Милый, милый!..» «О, родная!
    Я поверил, я приник:
    Вижу - блещет глубь ночная,
    Зыблет смутно мой двойник.
   

    Мне ж замкнут тайник бездонный,
    Мне не пить глубоких волн…
    В небе кормщик неуклонный,
    Стоя, правит бледный челн…»
   

   

   

     ГОРНАЯ ВЕСНА
   

   
     Л.Д. И-вой
   
   

    

      1 «Весна вошла в скит белый гор…»
    

     Весна вошла в скит белый гор,
     В глухих снегах легла,
     Весь наг и черен мой бугор.
     Из глуби дышит мгла.
    

     Жизнь затаил прозрачный лес…
     О, робкий переклик!
     О, за туманностью завес
     Пленительность улик!
    

     О, переклик певучих душ,
     Протяжный, томный свист!..
     И пусть дубов рыжеет сушь -
     Вот, вот младенец-лист!
    

     Теснясь, пронзают перегной
     Мечи стеблистых трав…
     Снег сизый стынет: день за мной
     Потух в зубцах дубрав.
   

   

    

      2 «Вы, розы Вознесения…»
    

     Вы, розы Вознесения,
     Сияйте предо мной!
     Клубится мгла весенняя
     Глубинной пеленой.
    

     Вас сладко дремноокая
     Не возмутит Весна:
     На вас зима глубокая
     Недвижна и ясна.
    

     Плывет пыланье темное
     В медлительной крови,
     А сердце неистомное
     Стучит, стучит: живи!
    

     Душа скорбит, усталая,
     В ней кладези черней…
     Открыла снежность талая
     Оплечия корней.
   

   

    

      3 «В вас, сосенки зеленые…»
    

     В вас, сосенки зеленые,
     Хмель бродит бдящих сил!
     А кущи оголенные,
     Как выходцы могил,
    

     Сереющими тенями
     Прямы стоят и ждут,
     Что зорями весенними
     Судьбины напрядут,-
    

     Что власти чудотворные
     Навеют в пустынь гор,-
     К весне небес, покорные,
     На тайный приговор,
    

     Простерлися,- готовые
     Шумя зазеленеть,
     И славить солнца новые,-
     И в смерти костенеть…
   

   

    

      4 «Кто снег мой лижет…»
    

     «Кто снег мой лижет?
     Чья воля движет
     Мою истому?
     Вы сгиньте, обманы!
     Укройте, туманы,
     Храните глубокую дрему!»
   

   

    

      5 «Всклубясь, межегория зыбкий…»
    

     Всклубясь, межегория зыбкий
     Туман застилает, как дым,
     Просвечен весенней улыбкой
     И полднем небес молодым,-
    

     Как будто волшбой беловейной
     Свидетеля тайны слепит,
     А долу котел чародейный
     В парах густоструйных кипит.
   

   

    

      6 «Вздыбились космы снеговые…»
    

     Вздыбились космы снеговые
     В медяном мареве гребней,
     Как гривы бурно-огневые
     Далече пышущих коней.
    

     Грозя, мерцает призрак горный
     Чрез сизый пепл и мрак завес.
     Чуть зрим во мгле предел озерный,
     Как бы за ним Аид воскрес,
    

     Как бы за вставшей Персефоной
     В лугах с подснежником весны -
     Погнал свой упряг медноконный
     Царь преисподней глубины.
   

   

    

      7 «И в тень удолий, опечалены…»
    

     И в тень удолий, опечалены,
     Нисходим от прозрачных нег…
     Вдруг, южным просветом ужалены,
     Измлели зимы, стаял снег…
    

     За дебрью синь сквозит глубинная,
     И смолью зноя пышет ель.
     Сплетенья вязов паутинные
     Небесный умиряют хмель.
    

     Пары жемчужные, лилейные
     Клубятся, сизы и белы…
     Кружите, силы световейные!
     Круглитесь, ясные стволы!
    

     Вторжений солнечных над гранию,
     На рубеже лучей и зим,
     Взыграем мы с весною раннею
     И огнь небес отобразим!
    

     Сплетем в венки плющи пурпурные,
     Что по корням ползут, виясь!
     Восславим пленности лазурные -
     Глубокой Смерти ипостась!
    

     Юра
   

   

   

   

     ХОРЫ МИСТЕРИЙ
   

   

    

      1 ХВАЛЕНИЕ ДУХОВ БЛАГОСЛОВЛЯЮЩИХ
    

     Хвалите Бога, силы сфер!
     Хвалите Бога, души недр!
     Бессонный ключ в ночи пещер!
     На высотах шумящий кедр!
    

     Хвалите Бога, бурь уста!
     Ревучий дождь и бьющий град!
     И радуг Милости врата!
     И Мира влажный вертоград!
    

     И гор незыблемый порыв!
     И лет приземный пленных крыл!
     И все, что Бог избрал, открыв!
     И все, что, возлюбив, сокрыл!
    

     Вал, гром и трус, и плач и стон,
     И рык и рев, и песнь и речь,
     Душ легких лепет, струнный звон,
     Звук - отзвук, систр, и серп, и меч!
    

     И каждый вздох, и каждый глаз!
     И каждый глад, и каждый труд!
     В луче проснувшийся алмаз!
     Во мраке - сила тайных руд!
    

     В эфире пламенном орлы!
     И рыбы струй, где пьет луна!
     Святилища чреватой мглы!
     Геенны недр и перлы дна!
    

     Славь Бога, Солнце! пой, Луна!
     Звезд зримый и незримый клир!
     Пространства - вы! вы - времена,
     что, разлучив, сомкнули мир!
    

     И золотой Избытка смех,
     И рдяный плод и пьяный грозд,
     И дня сверкающий доспех,
     И лунный лен, и полог звезд,-
    

     Хвалите Бoгa!- как роса,
     Как венчики цветов в росе:
     В росинке каждой - небеса,
     В душе единой - души все!
    

     И каждый брызг над глубиной,
     И каждый облак высоты,
     И каждый луч в листве лесной,
     В живом смарагде красоты,-
    

     Хвалите Бога!- Жизнь и Смерть,
     Прибой и остов корабля,
     Богострадальная Земля
     И боговидящая Твердь!..
    

     Пустыня-мать! твои уста -
     Стенаньем львов, дыханьем трав
     И вещим ропотом дубрав -
     Зовут лобзание Христа!
   

   

    

      2 ХВАЛЕНИЕ ДУХОВ-ИСПРАВИТЕЛЕЙ
    

     Хвалите Бога, слуги кар,-
     Пила и жернов, млат и горн!
     В огнях Сахар озёра мар!
     Грай-ворон туч,и круч,и терн!
    

     Пущ безысходных глушь и темь!
     Сугробов безотзывных ночь!-
     Над краем, где разверста стремь,
     Рука, простертая - помочь!
    

     О, тень руки в перчатке сеч!
     Грозящих проблески кольчуг!
     Взнесенный чьей-то местью меч!
     Слез чьих-то выпавший жемчуг!
    

     Из тьмы зовущая pyка!
     Далекий огонек болот!
     Непроходимая река!
     В мятущейся пучине плот!
    

     И вы, о демоны ушей,
     Шептаний дремные мечты,
     И зуб полуночньи мышей,
     И зов полдневной пустоты!
    

     Цепы Господнего гумна!
     Трясины мест, где гать зыбка!
     Сыпучий хрящ, где глубь темна!
     Лед талый, где тропа топка!
    

     Вы, свечи глаз во мгле лесной!
     И тихих рысканье зверей!
     И гроботеса стук ночной
     У счастья запертых дверей!
    

     Топор дубравной целины!
     Предчувствий тесная тоска!
     Благоуханный вихрь весны!
     Над зябнущим, чья грудь узка!
    

     Вы, что мостом могильных плит
     Творите лестницы святынь!
     Вы, что в ковши, где мед разлит,
     Укора каплете полынь!
    

     Туман унынья, чья роса
     Трезвит надменья буйный хмель!
     Попутный ветер, паруса
     Надежды гонящий на мель!
    

     Вы, пастыря железный жезл!
     Овчарки божиих овец!
     Крушители могут чресл!
     Опустошители сердец…
    

     Хвалите Бога, о рабы,
     Снов горьких, лов Его сетей,
     Слепцы пылающих путей,
     Костры гасимые Алчбы!
   

   

    

      3 ХВАЛЕНИЕ ДУХОВ-БЛАГОВЕСТИТЕЛЕЙ
    

     Хвалите, лилии небес,
     Затворный пойте вертоград!
     Храните лилии оград,
     Замкнутый вертоград чудес!
    

     Растите, вестницы чудес,
     Обетования долин!
     Где небом дышит сельный крин,
     Разоблачится сад небес!
    

     Благовестители чудес,
     Несите лилии в перстах,
     Несите Имя на устах
     Сладчайшее лилей небес!
    

     Музык сладчайшее небес
     Благоухание Души,
     Что Розой зыблется в тиши
     Неотцветающих чудес!
   

   

   

   

     ТЕЗЕЙ 
     Дифирамб Бакхилида
   

    Хор
   

    Провещай слово, святых Афин царь,
    Роскошных ионян властодержец!
    Продребезжала почто трубы медь?
    Песнь бранную зычно протрубила?
    Али нашей земли концы
    Обступил и ведет грозу сеч
    Враждебных ратей вождь?
    Иль, умыслив недоброе,
    Грабят хищники пастухов стад,
    Овец угоняют в плен?..
    Что же сердце твое мятет, царь?
    Вещай! Али вдосталь, круг твоих рамен,
    Нет надёжи-дружинников,
    Юных, сильных витязей?
    О Пандиона чадо и Креузы!
   

    Эгей
   

    Приспешил скорой стопой гонец, пеш,
    Он долгий измерил путь Истмийский -
    Провозвестить несказанных дел весть,
    Что некий соделал муж великий.
    Исполин от его руки,
    Колебателя суши сын, пал -
    Насильник - Синис пал!
    От губительной веприцы
    Вызволил Кремионский лес он,
    Скирон, беззаконник, мертв.
    Уж не мерит с гостьми тугих мышц
    В борьбе Керкион. И молот выронил
    Полипемона сын - Прокопт.
    Мощь мощнейший превозмог.
    Что-то будет? Чему дано свершиться?
   

    Хор
   

    И отколь сей богатырь, и кто он -
    Поведал ли вестник? Ратной справой
    Вооружен ли, одержит полк мног[12]
    С нарядом воинским? Иль, скиталец
    Бездоспешный, блуждает он,
    Мнимый пришлым купцом, один, в край
    Из края, чуждый гость?
    А и сердцем, бестрепетен,
    И могутен плечьми о тех мощь
    Изведавший крепость мышц!
    С ним подвигший его стоит бог
    Промыслить отмщенье дел неправедных!
    Но вседневных меж подвигов
    Остеречься ль злой беды?
    Время долго: всему свой час свершиться!
   

    Эгей
   

    Со двумя гриднями держит путь муж,
    Поведал гонец. Висит булатный
    Заповедной кладенец с белых плеч;
    В руке два копья о древках гладких;
    Да чеканки лаконския
    Сверх кудрей огневых шелом светл;
    Хитон на персях рдян;
    Плащ поверх, фессалийских рун.
    Очи полымя ярых жерл льют -
    Лемносских горнил ключи.
    Первым юности цветом юн он;
    По сердцу ему потех да игрищ вихрь,
    Те ли игры Ареевы,
    Меднозычных битв пиры -
    И взыскал он Афин пышнолюбивых.
   

 

 
 

   Примечания
 

 

   

    1
   

   Становлюсь, значит, не есмь (лат.).
 

 

   

    2
   

   Блуждающая луна (ит.).
 

 

   

    3
   

   Валерию, Поэту (лат.)
 

 

   

    4
   

   Привет тебе (лат. Salve).
 

 

   

    5
   

   Солнцем рожденному (лет.)
 

 

   

    6
   

   Пальму дам я кому и лавр священный?
 

 

   

    7
   

   Духи глаз (ит.)
 

 

   

    8
   

   Всемирному реформатору (нем.).
 

 

   

    9
   

   Несостоятельность науки, знанкя (фр.).
 

 

   

    10
   

   Вещь в себе (нем.).
 

 

   

    11
   

   Шутка, хвастовство, ложь (фр.).
 

 

   

    12
   

   Окружен многочисленным войском (др.-рус.).
 

 



 

   Вячеслав Иванов
   СВЕТ ВЕЧЕРНИЙ
 

 

   

    I
   

   

   

     ПОЭЗИЯ
   

    Весенние ветви души,
    Побеги от древнего древа,
    О чем зашептались в тиши?
    Не снова ль извечная Ева,
    Нагая, встает из ребра
    Дремотного первенца мира,
    Невинное чадо эфира,
    Моя золотая сестра?
    Выходит и плещет в ладони,
    Дивясь многозвездной красе,
    Впивая вселенских гармоний
    Все звуки, отзвучия все;
    Лепечет, резвясь, гесперидам:
    «Кидайте мне мяч золотой»,
    И кличет морским нереидам:
    «Плещитесь лазурью со мной».
   

   

   

     ОСТРОВА
   

    «Нас в гости плыть к богам зовет Заря
    За синие, широкие моря,
    Но прочные нас держат якоря.
    Мы, вольные когда-то корабли,
    Как паруса созвездий тех вдали,
    Вкоренены недвижно в глубь Земли.
    И влажную мы помним пелену,
    Что в ласковом лелеет нас плену,
    Как тонкую воздушную волну.
    Отяжелел небесный океан,
    Где, изнутри когда-то просиян,
    Плыл сонмом звезд наш самоцветный стан…»
    Так пленные тоскуют Острова…
    Вы ту же быль запомнили, Слова,
    Под игом дней живые божества,
    Сошедшие на грудь Земли сырой
    С небес, где встарь вы тешились игрой
    Живых лучей, как звезд крылатый рой.
   

   

   

     МЕМНОН
   

    В сердце, помнить и любить усталом,
    Мать Изида, как я сберегу
    Встречи все с тобой под покрывалом,
    Все в цветах росинки на лугу?
    Все ко мне склонявшиеся лики
    Нежных душ, улыбчивых теней,
    В розовом и белом повилики
    На стеблях моих зыбучих дней?
    Или всё, что пело сердцу: «Помни»,—
    Отымает чуждый небосклон
    У тебя, родной каменоломни
    Изваянный выходец, Мемнон?
    И когда заря твой глыбный холод
    Растворит в певучие мольбы,
    Ты не вспомнишь, как, подъемля молот,
    Гимном Солнце славили рабы?
    Иль должно, что пало в недра духа,
    Вдовствовать в хранительной тиши
    Как те звоны, что всплывают глухо
    Из летейских омутов души?—
    Чтоб тоской по музыке забвенной
    Возле рек иного бытия
    По любимой, в чьих-то чарах пленной,
    Вечно болен был — и волен я.
   

   

   

     ТУЧА
   

    Всё может обручить
    С эфирным строем Лира
    И светом лики мира,
    Как ризой, облачить.
         Почто же сизой тучей
         Плыву я, тень влача,
         Над радугой зыбучей
         Беспечного ключа?
    В горниле воспаленном
    Расплавится ль слеза —
    Лобзает дол гроза
    Наитьем исступленным.
         Дай ливню не сразить,
         Господь, лилеи хрупкой,
         Дракону просквозить
         Лазурью и голубкой.
   

   

   

     ДРЕМА ОРФЕЯ
   

        Я мелос медленно пою,
        И звезды вечной яви тают…
        Улыбки сонные летают —
       И розы юные вплетают
        В кифару томную мою.
        Смолкают струны золотые
        Под розами. Сверкают спицы
    Авророю зажженной колесницы —
           Из трепетов литые
            Беззвучного огня.
    Слепительное марево… Звеня,
    Ожившая разбудит лира гимны,
        Когда поникнет в пурпур дымный
            Виденье дня.
   

   

   

     ЭЛЕВСИНСКАЯ BECHA
   

    Ночь! В твоей амброзийной волне
    Отдаюсь я глубокой Весне;
    Но грустны, как забытые сны,
    Мне явленные лики Весны,
    Отлучающей светами дня
    От сосцов твоих темных меня,
    Чуть к дымящимся персям твоим
    Я приник и поник в этот дым —
    Благовонный ливана крохой
    На жаровне истаять глухой,
    Где душа с божествами в огне
    Сочетается тайной Весне.
   

   

   

     ПЕВЕЦ В ЛАБИРИНТЕ
   

   
     Юргису Балтрушайтису
   
    Певец
    Если солнце в Лабиринте
    Небу жаль похоронить,
    Боги солнечные, киньте
    Мне спасительную нить!
    Сопровождение флейты
    Вы вотще ли, музы, пели;
    «В ночь пещер, в земные щели
    Луч ты должен уронить?»
    Я в могильном Лабиринте.
    Иль из уст мне душу выньте,
    Или киньте, боги, нить.
    Эхо сводов
    Над младенцем в колыбели
    Парки пряли, музы пели;
    Уронили в колыбель
    Парки — золото кудели,
    Музы — сладкую свирель.
    Если небо колыбели
    Мог ты в сердце сохранить —
    Из божественной кудели
    Свей водительную нить.
    Если солнце в ствол свирели
    Мог ты гимном полонить —
    Ей верна, к родимой цели
    Поведет, потянет нить.
    Вы же, в темном Лабиринте
    Обитающие боги,
    Стерегущие пороги,
    Солнце алчные пленить,
    Умолений не отриньте;
    Дал певец, чего хотели
    Души тьмы, Вам — луч свирели,
    Гостю — солнечная нить.
    Ариадна
    (пробуждаясь в лунном луче)
    Что звучало так нaпевнo,
    Что молило так узывно,
    Что забилось вновь прерывно,
    Что опять встомилось жадно
    Сердце в персях дивно-сонных,
    Успокоенных усладно?
    Где я? В недрах темнолонных
    Подземельная царевна,
    Ариадна?.. Ариадна.
    — Он ушел, а ты — забылась
    (Ах, забвенье лишь отрадно!),
    Руку положив на темя:
    Пурпуром лазурь затмилась,
    Остров поплыл, стало время…
    Вот, я дома пробудилась…
    Милый, вновь ты, вновь мне ведом!
    Лев, ревнующий к победам
    Солнца,— бог, весенний дождь
    Иль Орфей, певучий вождь,—
    Ты — один, как я едина,
    Солнцева невеста сына.
    Дочь Миноса, на покой
    Я усталого склоняю,
    Темя тонкою рукой,
    Чаровница, осеняю.
    Сонный мой разымчив хмель;
    Я, как мать, приникну к сыну
    И из груди тихо выну
    Колыбельную кудель.
    Озарятся своды ярко,
    Буду солнце прясть, как Парка,
    Выпряду златую нить.
    Лишь взыграет на свирели
    Милый странник, вспыхнет нить.
    Он спасен… и вновь, у цели,
    Должен в солнечном пределе
    Деве ночи — изменить.
   

   

   

     ЛИРА И ОСЬ
   

   
     Валерию Брюсову
   
   
1

    Слепец, в тебя я верую,
        О, солнечная Лира,
        Чей рокот глубь эфира,
        Под пенье аонид,
    Колеблет правой мерою
        И мир мятежный строит,
        Меж тем как море воет
        И меч о меч звенит.
    Ты скована из золота,
        И падают, как пчелы,
        Журчащие Пактолы
        На жаркие рога…
    Удары слышу молота
        По наковальне Рока;
        Но славят свет с востока
        Верховные снега,
    За осью ось ломается
        У поворотной меты;
        Не буйные ль кометы
        Ристают средь полей?..
    А где-то разымается
        Застава золотая
        И кличет в небе стая
        Родимых лебедей,
   
2

    Есть Зевс над твердью — и в Эребе.
    Отвес греха в пучину брось,—
    От Бога в сердце к Богу в небе
    Струной протянутая Ось
    Поет «да будет» Отчей воле
    В кромешной тьме и в небеси:
    На Отчем стебле — колос в поле,
    И солнца — на Его оси.
    О, дай мне плыть, святая Лира,
    Средь мусикийского эфира
    Одною из согласных лун.
    Лишь на мгновенье, беззаконный,
    Слепой кометы бег уклонный
    Касается вселенских струн.
    Ристатель! Коль у нижней меты
    Квадриги звучной дрогнет ось,
    Твори спасения обеты,
    Бразды руби и путы сбрось.
    И у Пелопса ли возницы,
    У Ономая ли проси
    Для новых игрищ колесницы
    На адамантовой оси.
    О Ты, Кто в солнца нас поставил!
    Коль сын Твой прямо к полдню правил
    Пылающую четверню,
    Вдали блужданий Фаэтона
    Дай в розах млеющего лона
    Истаять медленному дню.
   

 

 

   

    II
   

   

   

     КАМЕННЫЙ ДУБ
   

    Хмурый молчальник, опять бормочу втихомолку
                                            стихами:
    Хочет и каменный дуб майской листвой
                                         прозвенеть.
    Дремлет в чеканной броне под бореями бурными
                                               зиму;
    Зеленью свежей весна в пологах темных сквозит.
    Черную ветвь разгляди: под металлом скорченных
                                             листьев
    Ржавой смеется тюрьме нежный и детский побег.
   

   

   

     ЕВКСИН
   

    Ласточки вьют свой уют под окошком;
    Зяблик слетает к рассыпанным крошкам
    В трапезной нашей. За дверью горят
    В садике розы: давно ль еще, вешний,
    Весь он белел алычой и черешней?
    Лишь кипарисы все тот же обряд,
    Смуглые, мерно склоняясь, творят.
    Что там, в оправе лиловых гликиний,
    Гладью сверкает алмазисто-синей?
    Смотрит Евксин сквозь ресницы чинар,
    Пестун лазурный Медеиных чар.
    Я под окрайнюю сяду чинару —
    Сонной мечтой убегающий парус
    В миф провожать, в розовеющий пар.
   

   

   

     СВЕТЛЯЧОК
   

    Душно в комнате; не спится;
    Думы праздно бьют тревогу.
    Сонной влагой окропиться
    Вежды жаркие не могут.
    Сумраком не усыпленный,
    Взор вперяется во мглу.
    Что забрезжило в углу
    Зорькой трепетно-зеленой?
    Дух-волшебник ночи южной,
    Светлячок к окну прильнул,
    Словно в дом из тьмы наружной
    Гость с лампадой заглянул;
    Словно спутник снов бесплотный,
    Миг свиданья упреждая,
    Подал знак душе дремотной
    Упорхнуть в дубравы рая.
   

   

   

     ЗИМНЯЯ БУРЯ
   

    Гнет и ломит ноша снега
         Кипарисы нежные,
    И корчует вал с разбега
         Грабы побережные.
    Все смесилось в тусклой хляби —
        Твердь и зыби вьюжные.
    Кто вас губит, кто вас грабит,
         Вертограды южные?
    И сквозь лязги волн и визги
         Племени Эолова
    Зевс гремит и плещет брызги
         Плавленного олова.
    Смертью ль мутные зеницы
         Водит над пучинами
    Ветхий Кронос, бледнолицый,
         Треплющий сединами?
   

   

   

     ДЕЛЬФИНЫ
   

   
     В снастях и реях засвистел ветер, пахнущий снегом и цветами; он с силой вылетал на свободу из тесного ущелья… Из-под самого пароходного носа стали выпрыгивать проворные водяные жители — дельфины; крутым побегом они выскальзывали на воздух, опустив хвост, описывали дугу и вновь погружались без всплеска.  
     А. Н. Толстой, «Письма с пути»
   
    Ветер, пахнущий снегом и цветами,
    Налетел, засвистел в снастях и реях,
    Вырываясь из узкого ущелья
    На раздолье лазоревой равнины.
         Как Тритон, протрубил он клич веселья,
         Вздох весенний кавказского Борея,
         Вам, курносые, скользкие дельфины,
         Плясуны с крутогорбыми хребтами.
    На гостины скликал вас, на веснины,
    Стеклоокого табуны Нерея,
    С силой рвущийся в устье из ущелья
    Ветер, пахнущий снегом и цветами.
   

   

   

     ПОЛДЕНЬ
   

    В озера сходят небеса.
    По бирюзе однообразной
    Струятся россыпью алмазной
    Развязанные пояса.
    И мглятся зыбкой мглой леса,
    Как тлеет пепл в жаровне праздной.
    Колдует зной, котел кипит —
    Двоится марево природы.
    В гробу хрустальном дева спит,
    Над нею латник держит щит:
    Светилу дня так снятся воды,
    Водам — полуденные своды,—
    И дважды солнца лик слепит.
   

   

   

     ЗЫХ
   

    На Зыхе нет ни виноградной
    В кистях лозы, ни инжиря:
    Все выжег зной, все выпил жадный;
    И в сакле я дремал прохладной
    До половины сентября.
    А перед саклею, горя
    Сафирами восточной славы,
    Текли Хвалынские струи.
    И милы стали мне твои,
    О Зых, возгорий плоских главы,
    Твой остов высохшей змеи
    Меж двух морей живой оправы,
    И солнцем пахнущие травы,
    И в белом камне колеи.
   

   

   

     ФЛАМИНГО
   

   
     О. А. Ш.
   
    Плоской чашей, розовой по краю,
    Лотос белый зыблется над Нилом,
    И чертят фламинго в синем небе
    Дуги света розовей Авроры.
    Этих красок юность помнят взоры,
    Мать-Земля себя подобной Гебе
    Видит в них, как в зеркале застылом,
    Обрученной суженому Раю.
   

   

   

     КОТ-ВОРОЖЕЙ
   

    Два суженных зрачка — два темных обелиска,
    Рассекших золото пылающего диска,—
    В меня вперив, мой кот, как на заре Мемнон,
    Из недр рокочущих изводит сладкий стон.
    И сон, что семени в нем память сохранила,
    Мне снится: отмели медлительного Нила
    И в солнечном костре слепых от блеска дней
    Священная чреда идущих в шаг теней
    С повернутым ко мне и станом, и оплечьем,
    И с профилем зверей на теле человечьем,
    Подобья ястребов, шакалов, львиц, коров,
    Какими в дол глядит полдневный мрак богов…
    Очнись! Не Нил плескал, не сонный кот мурлыкал:
    Размерно бормоча, ты чары сам накликал.
    Ни пальм ленивых нет, ни друга мирных нег —
    А печи жаркий глаз да за окошком снег.
   

   

   

     ПОДРАЖАНИЕ ЯПОНСКОМУ
   

    Голых веток оснежен излом.
        Круглый месяц на дне
            Голубом.
    Ворон на ветке во сне
    Снег отряхает крылом.
   

   

   

     NOTTURNO[1]
   

    Ропот воли в сумраке полей
    Мусикийских темных чар милей.
    Пес провыл, и поезд прогремел.
    Ветр вздохнул,и воздух онемел.
    Лишь вода текучая журчит.
    Тайна звездоустая молчит.
    В черных складках ночи сладко мне
    Невидимкой реять в тишине,
    Не своей тоскою тосковать,
    Трепет сердца с дрожью звезд сливать.
   

   

   

     ЗЕМЛЯ
   

   
     Илье Голенищеву-Кутузову
   
    Повсюду гость и чужанин,
    И с Музой века безземелен,
    Скворешниц вольных гражданин,
    Беспочвенно я запределен,
    И по-иному луг мне зелен,
    Журчит иначе студенец
    Под сенницей лесных молелен,
    Чем жнице ль, пастушку ль овец,
    Микулам, сельским уроженцам,
    Поднявшим ралами поля…
    Но и скитальцам, отщепенцам
    Ты мать родимая, Земля.
    И в одиночестве, в пустыне,
    В смарагдовой твоей раине,
    Едва склонюсь к тебе, дремля,—
    Ты шепчешь, сонный мох стеля,
    О колыбеле, о святыне.
   

   

   

     СЕРЕБРЯНЫЙ БОР
   

   
     Н.И. Шатерникову
   
   
     Посвящение  
     Haecce decem cecini peramoenis qui vocitnntur
               Argenteis in saltibus,
     Те plaudente, mihi iunctissime nuper Horati,
               Cultor facunde rustici.[2]
   
   

    

      Запев
    

     И рад бы я в зеленый рай…
     Смеется Муза: «Поиграй
          Там на рожке пастушьем
     В лад ветерку и ручейку.
     Мудрил ты на своем веку,
          Дружил и с простодушьем».
     И рад бы в рай; да, знать, лихи
     На сыне города грехи —
         Не выпустят на волю
     Из плена каменных столиц
     Навстречу ветру, гаму птиц
          И зыблемому полю.
   

   

    

      1
    

     Бор над оползнями красный:
     За излучиной реки,
     Отлагающей пески,
     Кругозор голубо-ясный,
     Перелески да лески.
     Вот могильник зеленеет
     Стародавней татарвы;
     Церковь тут и там белеет,
     И в тумане розовеет,
     Блеща, марево Москвы,
     Край исконный мой и кровный,
     Серединный, подмосковный,
     Мне Причудливо ты нов,
     Словно отзвук детских снов
     Об Индее баснословной.
   

   

    

      2
    

     Лес опрокинут в реке.
     Веспер в ночном челноке
     Выплыл — и вспыхнул алмаз
     Где-то в бездонной реке.
     Видел я в жизни не раз
     В сей вечереющий час,
     Как выплывал он и гас,
     Веспер на сонной реке:
     Что же в старинной тоске
     Слезы струятся из глаз?
     Словно приснилось лицо
     Милой моей вдалеке;
     Словно кольца на руке
     Верное ищет кольцо.
   

   

    

      3
    

     Ловлю в реке тускнеющей
         Жемчужно-бледный знак,
     Лишь в небе пламенеющий
         Затеплится маяк.
     Уж сумраки древесные
         Слились в вечерней мгле,
     И призраки небесные
         Склонили взор к земле;
     И быль воскресла маревом,
         И вновь пловца зовет
     Любовь обетным заревом —
        И вновь Леандр плывет.
   

   

    

      4
    

     В какой гармонии Природа
     Легчайшей поступью харит
     Обряд дневного хоровода
     Пред оком видящим творит!
     Как нежно с тенью свет мирит,
     Прозрачный сумрак цветом красит!
     В каких венцах, одна, горит,
     Когда цвета вещей погасит!
   

   

    

      5
    

     Заплаканный восход уныло я встречал.
     Зардев по краю, бор дичился, и молчал,
     И прятал меж стволов испуганные тени.
     Семья берез, развив зеленой мрежей сени,
     Роняла капли слез при качке ветерка,
     Сияла зеркалом предчувственным река…
     Но клики первых птиц не раньше прозвучали,
     Чем, брызнув золотом сквозь облако печали,
     Укравшее зарю,— беспечно-горячи,
     В развороженный лес ударили лучи,
   

   

    

      6
    

     Уязвило жарким жалом утро бор.
     Под глухим нашло забралом утро бор.
     По стволам янтарных сосен рдеет жар:
     Опоясало кораллом утро бор.
     Под зелеными шатрами красный пир:
     Упоило светом алым утро бор.
     Огласило буйным бубном, медью труб
     И ликующим кимвалом утро бор.
   

   

    

      7
    

     И чудо невзначай в дубраве подглядишь,
     Вот час: вечерняя прозолотилась тишь.
     Лиловые стволы повиты сном и страхом.
     А на прогалине, дымясь летучим прахом,
     Сияет хрисолит огнистых двух полос:
     То след от солнечных промчавшихся колес.
     Вот ветвь червонная — не та ли, что Энея
     Вела чрез темный дол?— волшебно пламенея,
     Хвостатым светочем висит во мгле чащоб.
     А там и Лучница возносит ясный лоб
     Над бахромой ветвей, и стали кущи белы,
     Где первые легли серебряные стрелы.
     Но ласки лунные таит ревниво бор.
     Мне памятен олень, добыча ловчих свор:
     Что видел, не скажу, пугливый соглядатай;
     Собак я днем боюсь, как Актеон рогатый.
     Пришельцы древние из солнечной земли,
     Любезны кошки мне, и — помнится — влекли
     В повозке Вакховой меня младенцем тигры,
     Я с пардами делил в раю невинном игры.
     Подалее ж уйдем, о Муза, от охот
     И чар лесных под кров, где ужин, свет и кот.
   

   

    

      8
    

     Какою ленью дышит лес,
     Зеленовейный и воздушный.
     Дреме полуденной послушный,
     Слагая луга жаркий вес,
     Войди под лиственный навес
     Отдохновительно-радушный
     И в облаке ее завес
     Усни с Дриадой равнодушной.
   

   

    

      9
    

     Осенний дышит пар и хвоей, и теплом.
     Чрез желтый папортник, плаун и бурелом
     Ступаю сторожко. Едва шуршат вершины.
     Луч бродит ощупью, и лоснится крушины
     Коварной гроздие; и, пышно разодет
     В листву румяную, кичится бересклет
     Красой оранжевых и розовых подвесок.
     Лиловым вереском дымится перелесок.
     А сосны, как палат незыблемых столпы,
     В угрюмо-сизые стеснилися толпы,
     Лучу воинственным багрянцем отвечают
     И, равнодушные, ущерб времен встречают.
   

   

    

      10
    

           Творит природа свой закон
        И знает срок суровости и неге,
           Себе верна в цветах и в снеге,
                     В беге
        Несущих злак и плод, ущерб и сон
                     Времен…
        А человек — всё недоволен он.
        Мгновенье замедляет иль торопит,
     Ветр хочет упредить иль облак удержать,
           Обиду в горьких сотах копит;
     На пиршестве богов пришедший возлежать —
     Тоску по скудости в нектарных кубках топит.
           Не буду же грустить о том,
        Что летним подошел конец усладам;
           Мирюсь в душе с извечным ладом —
                      С хладом,
        С ударившим в свой колокол постом,—
                      С листом,
        Пестреющим в лесу еще густом.
   

   

    

      Прощальная
    

     Песню спеть — не хитрая наука,
     Если в сердце песня запоет.
     Божий мир весь полон света, звука:
     Человек угрюмо прочь идет.
     А когда б, как на лужайке дети,
     Он вмешался в общий хор без слов,
     И его в свои поймало б сети
     Солнышко, веселый рыболов.
     В полном сердце песня бы запела,
     Как растет весною мурава,
     И душа, что, вдовствуя, немела,
     Золотые родила б слова.
   

   

   

   

     ОСЕНЬ
   

    Поля порожнего
    Вдовое пожниво;
    Раменье ржавое;
    Гроздье кровавое;
    Бурые ворохи;
    Шепоты, шорохи;
    В ветошах осени
    Царственной — просини,
    В нищенских — яркие;
    Синью сквозь жаркие
    Клены сходящий хлад —
       Смерти возврат.
   

   

   

     РУБКА ЛЕСА
   

   
     Поэту Валериану Бородаевскому
   
    Пел «Свете тихий»,— длясь,— в парчах осенних
                                             день.
    По рыжим пожнивам тянулась наша тень,
    Когда из смуглых рощ отзвучием металла
    Убийца звонкая далече прозвучала.
    И вскоре нас покрыл сквозной зеленый кров
    Огнистым проливнем закапанных дубов,
    Узорчатый шатер ветвей перекрученных,
    Наитье пращуров, секире обреченных;
    Радушно старые кивали нам челом,
    Из вещих шелестов слагая свой псалом;
    Но стыд нам запрещал с доверием взаимным
    Возлечь на мягкий мох к столам гостеприимным,
    Где незапамятных струился мед гостин
    В ковши червонные из солнечных братин.
   

   

   

     ВЕСЫ
   

    Какой прозрачный блеск! Печаль и тишина…
    Как будто над землей незримая жена,
    Весы хрустальные склоняя с поднебесья,
    Лелеет хрупкое мгновенье равновесья;
    Но каждый желтый лист, слетающий с древес,
    На чашу золота слагая легкий вес,
    Грозит перекачнуть к могиле хладной света
    Дары Прощальные исполненного лета.
   

   

   

     НОЧНЫЕ ЗОВЫ
   

    О том, как светят нивы,
    Дымясь при ветерке,
    И лунные извивы
    Колышатся в реке,
    О том, как в слезном блеске
    В сквозистый никнут пар
    Алмазные подвески
    Полуночных тиар,—
    Я мог бы петь, и Муза
    Из слитных голосов
    Вселенского союза
    Доносит хрупкий зов
    То шороха и треска
    И вздоха в тростниках,
    То шелеста и плеска
    На блещущих песках.
    Я мог бы петь, как в прятки
    Играет с Ночью Бог,
    Свои звездам загадки
    Загадывать бы мог.
    Но тем ли сердце живо,
    Пока обречено
    Отдельного порыва,
    Стуча, ковать звено?
    К чему с душой ночною
    Шептаться стал бы я,
    Пока дремлю дневною
    Дремотой бытия?
    Сонливца смерть разбудит
    И с ночью день сольет,
    И, песней став, забудет
    Душа, о чем поет.
    Уйми же, Муза, трепет
    Восторженной души,
    Настойчивый свой лепет
    Забвеньем заглуши!
    И не зови к слиянью
    Отторженную грудь;
    Дай смертному сознанью
    Кольцо свое сомкнуть.
   

 

 

   

    III
   

   

   

     ПО ТЕЧЕНИЮ
   

    Я вёсел подолгу не трогаю:
        Под смутный лепет забытья
    Скользит единою дорогою
        Моя попутная ладья
    Со всею медленно влачащейся
        Громадой усыпленных вод;
    А там — с Медведицей лучащейся
        Плывет огромный небосвод.
    Но лишь на бреге померещится
        Родная тень заветных стран
    И птицей сердце затрепещется,
        Чтоб вновь упасть, узнав обман,—
    Что с плачем у кормы расплещется?..
        Поодаль, отмелью пологою,
    Влачась, кивает мне туман.
   

   

   

     МОГИЛА
   

    Тот вправе говорить: «Я жил»,
    Кто знает милую могилу;
    Он в землю верную вложил
    Любви нерасточенной силу.
    Не оскудеет в нем печаль,
    Зато и жизнь не оскудеет;
    И чем он дольше сиротеет,
    Тем видит явственнее даль.
    Бессмертие ль? О том ни слова.
    Но чувствует его тоска,
    Что реет к родникам былого
    Времен возвратная река.
   

   

   

     ЛЕНИВЫЙ ДОЖДЬ
   

    По опавшим листьям шелестит
    Чей-то шаг… Кто медлит и грустит
    Надо мной, таясь в безлюдном парке?
    Суеверным ухом я ловлю
    В шуме ветра бледное «люблю»…
    Долу мрак; а звезды гневно-ярки.
    Жутко мне биенье жарких жил
    И застылость зоркая светил…
    Словно я лежу, смертельно ранен,
    В темном поле; бой вдали кипит;
    На меня ленивый дождь кропит;
    И не бой, а дождь ленивый странен.
   

   

   

     НА КЛАДБИЩЕ
   

    Не оттепель смутой унылой
    Безлистые ветви трепала:
    С отчаяньем бурным упала
    Весна на погост белокрылый.
    Рвалась в усыпальницы плена
    И саваны с плит разметала,
    Глашатаем черным летала:
    «Проснитесь до нового тлена!»
    К поблеклой, пониклой могиле
    Прильнул я в смятенье пугливом,
    С призывом противоречивым:
    «Не верь возмущающей силе!
    Живая в жилище бесплотных,
    Спи в гробе — иль встань на мгновенье,
    Чтоб этого сердца биенье
    Укрыть на истлевших полотнах!»
    И вдруг укрепительным чудом
    Дохнуло из гробных преддверий:
    Как будто железо артерий
    Магнитным откликнулось рудам.
    И дух окольчужился сталью,
    И страх обернулся весельем;
    Предстала земля новосельем,
    И миг опоясался далью:
    Как будто на горном отвесе
    Завидел я с низменной мели
    Любимую в огненном теле
    И слышал: «Христос Воскресе!»
   

   

   

     ЕЕ ДОЧЕРИ
   

   

    

      1 СОМНЕНИЕ
    

     Кто знал, как легкий Сон
     Любимую приводит
     И в миг заветный вон
     Из терема уводит;
     Кто знал, как чаровник
     Гробницы размыкает
     И в призрачный двойник
     Бесплотных облекает —
     И снова замыкает
     За пленными тайник,—
     Поймет мой смутный страх,
     С надеждою делимый, —
     Когда в твоих чертах
     Мелькнет, неуловимый,
     Тот свет, что я зову,
     Тот образ, что ловлю я,—
     Мой страх, что наяву,
     Как та, кого люблю я,
     Истаешь ты, — что сплю я,
     Пока тобой живу.
   

   

    

      2 РАЗМОЛВКА
    

    
      Дева издали ко мне
      Приближалась в тишине.
      Пушкин, «С португальского»
    
     Вежды томные печали
     Мимолетной отвечали.
     Вежды тихо подыми,
     В душу ангела прими.
     Вежды молча долу клонишь,—
     Мнится, вдовьим покрывалом
     Осенив чело, хоронишь
     Пепел мой в сосуде малом.
     Вежды к небу возведешь,
     Небо наземь низведешь:
     Свет лазоревый струится
     И в росе ресниц дробится.
   

   

    

      3 MADONNA DELLA NEVE[3]
    

     Чистый день Мадонны Снежной,
     Кроткий символ Тайны Нежной…
     Что загадочней, грустней,
     Словно милых след ступней,
     Что тоске любви заветней,
     Что нежней — порою летней
     За ночь выпавшего снега?—
     Ты сама, вся грусть и нега,
     Вся явленье Тайны Нежной,
     Ты, дитя Мадонны Снежной!
   

   

    

      4 ДИТЯ ВЕРШИН
    

     Дитя вершин! Ты, мнится, с гор
             В наш дол нисходишь
     И с выси преклоненный взор
             Окрест обводишь.
     Размером поднебесных глав
             Земное меришь.
     Ты знаешь блеск родимых слав
             И небу веришь.
     Разделена в себе самой
             Святым расколом,
     Ты тянешься в снега, домой,
             Дружася с долом,
   

   

    

      5 РУЧЕЙ
    

     Ручей бежит, ручей поет:
          «Я в Матери проснулся,
     Из гроба в гроб сходил — и вот,
          К Отцу переплеснулся».
     Поет, как Отчий небосвод
     Над колыбелью резвых вод
          Дитяти улыбнулся.
     Просторен, волен милый свет,
          И зелен луг шелковый;
     И на поляне каждый цвет —
         Что брат ему крестовый.
     Лишь Матери родимой нет,
     Над колыбелью Отчий свет
          Сияет в тверди, вдовый.
   

   

   

   

     НА OKE ПЕРЕД ВОЙНОЙ 
     (а. MCMXIV)[4]
   

   

    

      1 «Когда колышет хвою…»
    

     Когда колышет хвою
     И звезды ветерок
     И в далях за рекою
     Маячит огонек,
     Не верь земли покою:
     Сил ропотных поток
     Бежит, гудит у корней
     И в лиственной глуши,
     Рокочет непокорней
     У ног твоей души,
     И прах сметает горний,
     И клонит камыши.
     Он корни сосен лижет,
     Торопит сердца стук,
     Стремит и вызов движет
     И прячет в гнев испуг.
     А Полночь рясна нижет,
     Роняя свой жемчуг.
     Гляди — звезда скатилась
     Слепительно к реке…
     О чем душа смутилась
     В тревоге и тоске?
     Чья нить прозолотилась
     На ткацком челноке?
     12 июля
   

   

    

      2 «Злак высох. Молкнул гром желанный…»
    

     Злак высох. Молкнул гром желанный.
     Клубился прах береговой —
     И круто падал. За рекой
     Звучал порой — бой барабанный.
     Как ястреб в небе, реял Рок.
     Грозою задыхались дубы,
     В глухие запахнувшись шубы.
     И ждали мы: настал ли срок?
     А за рекой трубили трубы.
     16 июля
   

   

    

      3 «Темнело. Мимо шли. Привалом…»
    

     Темнело. Мимо шли. Привалом
     Остановились над Окой,
     Под нашим парком, древним валом,
     Что Дмитрий городил Донской.
     Сложили ружья; песни пели.
     Мерцали плёсы. Мрела мгла;
     И люди в ней землисто мрели,
     И скрежетали удила.
     Сверкнули вдоль дубов окрайных
     Костры. Стал гомон, смех дружней,
     И в их зрачках необычайных
     Жар лихорадочный темней.
     Война ль? Не ведали. Гадали
     И лихо вызывали бой…
     А по реке, из светлой дали,
     Плыл звон — торжественной Судьбой,—
     Неслышный им… И, покрывала
     Вечерних светов шевеля,
     Могилою благословляла
     Сынов излюбленных Земля.
     18 июля
   

   

    

      4 «Я видел сон в то лето пред войной…»
    

    
      Stat ferrea turris ad auras. 
      Vergil., Аеn., VI, 554[5]
    
     Я видел сон в то лето пред войной.
     Вращалась самодвижная громада
     Твердыни круглой — башни, сплошь стальной,—
     Изделие горнил литейских ада.
     В литой броне, глухих бойниц щиты
     Приподымались, словно веки гада.
     И, дымный клуб из черной пустоты
     Изрыгнув, гладью выпуклой металла
     Смыкались огневержущие рты.
     Расчисленную смерть окрест метала
     Бездушная рабыня, плоть и гроб
     Души, какой душа живая стала.
     Волчком крутил полк адский башню злоб,
     Когда, по знаку небольшого беса,
     Взрыв вспыхнул в погребах ее утроб —
     И всё застлала мрачная завеса.
     Июль 1937
     Рим
   

   

   

   

     ПЕТРОВСКОЕ НА ОКЕ
   

   
     Юргису и Марии Ивановне Балтрушайтис
   
   

    

      1
    

     Забуду ль в роковые дни
     Взрастившего злой колос лета
     Семьи соседственной поэта
     Гостеприимные огни?
     Мы вместе зажигали свечи
     И выносили образа,
     Когда вселенская гроза
     Семью громами издалече
     Заговорила… И во мне
     Навек жива взаимность эта,
     Как соучастие обета
     Спасенных на одном челне.
   

   

    

      2
    

     Колонны белые за лугом… На крыльце
     Поэтова жена, в ванэйковском чепце,—
     Тень Брюгге тихого… Балкон во мгле вечерней,
     Хозяйки темный взгляд, горящий суеверней,
     Мужского голоса органные стихи…
     И запах ласковый сварившейся ухи
     С налимом сладостным, подарком рыболова
     Собрату рыбарей и сеятелей слова…
     Вы снова снитесь мне, приветливые сны!
     Я вижу, при звездах, кораллы бузины
     В гирляндах зелени на вечере соседской,
     Как ночь, торжественной, — как игры Музы детской…
     И в облаке дубов, палатой вековой
     Покрывшем донизу наклон береговой,
     В мерцаньи струй речных и нежности закатной,
     Все тот же силуэт, художникам приятный,
     Прямой, с монашеской заботой на лице,
     Со взглядом внемлющим, в ванэйковском чепце.
   

   

   

   

     СВЕРСТНИКУ
   

   
     Евгению Аничкову
   
    Старина, еще мы дюжи мыкать
    По свету скитальцев русских долю,
    В рубище всечеловеков кликать
    Духов День, Финиста-птицу, Волю.
    На Руси ты знал тюрьму, поместье,
    Мысли рукоплещущую младость;
    Бранником — отечества бесчестье;
    Беженцем — ученых бдений сладость.
    Все в тебе, чем в недрах Русь богата,
    Буйствовало; ты мотал богатство,
    Как во мне, ином, узнал ты брата?
    Освятила Муза наше братство.
    Странствие разводит нас и сводит;
    Встреча — длинной сказки продолженье;
    Свидимся — в нас древний хмель забродит
    И кипит ключом воображенье.
   

   

   

     УМЕР БЛОК
   

    В глухой стене проломанная дверь,
    И груды развороченных камней,
    И брошенный на них железный лом,
    И глубина, разверстая за ней,
    И белый прах, развеянный кругом,—
    Всё — голос Бога: «Воскресенью верь».
   

 

 

   

    IV
   

   

   

     ГОЛУБЬ И ЧАША
   

    Ночь златокрылая! Тебе вослед пытает
    Мой дух упругость крыл, но вскоре прилетает
    На край своей души, как голубь к чаше вод,
    И видит: тот же в ней, далече, небосвод
    Переливается Голкондою жемчужин…
    И не доклюнет он до дна, и — безоружен —
    Тайноязычное следит в звездах и в ней,
    Двоенье знамений и переклик огней,
    Как бы взаимный лад и некий сговор женский
    Молчальницы-души с Молчальницей вселенской.
   

   

   

     РАЗВОДНАЯ
   

    Личину обветшалую,
        Притворствуя, ношу:
    Весною небывалою
        Предчувственно дышу.
    Растет во мне крылатое,
        И юное растет;
    А прежнее, распятое,
        Спадает и спадет.
    Тебе письмо разводное,
        Моя старуха-плоть,
    Мне — странствие свободное,
        Наследнику — милоть.
    Кого вы помнить будете,
        Навек забуду я.
    Бежал, кого осудите,
        В безвестные края.
    Чье имя с крыш вострубите,
        Укрылся под чужим.
    Кого и ныне любите,
        Уж мною не любим.
   

   

   

     ВРЕМЯ
   

   
     Маленькому Диме,
     подошедшему ко мне со словами:
     «Всё прошло далеким сном».
   
    Всё прошло далеким сном;
    В беспредельном и ночном
    Утонул, измлел, как снег,
        Прежний брег…
    Или наши корабли
    Тихомолком вдаль ушли,
    Вверя ветру вольный бег?
        Поплыл брег,
    Где — в тумане, за кормой,—
    Ариадниной дремой
    Усыпленная, жива
        Жизнь-вдова,
    Где — за мглистою каймой,—
    Обуянная дремой,
    Жизнь былая ждет, тиха,
        Жениха…
    Не из наших ли измен
    Мы себе сковали плен,
    Тот, что Временем зовет
        Смертный род?
    Время нас, как ветер, мчит,
    Разлучая, разлучит,—
    Хвост змеиный в пасть вберет
        И умрет.
   

   

   

     ПАЛЬМА
   

   
     Моей дочери Лидии
   
    Любовь не знает страха,
    И Бог наш — Бог живых.
    Бетховена и Баха
    В гармониях родных
    Залетные отзвучья
    Иных миров лови
    И в снах благополучья
    Другого не зови.
    Игрою мусикийской
    Над жизнью поднята,
    Как пальма над Ливийской
    Пустыней, ты — свята,
    Поет родник гремучий
    У жаждущих корней,
    И шепчется летучий
    О небе ветер с ней.
    И птица не свивает
    Птенцам уютных гнезд,
    Где тяжкий созревает
    Небесным хлебом грозд.
    Но, Феникс, слыша шорох
    Воздушного шатра,
    На древо сложит ворох
    Горючего костра.
   

   

   

     ДИКИЙ КОЛОС
   

   
     Марку Спаини
   
    На ткани жизни повседневной
    Пробьется золотая нить,
    Чтоб озарить весь строй душевный
    И дальнее соединить.
    Мелькнет — и вновь челнок выводит
    Событий медленный узор,
    И вновь концы с началом сводит
    Судеб и воли договор.
    И ткется доля роковая
    В согласьи следствий и причин…
    И гостья та, та весть живая,
    Как дикий колос, чужанин.
    Она безродна и случайна;
    Как дар нечаянный — нежна,
    Знать, сердце, — солнечная тайна
    В основу ткани вплетена.
    И, может быть, блеснет изнанка,
    Как заревые облака,
    Когда художница-беглянка
    Прервет снованье челнока.
   

   

   

     СЧАСТЬЕ
   

    Солнце, сияя, теплом излучается:
    Счастливо сердце, когда расточается.
        Счастлив, кто так даровит
    Щедрой любовью, что светлому чается,
    Будто со всем он живым обручается,
        Счастлив, кто жив и живит.
    Счастье не то, что годиной случается
    И с мимолетной годиной кончается:
        Счастья не жди, не лови.
    Дух, как на царство, на счастье венчается,
    В счастье, как в солнце, навек облачается:
        Счастье — победа любви.
   

   

   

     ЧИСТИЛИЩЕ
   

    Стоят пред очами сгоревшие лета.
    Была моя жизнь благодатно согрета
    Дыханием близким живого тепла,
    Невидимым светом из глуби светла.
    И счастлив я был иль щадим и лелеем,
    Как тот, что помазан священным елеем,
    Но должен таиться и слыть пастухом,
    Слагающим песни в ущельи глухом.
    Лишь ныне я понял, святая Пощада,
    Что каждая лет миновавших услада
    В устах была мед, а во чреве — полынь
    И в кущу глядело безумье пустынь.
    Я вижу с порога высоких святилищ,
    Что вел меня путь лабиринтом чистилищ,
    И знаю впервые, каким палачам
    В бесчувственном теле был отдан я сам;
    Каким причастился я огненным пыткам,
    Чья память смывалась волшебным напитком,—
    Затем, чтобы в тихом горении дней
    Богач становился бедней и бедней.
   

 

 

   

    V
   

   

   

     ПАЛИНОДИЯ
   

    И твой гиметский мед ужель меня пресытил?
    Из рощи миртовой кто твой кумир похитил?
    Иль в вещем ужасе я сам его разбил?
    Ужели я тебя, Эллада, разлюбил?
    Но, духом обнищав, твоей не знал я ласки,
    И жутки стали мне души недвижной маски,
    И тел надменных свет, и дум Эвклидов строй.
    Когда ж, подземных флейт разымчивой игрой
    В урочный час ожив, личины полой очи
    Мятежною тоской неукротимой Ночи,
    Как встарь, исполнились — я слышал с неба зов:
    «Покинь, служитель, храм украшенный бесов».
    И я бежал, и ем в предгорьях Фиваиды
    Молчанья дикий мед и жесткие акриды.
   

   

   

     РОЖДЕСТВО
   

    В ночи звучащей и горящей,
    Бесшумно рухнув, мой затвор,
    Пронизан славой тверди зрящей,
    В сквозной сливается шатер.
    Лохмотья ветерок колышет;
    Спят овцы; слушает пастух,
    Глядит на звезды; небо дышит,—
    И слышит, и не слышит слух…
    Воскресло ль зримое когда-то
    Пред тем, как я родился слеп:
    И ребра каменного ската
    В мерцаньи звездном, и вертеп?..
    Земля несет под сердцем бремя
    Девятый месяц — днесь, как встарь,—
    Пещерою зияет время…
    Поют рождественский тропарь.
   

 

 

   

    VI
   

   

   

     СОНЕТЫ
   

   

    

      ЯВНАЯ ТАЙНА
    

     Весь исходив свой лабиринт душевный,
     Увидел я по-прежнему светло
     Плывущий в небе Солнца челн полдневный
     И звездное Урании чело.
     И возжелал я вспомнить лад напевный
     И славить мир. Но сердце берегло
     Свой талисман, мне вверенный царевной, —
     Дар Ариаднин: Имя и Число.
     И как таят невесту под фатою,
     Загадочной сокрыл я красотою
     Под ризой ночи светоносный стих,
     Пока детей играющих не встретил,
     Поющих звонко славу тайн моих;
     С тех пор пою, как дети, прост и светел.
   

   

    

      СОН
    

     Как музыка, был сон мой многозвучен,
     И многочувствен, и, как жизнь,— печален.
     Плыл челн души вдоль ведомых излучин;
     У пристаней, у давних, ждал, причален.
     С тобой опять я, мнилось, неразлучен —
     И горькой вновь разлукою ужален;
     Я слезы лил, былой тоской размучен, —
     Твой гаснул взор, умилен и прощален.
     Вторая жизнь, богаче и жесточе
     Старинной яви, прожитой беспечно,
     Мерцала в мути сонного зерцала.
     И, пробудясь, я понял: время стало;
     Ничто не прейдет; все, что было, вечно
     Содержит дух в родимых недрах Ночи.
   

   

    

      ПОРОГ СОЗНАНИЯ
    

    
      Эмилию Метнеру
    
     Пытливый ум, подобно маяку,
     Пустынное обводит оком море
     Ночной души, поющей в слитном хоре
     Бесплодную разлук своих тоску.
     Непостижим горящему зрачку
     Глухой предел на зыблемом просторе,
     Откуда, сил в междоусобном споре,
     Валы бегут к рубежному песку.
     А с высоты — туманный луч ласкает
     И отмели лоснимую постель,
     И мятежей стихийных колыбель.
     Так свет иной, чем разум, проникает
     За окоем сознанья и в купель
     Безбрежную свой невод опускает.
   

   

    

      ПАМЯТИ СКРЯБИНА
    

    
1

     Осиротела Музыка, И с ней
     Поэзия, сестра, осиротела.
     Потух цветок волшебный у предела
     Их смежных царств, и пала ночь темней
     На взморие, где новозданных дней
     Всплывал ковчег таинственный. Истлела
     От тонких молний духа риза тела,
     Отдав огонь Источнику огней.
     Исторг ли Рок, орлицей зоркой рея,
     У дерзкого святыню Прометея?
     Иль персть опламенил язык небес?
     Кто скажет; побежден иль победитель,
     По ком — немея кладбищем чудес —
     Шептаньем лавров плачет муз обитель?
    
2

     Он был из тех певцов (таков же был Новалис),
     Что видят в снах себя наследниками лир,
     Которым на заре веков повиновались
     Дух, камень, древо, зверь, вода, огонь, эфир.
     Но, между тем как все потомки признавались,
     Что поздними гостьми вошли на брачный пир,—
     Заклятья древние, казалось, узнавались
     Им, им одним опять — и колебали мир.
     Так! Все мы помнили — но волил он и деял.
     Как зодчий тайн, Хирам, он таинство посеял
     И Море Медное отлил среди двора.
     «Не медли!»— звал он Рок; и зову Рок ответил,
     «Явись!»— молил Сестру — и вот — пришла Сестра.
     Таким свидетельством пророка Дух отметил.
   

   

    

      НОВОДЕВИЧИЙ МОНАСТЫРЬ
    

    
      Юрию Верховскому
    
     Мечты ли власть иль тайный строй сердечный,
     Созвучье молчаливое певцов,
     Иль нежный серп над белизной зубцов,
     И встречный звон, и луч заката встречный,
     И рдеющий убор многовенечный
     Церквей и башен, или дух отцов
     Двоих путеводили пришлецов
     На кладбище обители приречной,—
     Но вечер тот в душе запечатлен.
     Плыл, паруса развив, ковчегом новым
     Храм облачный над спящим Соловьевым;
     А за скитом, в ограде внешних стен,
     Как вознесенный жертвенник, молила
     О мире в небе Скрябина могила.
   

   

    

      ПАРИЖ
    

    
      Е.С. Кругликовой
    
    
      Fluctuat nec mergitur[6]
      Надпись на гербе Парижа.
    
    
1

     Обуреваемый Париж! Сколь ты священ,
     Тот видит в облаке, чей дух благоговеет
     Пред жертвенниками, на коих пламенеет
     И плавится Адам в горниле перемен.
     То, как иворий, бел, — то черен, как эбен, —
     Над купиной твоей гигантский призрак реет.
     Он числит, борется, святыни, чары деет…
     Людовик, Юлиан, Картезий, Сен-Жермен —
     О, сколько вечных лиц в одном лице блистает
     Мгновенной молнией! — Моле, Паскаль, Бальзак…
     И вдруг Химерою всклубится смольный мрак,
     И демон мыслящий звездой затменной тает:
     Крутится буйственней, чем вавилонский столп,
     Безумный легион, как дым, безликих толп.
    
2

     Кто б ни был ты в миру — пугливый ли отшельник,
     Ревнивец тайных дум, спесивый ли чудак,
     Алхимик, некромант или иной маньяк,
     Пророк осмеянный, непризнанный свирельник,—
     Перед прыжком с моста в толпе ль снуешь,
                                     бездельник,
     Бежишь ли, нелюдим, на царственный чердак,—
     Мелькнет невдалеке и даст собрату знак
     Такой же, как и ты, Лютеции насельник.
     Всечеловеческий Париж! В тебе я сам
     Таил свою любовь, таил свои созданья,
     Но знал консьерж мой час стыдливого свиданья;
     В мансарде взор стремил сосед мой к небесам;
     Двойник мой в сумерках капеллы, мне заветной,
     Молился пред моей Мадонной неприметной.
   

   

    

      ЯЗЫК
    

     Родная речь певцу земля родная:
     В ней предков неразменный клад лежит,
     И нашептом дубравным ворожит
     Внушенных небом песен мать земная.
     Как было древле,— глубь заповедная
     Зачатий ждет, и дух над ней кружит…
     И сила недр, полна, в лозе бежит,
     Словесных гроздий сладость наливная.
     Прославленная, светится, звеня
     С отгулом сфер, звучащих издалеча,
     Стихия светом умного огня.
     И вещий гимн, их свадебная встреча,
     Как угль, в алмаз замкнувший солнце дня,—
     Творенья духоносного предтеча.
   

   

   

   

     ЗИМНИЕ СОНЕТЫ
   

   

    

      1 «Скрипят полозья. Светел мертвый снег…»
    

     Скрипят полозья. Светел мертвый снег.
     Волшебно лес торжественный заснежен.
     Лебяжьим пухом свод небес омрежен.
     Быстрей оленя туч подлунных бег.
     Чу, колокол поет про дальний брег…
     А сон полей безвестен и безбрежен…
     Неслежен путь, и жребий неизбежен,
     Святая ночь, где мне сулишь ночлег?
     И вижу я, как в зеркале гадальном,
     Мою семью в убежище недальном,
     В медвяном свете праздничных огней.
     И сердце, тайной близостью томимо,
     Ждет искорки средь бора. Но саней
     Прямой полет стремится мимо, мимо.
   

   

    

      2 «Незримый вождь глухих моих дорог…»
    

     Незримый вождь глухих моих дорог,
     Я подолгу тобою испытуем
     В чистилищах глубоких, чей порог
     Мы жребием распутья именуем.
     И гордости гасимой вот итог:
     В узилищах с немилым я связуем,
     Пока к тому, кого любить не мог,
     Не подойду с прощеным поцелуем.
     Так я бежал суровыя зимы:
     Полуденных лобзаний сладострастник,
     Я праздновал с Природой вечный праздник.
     Но кладбище сугробов, облак тьмы
     И реквием метели ледовитой
     Со мной сроднил наставник мой сердитый.
   

   

    

      3 «Зима души. Косым издалека…»
    

     Зима души. Косым издалека
     Ее лучом живое солнце греет,
     Она ж в немых сугробах цепенеет,
     И ей поет метелицей тоска.
     Охапку дров свалив у камелька,
     Вари пшено, и час тебе довлеет;
     Потом усни, как все дремой коснеет…
     Ах, вечности могила глубока!
     Оледенел ключ влаги животворной,
     Застыл родник текучего огня,
     О, не ищи под саваном меня!
     Свой гроб влачит двойник мой, раб покорный,
     Я ж истинный, плотскому изменя,
     Творю вдали свой храм нерукотворный,
   

   

    

      4 «Преполовилась темная зима…»
    

     Преполовилась темная зима.
     Солнцеворот, что женщины раденьем
     На высотах встречали, долгим бденьем
     Я праздную. Бежит очей дрема.
     В лес лавровый холодная тюрьма
     Преобразилась Музы нисхожденьем;
     Он зыблется меж явью и виденьем,
     И в нем стоит небесная сама.
     «Неверный!— слышу амброзийный шепот.—
     Слагался ль в песнь твой малодушный ропот?
     Ты остовом ветвистым шелестел
     С останками листвы сухой и бурой,
     Как дуб под снегом; ветр в кустах свистел;
     А я в звездах звала твой взгляд понурый».
   

   

    

      5 «Рыскучий волхв, вор лютый, серый волк…»
    

     Рыскучий волхв, вор лютый, серый волк,
     Тебе во славу стих слагаю зимний!
     Голодный слышу вой. Гостеприимней
     Ко мне земля, людской добрее долг.
     Ты ж ненавидим. Знает рабий долг
     Хозяйский пес. Волшебней и взаимней,
     Дельфийский зверь, пророкам полигимний
     Ты свой, доколь их голос не умолк.
     Близ мест, где челн души с безвестных взморий
     Причалил и судьбам я вверен был,
     Стоит на страже волчий вождь, Егорий.
     Протяжно там твой полк, шаманя, выл;
     И с детства мне понятен зов унылый
     Бездомного огня в степи застылой.
   

   

    

      6 «Ночь новолунья, А мороз, лютей…»
    

     Ночь новолунья, А мороз, лютей
     Медведицы, певцу надежд ответил,
     Что стуж ущерб он с Музой рано встретил,
     Беспечных легковернее детей.
     Не сиротеет вера без вестей;
     Немолчным дух обетованьем светел.
     И в час ночной, чу, возглашает петел
     Весну, всех весен краше и святей.
     Звук оный трубный, тот, что отворяет
     Последние затворы зимних врат,
     Твой хриплый гимн, вождь утра, предваряет.
     И, полночь пережившее утрат,
     Биеньем тайным сердце ускоряет
     Любимых на лицо земли возврат.
   

   

    

      7 «Как месячно и бело на дорогах…»
    

     Как месячно и бело на дорогах,
     Что смертной тенью мерит мой двойник,
     Меж тем как сам я, тайный ученик,
     Дивясь, брожу в Изидиных чертогах.
     И мнится, здешний, я лежу на дрогах,
     Уставя к небу мертвый, острый лик;
     И черных коней водит проводник
     Пустынных гор в оснеженных отрогах.
     И, движась рядом, поезд теневой
     По белизне проходит снеговой;
     Не вычерчен из мрака лишь вожатый,
     Как будто, сквозь него струясь, луна
     Лучи слила с зарею розоватой
     И правит путь Пресветлая Жена.
   

   

    

      8 «Худую кровлю треплет ветр, и гулок…»
    

     Худую кровлю треплет ветр, и гулок
     Железа лязг и стон из полутьмы.
     Пустырь окрест под пеленой зимы,
     И кладбище сугробов — переулок.
     Час неурочный полночь для прогулок
     По городу, где, мнится, дух чумы
     Прошел, и жизнь пустой своей тюрьмы
     В потайный схоронилась закоулок.
     До хижины я ноги доволок,
     Сквозь утлые чьи стены дует вьюга,
     Но где укрыт от стужи уголок.
     Тепло в черте магического круга;
     На очаге клокочет котелок,
     И светит Агни, как улыбка друга.
   

   

    

      9 «Твое именованье — Сиротство…»
    

     Твое именованье — Сиротство,
     Зима, Зима! Твой скорбный строй — унылость.
     Удел — богов глухонемых немилость.
     Твой лик — с устами сжатыми вдовство.
     Там, в вышних ночи, славы торжество,
     Превыспренних бесплотных легкокрылость.
     Безвестье тут, беспамятство, застылость,
     А в недрах — Солнца, Солнца рождество!
     Меж пальцев алавастровых лампада
     Психеи зябкой теплится едва.
     Алмазами играет синева.
     Грозя, висит хрустальная громада.
     Под кров спасайся, где трещат дрова,
     Жизнь темная, от звездных копий клада!
   

   

    

      10 «Бездомных, Боже, приюти! Нора…»
    

     Бездомных, Боже, приюти! Нора
     Потребна земнородным и берлога
     Глубокая. В тепло глухого лога
     И зверя гонит зимняя пора.
     Не гордых сил привольная игра —
     За огонек востепленный тревога
     В себе и в милом ближнем — столь убога
     Жизнь и любовь. Но все душа бодра,
     Согрето тело пламенем крылатым,
     Руном одето мягким и косматым,
     В зверином лике весел человек,—
     Скользит на лыжах, правит бег олений.
     Кто искру высек — сам себя рассек
     На плоть и дух — два мира вожделений,
   

   

    

      11 «Далече ухнет в поле ветр ночной…»
    

     Далече ухнет в поле ветр ночной
     И теплым вихрем, буйный, налетает:
     Не с островов ли гость, где обитает
     На запад солнца взятых сонм родной?
     Довременной бушует он весной,
     Острог зимы в его дыханьи тает,
     И сторожким копытом конь пытает
     На тонкой переправе лед речной.
     Февральские плывут в созвездьях Рыбы,
     Могильные лучом пронзают глыбы,
     Волнуют притяженьем область душ.
     Закон их своенравен, свычай шалый:
     Вчера все стыло в злобе лютых стуж —
     Синеет в пятнах дол наутро талый.
   

   

    

      12 «То жизнь — иль сон предутренний, когда…»
    

     То жизнь — иль сон предутренний, когда
     Свежеет воздух, остужая ложе,
     Озноб крылатый крадется по коже
     И строит сновиденье царство льда?
     Обманчива явлений череда:
     Где морок, где существенность, о Боже?
     И явь и греза — не одно ль и то же?
     Ты — бытие; но нет к Тебе следа.
     Любовь — не призрак лживый: верю, чаю!…
     Но и в мечтанье сонном я люблю,
     Дрожу за милых, стражду, жду, встречаю…
     В ночь зимнюю пасхальный звон ловлю,
     Стучусь в гроба и мертвых тороплю,
     Пока себя в гробу не примечаю.
   

   

   

   

     РИМСКИЕ СОНЕТЫ
   

   

    

      1 «Вновь, арок древних верный пилигрим…»
    

     Вновь, арок древних верный пилигрим,
     В мой поздний час вечерним «Ave, Roma» [7]
     Приветствую, как свод родного дома,
     Тебя, скитаний пристань, вечный Рим.
     Мы Трою предков пламени дарим;
     Дробятся оси колесниц меж грома
     И фурий мирового ипподрома:
     Ты, царь путей, глядишь, как мы горим.
     И ты пылал и восставал из пепла,
     И памятливая голубизна
     Твоих небес глубоких не ослепла.
     И помнит, в ласке золотого сна,
     Твой вратарь кипарис, как Троя крепла,
     Когда лежала Троя сожжена.
   

   

    

      2 «Держа коней строптивых под уздцы…»
    

     Держа коней строптивых под уздцы,
     Могучи пылом солнечной отваги
     И наготою олимпийской наги,
     Вперед ступили братья-близнецы.
     Соратники квиритов и гонцы
     С полей победы, у Ютурнской влаги,
     Неузнаны, явились (помнят саги)
     На стогнах Рима боги-пришлецы
     И в нем остались до скончины мира.
     И юношей огромных два кумира
     Не сдвинулись тысячелетья с мест.
     И там стоят, где стали изначала,—
     Шести холмам, синеющим окрест,
     Светить звездой с вершины Квиринала.
   

   

    

      3 «Пел Пиндар, лебедь: „Нет под солнцем блага…“»
    

     Пел Пиндар, лебедь: «Нет под солнцем блага
     Воды милей». Бежит по жилам Рима,
     Склоненьем акведуков с гор гонима,
     Издревле родников счастливых влага.
     То плещет звонко в кладезь саркофага;
     То бьет в лазурь столбом и вдаль, дробима,
     Прохладу зыблет; то, неукротима,
     Потоки рушит с мраморного прага.
     Ее журчаньем узкий переулок
     Волшебно оживлен, и хороводы
     Окрест ее ведут морские боги:
     Резец собрал их, Сонные чертоги
     Пустынно внемлют, как играют воды
     И сладостно во мгле их голос гулок.
   

   

    

      4 «Окаменев под чарами журчанья…»
    

     Окаменев под чарами журчанья
     Бегущих струй за полные края,
     Лежит, полузатоплена, ладья;
     К ней девушек с цветами шлет Кампанья.
     И лестница, переступая зданья,
     Широкий путь узорами двоя,
     Несет в лазурь двух башен острия
     И обелиск над Площадью ди Спанья.
     Люблю домов оранжевый загар,
     И людные меж старых стен теснины,
     И шорох пальм на ней в полдневный жар;
     А ночью темной вздохи каватины
     И под аккорды бархатных гитар
     Бродячей стрекотанье мандолины.
   

   

    

      5 «Двустворку на хвостах клубок дельфиний…»
    

     Двустворку на хвостах клубок дельфиний
     Разверстой вынес; в ней растет Тритон,
     Трубит в улиту; но не в зычный тон —
     Струя лучом пронзает воздух синий.
     Средь зноя плит, зовущих облак пиний,
     Как зелен мха на демоне хитон!
     С природой схож резца старинный сон
     Стихийною причудливостью линий.
     Бернини,— снова наш,— твоей игрой
     Я веселюсь, от Четырех фонтанов
     Бредя на Пинчьо памятной горой,
     Где в келью Гоголя входил Иванов,
     Где Пиранези огненной иглой
     Пел Рима грусть и зодчество титанов.
   

   

    

      6 «Через плечо слагая черепах…»
    

     Через плечо слагая черепах,
     Горбатых пленниц, на мель плоской вазы,
     Где брызжутся на воле водолазы,
     Забыв, неповоротливые, страх,—
     Танцуют отроки на головах
     Курносых чудищ. Дивны их проказы:
     Под их пятой уроды пучеглазы
     Из круглой пасти прыщут водный прах.
     Их четверо резвятся на дельфинах.
     На бронзовых то голенях, то спинах
     Лоснится дня зелено-зыбкий смех.
     И в этой неге лени и приволий
     Твоих ловлю я праздничных утех,
     Твоих, Лоренцо, эхо меланхолий.
   

   

    

      7 «Спит водоем осенний, окроплен…»
    

     Спит водоем осенний, окроплен
     Багрянцем нищим царственных отрепий.
     Средь мхов и скал муж со змеей, Асклепий
     Под аркою глядит на красный клен.
     И синий свод, как бронзой, окаймлен
     Убранством сумрачных великолепий
     Листвы, на коей не коснели цепи
     Мертвящих стуж, ни снежных блеск пелен.
     Взирают так, с улыбкою печальной,
     Блаженные на нас, как на платан
     Увядший солнце. Плещет звон хрустальный:
     Струя к лучу стремит зыбучий стан.
     И в глади опрокинуты зеркальной
     Асклепий, клен, и небо, и фонтан.
   

   

    

      8 «Весть мощных вод и в веяньи прохлады…»
    

     Весть мощных вод и в веяньи прохлады
     Послышится, и в их растущем реве.
     Иди на гул; раздвинутся громады,
     Сверкнет царица водометов, Треви.
     Сребром с палат посыплются каскады;
     Морские кони прянут в светлом гневе;
     Из скал богини выйдут, гостье рады,
     И сам Нептун навстречу Влаге-Деве.
     О, сколько раз, беглец невольный Рима,
     С молитвой о возврате в час потребный
     Я за плечо бросал в тебя монеты!
     Свершались договорные обеты:
     Счастливого, как днесь, фонтан волшебный,
     Ты возвращал святыням пилигрима.
   

   

    

      9 «Пью медленно медвяный солнца свет…»
    

     Пью медленно медвяный солнца свет,
     Густеющий, как долу звон прощальный;
     И светел дух печалью беспечальной,
     Весь полнота, какой названья нет.
     Не медом ли воскресших полных лет
     Он напоен, сей кубок Дня венчальный?
     Не Вечность ли свой перстень обручальный
     Простерла Дню за гранью зримых мет?
     Зеркальному подобна морю слава
     Огнистого небесного расплава,
     Где тает диск и тонет исполин.
     Ослепшими перстами луч ощупал
     Верх пинии, и глаз потух. Один,
     На золоте круглится синий Купол.
   

   

 

 

   

    VII РИМСКИЙ ДНЕВНИК 1944 ГОДА
   

   

   

     VIA SACRA[8]
   

   
     Ольге Ш.
   
   

    

      1 СТАРОСЕЛЬЕ
    

     Журчливый садик, и за ним
     Твои нагие мощи, Рим!
     В нем лавр, смоковница, и розы,
     И в гроздиях тяжелых лозы.
     Над ним, меж книг, единый сон
     Двух, сливших за рекой времен
     Две памяти молитв созвучных,—
     Двух спутников, двух неразлучных…
     Сквозь сон эфирный лицезрим
     Твои нагие мощи, Рим!
     А струйки, в зарослях играя,
     Поют свой сон земного рая.
     11/24 июля 1937
   

   

    

      2 «И вдруг умолкли… Рушит лом…»
    

     И вдруг умолкли… Рушит лом
     До скал капитолийских дом;
     Топор с мотыкой спотыкливой
     Опустошают сад журчливый.
     И разверзаются под ним
     Твои нагие мощи, Рим!
     Здесь колесница миродержца
     На холм влеклася Громовержца.
     Священный путь неравных плит
     Авгур святил и стлал Квирит…
     Сойди в бессмертное кладбище,
     Залетной Музы пепелище!
     1 января 1944
   

   

   

   

     ЯНВАРЬ
   

   

    

      1 «Великое бессмертья хочет…»
    

     Великое бессмертья хочет,
     А малое себе не прочит
     Ни долгой памяти в роду,
     Ни слав на Божием суду,—
     Иное вымолит спасенье
     От беспощадного конца:
     Случайной ласки воскресенье,
     Улыбки милого лица.
     2 января
   

   

    

      2 «Мне в осень сон приснился странный…»
    

     Мне в осень сон приснился странный,—
     Цветочный рынок снился мне;
     Ковром на площади пространной
     Пестрел цветник благоуханный…
     И в миг — внезапно вс во сне —
     Прочь убран с глаз, в подвал могильный…
     Но из отдушин аромат
     Столь проницательный и сильный
     Струится, как не пахнул сад.
     Редеет сон, В церквах звонят:
     День всех усопших… Сердце слышит
     Безмолвный, близкие, привет.
     Пусть ваших лиц пред нами нет —
     Душа дыханьем вашим дышит.
     3 января
   

   

    

      3 «Тебе завет, потомок мой…»
    

     Тебе завет, потомок мой,
     Земли грядущий поселенец!
     От зверя-предка путь прямой
     К звериности глухонемой,
     От зверя кто спасет? Младенец.
     Его лишь ты в себе спаси:
     Еще невинный, он играет
     С лучом и к Богу в небеси,
     Смеясь, ручонки простирает.
     5 января
   

   

    

      4 «Как древний рай покрыла схима…»
    

     Как древний рай покрыла схима,
     С ним стала нам и ты незрима,
     Звезда, венчаешая Эдем,
     Пока трем небовидцам чистым
     Ты, в хороводе став лучистом,
     Не указала Вифлеем.
     Звезда божественной природы,
     Твоих небес родные своды
     Увидим ли, подобно тем
     Пришельцам в ночь Епифании,
     Окрест Младенца и Марии
     Узревшим девственный Эдем?
     6 января
   

   

    

      5 «В стенах, ограде римской славы…»
    

     В стенах, ограде римской славы,
     На Авентине, мой приход —
     Базилика игумна Саввы,
     Что Освященным Русь зовет.
     Пришел с пустынных плоскогорий
     Сонм саваитов, сириян,
     С причастной Чашей для мирян;
     Им церковь дал святой Григорий,
     Сень подпирают кораблей
     Из капищ взятые колонны;
     Узорочьем цветных камней
     По мрамору пестрят амвоны;
     В апсиде — агнцы… Мил убор
     Твоих, о Рим, святилищ дряхлых!
     Как бы меж кипарисов чахлых
     Он чрез века уводит взор
     Тропой прямой, тропою тесной,
     Пройденной родом христиан,—
     И все в дали тропы чудесной
     Идут Петр, Яков, Иоанн.
     8 января
   

   

    

      6 «Всё бес назойливый хлопочет…»
    

     Всё бес назойливый хлопочет,
     Прельстить меня усладой хочет:
     Услад приемлю часть мою
     И славу Богу воздаю.
     А бес вокруг опять хлопочет,
     Пугнуть меня бедою хочет:
     Скорбей приемлю часть мою
     И славу Богу воздаю.
     За каждый лучик и дыханье
     Хвалу я Богу воздаю
     И старость, дружницу мою,
     Веду к порогу, в упованье.
     8 января
   

   

    

      7 «Густой, пахучий вешний клей…»
    

     Густой, пахучий вешний клей
     Московских смольных тополей
     Я обоняю в снах разлуки
     И слышу ласковые звуки
     Давно умолкших окрест слов,
     Старинный звон колоколов.
     Но на родное пепелище
     Любить и плакать не приду
     Могил я милых не найду
     На перепаханном кладбище.
     16 января
   

   

    

      8 «Земля белее полотна…»
    

     Земля белее полотна;
     Ваяет полная луна
     Из света мраморные узы,
     И сходит в саркофаги сна
     Окаменелая страна
     Под взором пристальным Медузы.
     Тенями тусклая луна
         И тайной ворожит:
     Мерцаний смутных пелена
         Над сумраком лежит
     И, затаясь под пеленой
         Хранительной, вольней
     Дышать, цвести душе ночной,
         Тебе — шептаться с ней.
     21 января
   

   

    

      9 «У лукоморья дуб зеленый…»
    

     «У лукоморья дуб зеленый…»
     Он над пучиною соленой
     Певцом посажен при луке,
     Растет в молве укорененный,
     Укорененный в языке.
     И небылица былью станет,
     Коли певец ее помянет,
     Коль имя ей умел наречь,
     Отступит море — дуб не вянет,
     Пока жива родная речь.
     27 января
   

   

    

      10 «Любовью сердце в нас живимо…»
    

     Любовью сердце в нас живимо,
     Хоть и не ведает само,
     Какое злато в нем хранимо
     И чье на золоте клеймо.
     Вот облачко, как дух крылато,
     Насквозь просвечено, горит,—
     И сердце с ним зардело свято,
     Ему биеньем говорит:
     «C тобой свечусь, душа родная,
     Забвеньем не разлучено!
     Тебя я звало в играх рая,
     Манило в снах — давно, давно…»
     28 января
   

   

    

      11 «Когда б лучами, не речами…»
    

     Когда б лучами, не речами
     Мы говорили; вещих дум
     Наитье звездными очами
     С небес в неумствующий ум
     Гляделось, а печаль, уныла,
     Осенним ветром в поле выла,
     И пела в нас любви тоска
     Благоуханием цветка,—
     Тогда бы твой язык немотный
     Уразумели мы, дыша
     Одною жизнию дремотной,
     О мира пленная душа!
     29 января
   

   

    

      12 «Понесшая под сердцем плод…»
    

     Понесшая под сердцем плод,
     Гадая, ждет нетерпеливо,
     Вспорхнет ли в горницу пугливо
     Иль стукнет гостья у ворот.
     Как уж на солнечном юру
     Играет, то виясь узорно,
     То замерев, и вдруг проворно
     Юркнет при шорохе в нору,—
     Так невидимкою над ней
     Кружит и сердце беспокоит
     Душа чужая, что удвоит
     Ее глухую жизнь своей…
     Как истончится жизни нить,
     Не так ли зовами и снами
     Жена, беременная нами,
     Захочет нас переманить?
     И пред вселеньем в новый дом
     Мы в ней узнаем лик любимый —
     И в лоно к ней, в тайник родимый,
     Юркнем извилистым ужом?
     31 января
   

   

   

   

     ФЕВРАЛЬ
   

   

    

      1 «Опушилися мимозы…»
    

     Опушилися мимозы,
     Вспухли почки миндалей,
     Провожая Водолей.
     А свирепых жерл угрозы
     Громогласней и наглей.
     За градой олив грохочет
     Дальнобойная пальба,
     Вся земля воскреснуть хочет;
     Силе жизни гробы прочит
     Мертвой силы похвальба.
     1 февраля
   

   

    

      2 «Милы сретенские свечи…»
    

     Милы сретенские свечи
     И Христы-младенцы в святки;
     Дух лаванды — в ночь Предтечи,
     В праздник Агнии — ягнятки;
     Благодатной ожерелья —
     Нежных Ave[9] розы-четки;
     В среду заговин, с похмелья,
     На главах золы щепотки…
     Где бормочут по-латыни,
     Как-то верится беспечней,
     Чем в скитах родной святыни,—
     Простодушней, человечней.
     Здесь креста поднять на плечи
     Так покорно не умеют,
     Как пред Богом наши свечи
     На востоке пламенеют.
     Здесь не Чаша литургии
     Всех зовет в триклиний неба:
     С неба Дар Евхаристии
     Сходит в мир под видом хлеба.
     Пред святыней инославной
     Сердце гордое смирилось,
     Церкви целой, полнославной
     Предвареньем озарилось…
     То не гул волны хвалынской
     Слышу гам: «Попал ты в лапы
     Лестной ереси латинской,
     В невода святого папы».
     2 февраля
   

   

    

      3 «И поэт чему-то учит…»
    

     И поэт чему-то учит,
     Но не мудростью своей:
     Ею он всего скорей
     Всех смутит иль всем наскучит.
     Жизнь сладка ль на вкус, горька ли,
     Сам ты должен распознать,
     И свои у всех печали:
     Учит он — воспоминать.
     11 февраля
   

   

    

      4 «Даром жизни скоротечной…»
    

     Даром жизни скоротечной
     Кто пугливо дорожит,
     Кто при слове Смерть дрожит,—
     Как забудется, беспечный,
     Чуя, что с каких-то пор
     Каждый час его сосчитан,
     Зная, что над ним прочитан
     С детства смертный приговор?
     Но когда б Она слетела
     И рукою костяной
     Взять из уст его хотела —
     Душу?— нет, а наливной
     Сладкий плод, что закусил он,—
     Не отсрочки бы просил он
     Зова Божья на года —
     А душистого плода.
     12 февраля
   

   

    

      5 «К неофитам у порога…»
    

     К неофитам у порога
     Я вещал за мистагога.
     Покаянья плод творю:
     Просторечьем говорю.
     Да и что сказать-то? Много ль?
     Перестал гуторить Гоголь,
     Покаянья плод творя.
     Я же каюсь, гуторя,—
     Из Гомерова ли сада
     Взять сравненье?— как цикада.
     Он цикадам (сам таков!)
     Уподобил стариков.
     Чтоб на ветках все сидели,
     На зеленых в лад скрипели,
     Гуторком других учу:
     Не вещаю, — не молчу.
     l3 февраля
   

   

    

      6 «Подмывает волна…»
    

         Подмывает волна,
         Подымает челна,
     На песках задремавшего, днище.
         Что ж? Ты в путь оснащен,
         Да и шквал укрощен,
     Челн, мое подвижное жилище.
         До рассвета ночлег,
         А прилива разбег
     Парусов лепетаньем приветим.
         Может быть, от кормы
         Тень не ляжет, как мы
     Корабельщика Ангела встретим.
     15 февраля
   

   

    

      7 ВЕЛИСАРИЙ-СЛЕПЕЦ
    

    
      Марку Спаини
    
     Нищий, в даре вижу чудо,
     В чуде — длани Божьей дар,
     На серебряное блюдо
     Падает хрустальный шар.
     Медь деньги по меди брякнет
     (Старику до похорон
     Благостыня не иссякнет) —
     Сферы слышу тонкий звон.
     Видит ангелов и землю
     Взор угасший в хрустале…
     Так бесславие приемлю,
     Велисарий, на земле.
     Верх и низ в тебе, как спицы
     В колесе, небесный мяч,
     С той поры как на зеницы
     Мне покой пролил палач.
     17 февраля
   

   

    

      8 «Nudus salta![10] Цель искусства…»
    

     «Nudus salta! Цель искусства —
     Без покровов, без оков
     Показать, кто ты таков,
     Темные поведать чувства
     Заповедных тайников —
     Всё, что в омутах роится
     Под блестящим, гладким льдом,—
     Распечатать мертвый дом,
     Где от бела дня таится
     Подсознательный Содом».
     «Мне священна муз ограда.
     Жару чистых алтарей
     Дар мой — агнец лучший стада
     И плоды, первины сада,
     Не гнездо нетопырей.
     Музам горный ключ породы
     Мил и в пустынях природы
     Чобр, и тмин, и дикий злак.
     Лей чистительные воды,
     Отвратясь, в подземный мрак».
     18 февраля
   

   

    

      9 «Не мне, надвинув на седины…»
    

     Не мне, надвинув на седины
     Волхва халдейского колпак,
     Провозглашать земной судьбины
     Тебя владыкой, Зодиак.
     Но, знать, недаром плыли Рыбы
     Четой во сретенье Овна,
     Когда из тучной, рыхлой глыбы
     Моя прорезалась весна.
     Февраль меня тревожит: снится
     Мне смута недр земных; народ
     Нетерпеливых душ теснится
     У глухо замкнутых ворот.
     И свят завет седых поверий:
     Брамин первинами полей,
     А Эллин розой анфестерий
     Встречали навий сбор гостей.
     21 февраля
   

   

    

      10 «Хирурги белые, склонясь к долине слез…»
    

     Хирурги белые, склонясь к долине слез,
             О неба действенные силы,
     Вы плоть нам режете, бесчувствия наркоз
             Вливая в трепетные жилы.
     И, гнойник хульных язв, растленный Человек,
             Пособник Дьявола злорадный,
     Исток отравленный несущих скверну рек,
             Не брошен вами Смерти жадной.
     Целите вы, что тварь Творцу дает целить,
             И мнится вам, что не достанет
     Христовой Крови всей — смоль мира убелить,
             Но капать Кровь не перестанет.
     22 февраля
   

   

    

      11 ДВА ВОРОНА
    

         Со двух дубов соседних
         Спор о судьбах последних
         Два ворона вели.
         С потопа числят годы;
         Пред ними сходят роды
         В покоища Земли.
     Пророчил черный вод возврат,
     А белый граял: «Арарат».
         Хвалились: «Белизною
         Я полюбился Ною;
         Он отпер мне ковчег.
         В волнах не сыщешь зерен;
         От мертвой снеди черен
         Стал этих перьев снег».
     — «Я в радуге небесных врат
     Стал, черный, бел, как Арарат».
         Со двух дубов соседних
         О временах последних
         Два врана спор вели,
         Два вещих сторожила,
         Два памяти светила
         Над забытьем Земли.
     Пророчил черный вод возврат,
     А белый славил Арарат.
     24 февраля
   

   

    

      12 «Поэзия, ты — слова день седьмой…»
    

         Поэзия, ты — слова день седьмой,
             Его покой, его суббота.
     Шесть дней прошли — шесть злоб: как львица,
                                    спит Забота;
     И, в золоте песков увязшая кормой,
     Дремотно глядючи на чуждых волн тревогу,
     Святит в крылатом сне ладья живая Богу
     И лепет паруса, и свой полет прямой.
     26 апреля
   

   

    

      13 «Я посох мой доверил Богу…»
    

     Я посох мой доверил Богу
     И не гадаю ни о чем.
     Пусть выбирает Сам дорогу,
     Какой меня ведет в Свой дом.
     А где тот дом — от всех сокрыто;
     Далече ль он — утаено.
     Что в нем оставил я — забыто,
     Но будет вновь обретено,
     Когда, от чар земных излечен,
     Я повернусь туда лицом,
     Где — знает сердце — буду встречен
     Меня дождавшимся Отцом.
     28 февраля
   

   

   

   

     МАРТ
   

   

    

      1 «Март, купель моих крестин…»
    

     Март, купель моих крестин,
     Возродительной измены,
     Бунта месяц, лома льдин
     И ветров внезапной смены.
     Ты, чей Марса славит звук,
     Сеял бранные обиды;
     Напрягая звездный лук,
     Роковые слал нам иды;
     Разъярял раздор, войну,
     И восстанье, и возмездье:
     Луч и меч отдай Овну —
     Агнец стал в твоем созвездье.
     По дорогам — вешний клир —
     Миндалей в цвечу литии
     Молятся: да снидет мир
     В Благовещенье Марии.
     1 марта
   

   

    

      2 «Налет, подобный трус…»
    

     Налет, подобный трусу,—
     Дом ходит ходуном,
     Воздушных гарпий гром
     Ужасен и не трусу.
     Мы к смертному искусу
     Приблизились и ждем;
     Пречистой, Иисусу
     Живот наш предаем.
     3 марта
   

   

    

      3 «Себя надменно не кори…»
    

     Себя надменно не кори,
     Что большего не совершил;
     О том, что мог, не говори,
     Коль не нашлось на дело сил.
     Кто стан свой знает, сердцем прост.
     Не тот же ль твой, как ни тянись,
     Останется природный рост?
     За тенью славы не гонись.
     Тень за тобой, не ты за ней;
     Порой короче тень, чем ты,
     Порой протянется длинней —
     Чтоб исказить твои черты.
     Будь слуха страж: твоя струна
     (Звал душу лирою Платон)
     Всегда ль равно напряжена
     И верен ли звучанья тон?
     Искусство ангельской руки.
     В целительном наитьи сна
     Так нагнетет твои колки,
     Чтобы не лопнула струна.
     16 марта
   

   

    

      4 «Тебе, заоблачный Пегас…»
    

     Тебе, заоблачный Пегас,
     Ключи питье и злаки корм,
     Пока стоянки длится час
     На берегу раздельных форм.
     Что поверяют боги снам,
     Звучит на языке богов:
     Не уловить земным струнам
     Мелодии священных снов.
     И в них поющая любовь
     Останется земле нема,
     Пока шатер мой — плоть и кровь,
     А твой — лазурная тюрьма.
     17 марта
   

   

    

      5 «Жизнь, грешница святая…»
    

     Жизнь, грешница святая,
     Уста мои, смолкая,
     Тебя благословят.
     Ручей, с рекою смешан,
     Твоим грехом я грешен,
     Твоей святыней свят.
     Мысль от земли бежала,
     Но ты меня держала
     В покорности земле,
     Порукой круговою
     Связуя с ней, живою,
     С людьми — в добре и зле.
     Ты, чьей виной я грешен,
     Надеждою утешен,
     Мой дар, и терн, и труд,
     Жизнь, грешница святая
     Пусть розы, расцветая
     Из язвин, крест увьют.
     19 марта
   

   

    

      6 «Детству снящиеся смутно…»
    

     Детству снящиеся смутно
     Чарования не ложны,
     И всеместно, всеминутно
     Превращения возможны.
     Только тем, чьи выпил очи
     Серый ткач, паук раздумий,
     Мотыльком ожить нет мочи:
     Их удел — недвижность мумий.
     И когда земле настали
     Времена Метаморфозы,
     Раскололи, разметали
     Гробы мумий Божьи грозы.
     21 марта
   

   

    

      7 «Поздние Зимы отместки…»
    

     Поздние Зимы отместки,
     На Весну старухи злость,
     Снег, старухин сват и гость,
     Брань свекрови и невестки —
     И в природе, как в избе,—
     Не дают уснуть тебе,
     Стуком ставней бьют по нервам,
     Утомленным без того
     Угроженьем, уж не первым,
     От Кощея самого,
     Истребителя, чей хохот —
     Этих взрывов дальний грохот.
     26 марта
   

   

    

      8 «Зачем, о Просперо волшебный…»
    

     Зачем, о Просперо волшебный,
              Тебе престол,
     Коль Ариель, твой дух служебный,
              Прочь отошел?
     Спешит к закату день Шекспира
              С тех пор, как хмель
     Его мечты не строит лира,—
             Смолк Ариель.
     Ужели гений — волхв могучий,
              Ты ж, Ариель,
     Лишь посланец его певучий,—
             Лишь эльф ужель?
     Иль, в гордую вошед обитель
              Из шалаша,
     Ты сам владыки повелитель,
              Его душа?
     30 марта
   

   

   

   

     АПРЕЛЬ
   

   

    

      1 «За ветром, в первый день Апреля…»
    

     За ветром, в первый день Апреля,
     Ты слышишь арфу Ариеля?
     Откуда звон? Оттоль? Отсель?
     Ау, воздушный Ариель!
     Весны, еще сердитой, нега
     В чертогах воздуха звучит…
     А Красного Креста телега
     Груз окровавленный влачит.
     Эльф нежный, страшный, многоликий!
     Дохни на стан их бурей дикой,
     Завей их в шалые огни,
     И распутай, и прогони!
     1 апреля
   

   

    

      2 LETHAEA[11]
    

    
1 «Из пазух ветра мы…»

     Из пазух ветра мы,
         Упав на Лету,
     В утробе тучной тьмы,
         Проснулись к свету,
     Лучу в ответ струим
         Благоуханье,
     Доколь не истощим,
         Цветя, дыханье.
     И поздний блещет день,
         И бродят светы,
     И сонно плещет лень
         Начальной Леты.
     5 апреля
    
2 «Склоняйте слух к теням…»

     Склоняйте слух к теням,
         Потомки, ближе,
     Сходя по ступеням
         В потемки ниже.
     Осветит узкий свод
         Свеча, мигая;
     Что в снах белело — вот:
         Плита нагая.
     Спадает лен долой,
         И цепь сомкнулась:
     Душа с собой, былой,
         Соприкоснулась.
     7 апреля
    
3 «„Ты жив!“— ручей журчит…»

     «Ты жив!»— ручей журчит
         И камень моет.
     Недвижим, тот молчит:
         Его покоит
     Беспамятство, «Ты жив!»—
        Веселый спорщик
     Бурлит, нетерпелив:
         «Проснись, притворщик!»
     Но плеск и звон струя
         Напрасно множит…
     Так, жизнь небытия
         Понять не может.
     13 апреля
   

   

    

      3 «Ясмины дышат, белые левкои…»
    

     Ясмины дышат, белые левкои.
     Луг белых коней — тешится лазурь
     Заоблачной гульбой апрельских бурь.
     Гудят, звенят воздушных сосен хвои.
     На ветренный зазыв бровей не хмурь.
     Стремительней летучая стихия —
     Прозрачней, чище глуби голубые,
     И светит уверительней лазурь.
     15 апреля
   

   

    

      4 «Когда б не развязались чресла…»
    

     Когда б не развязались чресла,
     Колено не изнемогло,
     Отдохновительные кресла
     Я променял бы на седло.
     Когда бы взбалмошную старость
     Хранительный не прятал кров,
     Мой вольный бег делил бы ярость
     Голубоглазую ветров.
     Теперь же мне одно осталось:
     Невидимым, как дух иль тать,
     Скитаньем обманув усталость,
     С вожатой Музою — мечтать.
     15 апреля
   

   

    

      5 «Рассеян скудно по вселенной…»
    

     «Рассеян скудно по вселенной
         В пустынях темноты
     Свет, весть сознанья»… Ум надменный,
         Почто смутился ты?
     Будь ты не ночь, не стало б ночи,
         Ни морока жены:
     От вожделений страстных очи
         Эдиповы темны.
     Открылась чистому напеву
         Владычица теней:
     За матерным обличьем Деву
         Узрел, дивясь, Орфей.
     Дабы не рабствовать Омфале,
         Мужскую мощь, Алкид,
     Склонить пред Девой в покрывале
         Алкмена, мать, велит,
     Чей брак небесный — не измена:
         Уснул Амфитрион,
     Проснулась девою Алкмена —
        И девой сын рожден.
     18 апреля
   

   

    

      6 «Если белый цвет и черный…»
    

     Если белый цвет и черный —
     Два врага, как Да и Нет,—
     С умиленностью притворной
     Тянут жалобный дуэт,
     Я в тоске недоумелой
     Отвожу стыдливый взор:
     Ханжеством прикрыв раздор,
     Лгут и черный цвет, и белый.
     Есть в их споре красота,
     Коль один одолевает:
     Уголь — за чертой черта —
     На бумаге оживает;
     Кость слоновую эбен
     Сторожит, как евнух неги;
     Храмовых в Тоскане стен
     Мраморы, как зебра, пеги.
     Есть в их ласках острота,
     Если страсть их дико сводит
     (Знак, что в дебрях знойных бродит
     Смертоносная мечта);
     И «младая Дездемона»
     Близ «Арапа своего»
     (Суд поэта самого)
     Учит: нет любви закона.
     20 апреля
   

   

    

      7 «Зверь щетинится с испугу…»
    

     Зверь щетинится с испугу
     В холе, неге шерсть гладка.
     Входит злобы ветр в лачугу,
     И постель забот жестка.
     Страх и скорбь, нужда, разруха,
     Опыт бегства и конца
     Вс ж участливей сердца
     Делают и чутким — ухо.
     Темен дух. Быть может, в нас
     Только трубы роковые
     Родники любви, впервые,
     Разомкнут — в последний час.
     22 апреля
   

   

    

      8 «Различны прежде были меры…»
    

     Различны прежде были меры
     Владыки, воина, жреца,
     Пирата, мастера, гетеры
     И земледельца, и купца.
     Теперь один запас понятий,
     Один разменочный язык
     Равняют всех в гражданстве братий;
     Обличья заменил ярлык.
     Бьют тем же шаром те же кегли
     Бунтарь, епископ и король,
     Клейма фабричного избегли
     Вы, чья не обуяла соль!
     Мир плоско выровнен, а духа
     Единомысленного нет;
     Летит Эринния — Разруха —
     За колесницею побед.
     24 апреля
   

   

    

      9 «Тебя, кого всю жизнь я славил…»
    

     Тебя, кого всю жизнь я славил,
     Кто стал отечеством моим,
     Со днем рожденья не поздравил
     Я в срочную годину, Рим!
     Но так друзей Иова фраза
     На седины твои лгала,
     Когда лихих гостей проказа
     По телу скорбному ползла,
     Что двадцать первый день Апреля
     Мне днем поминок был скорей,
     Чем поэтического хмеля
     В округе древних алтарей.
     24 апреля
   

   

    

      10 «Твоих мелодий и созвучий…»
    

    
      Моей дочери Лидии
    
     Твоих мелодий и созвучий
     Люблю я необычный строй.
     С какой небесною сестрой,
     С какою Музою певучей
     От ранних лет сдружилась ты?
     Святой Цецилии черты,
     К тебе склоненной, из тумана
     Мерцают мне, когда органа
     Твои касаются персты.
     24 апреля
   

   

    

      11 «Гляжу с любовию на Вас…»
    

    
      Татьяне Львовне Сухотиной — гр. Толстой.
    
     Гляжу с любовию на Вас,
     Дочь льва пустынного, с которым,
     Всю жизнь мою наполнив спором,
     Заспорю и в последний час.
     Завет подвижника высокий
     В душе свободной сохраня,
     Не провожаете Вы дня
     Без думы строгой и глубокой.
     Чист Ваш рисунок, свят рассказ,
     Прям неподкупный ум суждений;
     Но мне всего дороже гений,
     Разлитый в жизни Ваших глаз:
     Как будто Вам отец оставил
     Луч тех магических зерцал,
     В каких поэт все то восславил,
     Что столпник духа отрицал.
     27 апреля
   

   

    

      12 «Как быстрых мыслью ионян…»
    

    
      Франческо и Елене Пикколо
    
     Как быстрых мыслью ионян,
     Пытливых родичей Фалеса,
     Гомера гордых сограждан,
     Средь мачт Милета и Ефеса
     Пленял рассказ финикиян,
     Сирены с горестью избегших,
     О мореходных чудесах,—
     Так о Бразилии лесах
     Друзей, экватор пересекших,
     Беседа всех бесед милей —
     Что белке о заморских векшах —
     Мечте завистливой моей,
     Древес подруге, чья услада —
     Гадать по .шелесту ветвей,
     О чем задумалась Дриада.
     30 апреля
   

   

   

   

     МАЙ
   

   

    

      1 «В розах Май Тебе, Мария…»
    

     В розах Май Тебе, Мария,
     Поселян сердца простые
     Посвящают искони.
     Радуйся, за все творенье
     Отвечавшая в смиренье:
     Ессе Ancilla Domini.[12]
     В розах Май сиял печален —
     Как пустых опочивален
     Похоронные огни
     В доме суженой Товии —
     До согласия Марии:
     Ессе Ancilla Domini.
     В розах Май, потупив очи,
     Слышал зов подземной Ночи:
     «Все венки сложив, усни…»
     Помирила Небо с долом
     Благодатная глаголом:
     Ессе Ancilla Domini.
     Пресвятая, жар молений,—
     Дева, нищий дар хвалений —
     В час мой смертный помяни.
    

     1 мая
   

   

    

      2 «Так, вся на полосе подвижной…»
    

     Так, вся на полосе подвижной
     Отпечатлелась жизнь моя
     Прямой уликой, необлыжной
     Мной сыгранного жития.
     Но на себя, на лицедея,
     Взглянуть разок из темноты,
     Вмешаться в действие не смея,
     Полюбопытствовал бы ты?
     Аль жутко?.. А гляди, в начале
     Мытарств и демонских расправ
     Нас ожидает в темной зале
     Загробный кинематограф.
     11 мая
   

   

    

      3 «Оракул муз который век…»
    

     Оракул муз который век
     Осуществляет человек:
     «Одно прекрасное и мило,
     А непрекрасное постыло».
     Но, непрекрасного, себя,
     Живу — стыдясь, а всё ж любя.
     Не потому ль и Божье слово
     Внушает нам: «Люби другого,
     Как любишь самого себя»?
     12 мая
   

   

    

      4 «Зачем, о дали, голубея…»
    

     Зачем, о дали, голубея,
     Вы мне сулите чудеса,
     Что там, за краем, нежно млея,
     Дол претворился в небеса?
     Куда бы дух ни узывало
     Желанье инобытия,
     В лазоревое покрывало
     Облачена любовь моя.
     Земля все ту же власяницу
     Влачит, и моря гул уныл —
     Везде, какую б ты границу
     Ни перешел, ни переплыл.
     А вы, на грани голубея,
     Сулите, дали, впереди
     Успокоенье Элизея
     И небо на земной груди.
     13 мая
   

   

    

      5 «Есть в жизни крестные мгновенья…»
    

     Есть в жизни крестные мгновенья;
     Их избегаю вспоминать —
     Из малодушного ль забвенья?
     Нет! — чтобы вновь не распинать
     Небесным милосердьем снятых
     С креста лохмотьев плоти той,
     Какою был в кругах заклятых
     Одет бессмертный пламень мой.
     И, не будя, не воззывая
     С очами сомкнутыми тень,
     Я жду войдет она, живая,
     Под сень мою в прощеный день.
     15 мая
   

   

    

      6 «Широкие реки текут…»
    

     Широкие реки текут
     Чем к устию ближе, тем шире;
     Светила звучат и плывут,
     Послушны божественной Лире.
     Верь музам! В нестрое земли
     Гармония строится мира,
     И в буре к нам боги сошли
     Из сфер мусикийских эфира.
     А темных слепые вожди
     Заводят в безводные дали,
     И пряжи Судеб впереди
     Гадатели не разгадали.
     16 мая
   

   

    

      7 «Кому речь эллинов темна…»
    

     Кому речь эллинов темна,
     Услышьте в символах библейских
     Ту весть, что Музой внушена
     Раздумью струн пифагорейских.
     Надейся! Видимый нестрой —
     Свидетельство, что Некто строит,
     Хоть преисподняя игрой
     Кромешных сил от взора кроет
     Лик ангелов, какие встарь
     Сходили к спящему в Вефиле
     По лестнице небес и, тварь
     Смыкая с небом, восходили.
     А мы не знаем про Вефиль;
     Мы видим, что царюет Ирод,
     О чадах сетует Рахиль,
     И ров у ног пред каждым вырыт.
     17 мая 8
   

   

    

      8 «Ты жив ли, друг? Зачем во сне…»
    

    
      Юрию Верховскому
    
     Ты жив ли, друг? Зачем во сне
     Приходишь, частый гость, ко мне?
     Мы молча жмем друг другу руку,
     Ликуя сердцем в тишине,
     И на безвестье, на разлуку,
     Вздохнув, пеняем, Свеж твой лик,
     Но грустен. Что же? Смят, поник,
     Иль не увял твой робкий гений,
     Златого века ученик
     Среди железных поколений?
     Священных ставленник теней,
     Ты снес ли для грядущих дней
     Под неутишной скифской бурей
     Родник преемственных огней,
     Светильник муз, мой бедный Юрий?
     22 мая
   

   

    

      9 «Европа — утра хмурый холод…»
    

     Европа — утра хмурый холод,
     И хмурь содвинутых бровей,
     И в серой мгле Циклопов молот,
     И тень готических церквей.
     Россия — рельсовый широкий
     По снегу путь, мешки, узлы;
     На странничьей тропе далекой
     Вериги или кандалы.
     Земля — седые океаны,
     И горных белизна костей,
     И — как расползшиеся раны
     По телу — города людей.
     23 мая
   

   

    

      10 «Затем ли в полумрак древесный…»
    

     Затем ли в полумрак древесный,
     О Муза, — где, как мед небесный,
     Сочится полдень сквозь листву, —
     Звала ты грезить наяву,
     Чтоб дух мой дикою и дивной
     Наполнить музыкою? В ней
     Гул недр земных, ночных корней
     Перекликается, призывный,
     Со ржаньем солнечных коней.
     Узды я вижу в звучной пене…
     Милей в тиши стеречь и в лени,
     Под шепот лиственной реки:
     Вот вспыхнут из зеленой тени
     Рыб златоперых плавники.
     29 мая
   

   

   

   

     ИЮНЬ
   

   

    

      1 «Нисходят в душу лики чуждых сил…»
    

     Нисходят в душу лики чуждых сил
     И говорят послушными устами,
     Так вещими зашелестит листами
     Вселенской жизни древо, Игдразил.
     Одетое всечувственной листвою,
     Одно и всё во всех — в тебе, во мне,—
     Оно растет, еще дремля в зерне,
     Корнями в ночь и в небеса главою.
     Ты ж отделиться хочешь, быть лицом…
     Блажен, чей лик Архангел ограждает
     И, молвив: «Сыном будь, не беглецом!»—
     Тебя ко Древу Жизни пригвождает.
     4 июня
   

   

    

      2 НЕМЦЫ УШЛИ
    

     Несутся Чаянья, как птицы,
     Нетерпеливые, вперед,
     Событий обгоняя ход,
     Пока тяжелой колесницы
     Крутой, внезапный поворот
     Тебя, щебечущая стая,
     По зеленям не распугнет.
     Вот какова была простая
     Развязка мрачной кутерьмы.
     Глядим оторопело мы.
     Сам астролог, кем предозначен
     Единый был исход всего,
     Негаданною озадачен
     Гаданья правдой своего.
     5 июня
   

   

    

      3 «Затаеннее Природа…»
    

     Затаеннее Природа,
     Глуше плещется волна:
     Человеческого рода
     Тяжба все не решена.
     Не ропщи ты на годину,
     Не гадай и по звездам,
     Как решит свою судьбину
     Расколовшийся Адам.
     Ты — ловитва; мощный — Рыбарь
     Волочит по морю сеть:
     На песке ль — не твой то выбор,—
     В неводу ли умереть.
     15 июня
   

   

    

      4 «Аль и впрямь вернулись лета…»
    

    
      Поэту Джованни Кавикиоли
    
     Аль и впрямь вернулись лета
     Аларика, Гензерика,
     Коль подарок от поэта
     Из Мирандолы (прославлен
     Тихий город славой Пика)
     В день десятый нам доставлен
     Пешей странницею, мимо
     Проскользнувшей невредимо
     Через готский стан, чья сила
     Силой ангельской гонима
     (Так от Льва бежал Атилла)
     Прочь от стен священных Рима.
     22 июня
   

   

    

      5 «События массивные, из тех…»
    

     События массивные, из тех,
     Что надолго лицо земли меняют,
     Во времени теснятся и доспех
     Тяжелый свой на города роняют.
     Как? Это ли действительность? Металл
     Падучих лав и подвижных вулканов?
     Как некий бред, нам лик ее предстал
     Чудовищней всех колдовских обманов.
     А все ж, чем жизнь вещественней долит,
     Тем легче, взвившись жаворонком, бремя
     Душе стряхнуть. Скользит лениво время —
     Забвенья хмель ей вежды тяжелит.
     27 июня
   

   

    

      6 «И правоверный Кальдерон…»
    

     И правоверный Кальдерон
     Провозгласил, что жизнь есть сон.
     Жизнь — сон, с тех пор как взял на веру
     Адам,что скользкий мистагог
     Сулил, и, вверясь Люциферу,
     Мир вызвал из себя, как бог.
     И нежный рай, земле присущий,
     Марой покрылся, в смерть бегущей.
     27 июня
   

   

    

      7 «Вечный город! Снова танки…»
    

     Вечный город! Снова танки,
     Хоть и дружеские ныне,
     У дверей твоей святыни,
     И на стогнах древних янки
     Пьянствуют, и полнит рынки
     Клект гортанный мусульмана,
     И шотландские волынки
     Под столпом дудят Траяна.
     Волей неба сокровенной
     Так, на клич мирской тревоги,
     Все ведут в тебя дороги,
     Средоточие вселенной!
     28 июня
   

   

    

      8 «Звезды, тайные магниты…»
    

     Звезды, тайные магниты,—
     Светы, ужасом повиты
     И молчанием святыни, —
     Вы почто сердца и взоры
     Привлекаете в просторы
     Нам убийственной пустыни
     За копейные защиты?
     К вам смертельно приближенье;
     Что же ваше притяженье
     Возвещает, знаменует?
     Не по смерти ль жизнь тоскует?
     Но не смерть сей пир венчала:
     Праздник вечного начала —
     Небеса многоочиты.
     Дальних, чуждых, вас мы славим
     И по вам кормила правим;
     Вам же немы сны земные.
     Вы свои ведете кола
     У незримого престола,
     Бденья правите ночные,
     Лавры Божьей киновиты.
     Будит звездное служенье
     В нас ответное движенье.
     Миг — и в нашей келье тесной
     Свод вращается небесный,
     Запредельные пустыни
     Веют ужасом святыни,
     Ночь браздят светил орбиты…
     30 июня
   

   

   

   

     ИЮЛЬ
   

   

    

      1 «Чу, жаркий рык… Созвездье Льва…»
    

     Чу, жаркий рык… Созвездье Льва
     Уже владычествует в небе.
     Как злато, плавятся слова,
     Служа поэтовой потребе.
     И предопределенный стих
     Достиг, еще не прянув, цели:
     Так лев следит скачки газели;
     Драконов душит так двоих
     Алкид-младенец в колыбели.
     2 июля
   

   

    

      2 «Я зябок, хил: переживу ль…»
    

     Я зябок, хил: переживу ль
     Возврат недальний зимней злости?
     Согрей на долгий срок, Июль,
     Мои хладеющие кости.
     Сбери мне топлива запас
     Под клетью продувной лачуги,
     Чтоб музам отдал я досуги,
     Когда небесный Волопас
     Закрутит северные вьюги.
     3 июля
   

   

    

      3 «Укромной кельи домосед…»
    

     Укромной кельи домосед,
     За книжным поставцом отшельник,
     Будь песен общник и бесед,
     Сверчок, невидимый присельник!
     Соперник мой! Твой гимн, звеня,
     Как степь, мое надменье малит,
     «Сверчок распелся — Бога хвалит»—
     Не всуе молвится. Родня
     Домашним духам, стрекот мирный
     С моей сливая ленью лирной,
     Живи в почете близь меня.
     4 июля
   

   

    

      4 «Слепительный срезает серп…»
    

     Слепительный срезает серп
     Полуденную жатву года.
     В разгаре лето. Но природа
     Уже предчувствует ущерб.
     Остановись, небесный серп!
     Или, как Аттис распаленный,
     Серпом пожавший колос свой,
     Жар сил, добела накаленный,
     Охлады хочет ключевой?
     14 июля
   

   

    

      5 «Разрушил в бегстве Гот злорадный…»
    

     Разрушил в бегстве Гот злорадный
     Нам акведуки, выпил свет,
     Что, как маяк, в ночи прохладной
     Звал муз под кров мой на совет:
     Я с небом слепну, света жадный.
     Живым я замкнут в темный гроб,
     Как в чрево китово Иона
     Иль как за дар хмельной Марона
     Отдавший глаз во лбу Циклоп.
     Лежи, сплетая в арабески
     Волокна тьмы, отзвучья слов,
     Пока не выйдет в новом блеске
     Июльский Лев на жаркий лов.
     15 июля
   

   

    

      6 «Титан, распятый в колесе…»
    

     Титан, распятый в колесе,
     Зажженном яростью круженья,
     Дух человека, дух движенья,
     Пройти ты должен через все
     Преображенья, искаженья
     И снятым быть, обуглен, наг,
     С креста времен; прочь взят из ножен
     Твой светлый меч, и в саркофаг
     Твой пепл дымящийся положен.
     21 июля
   

   

    

      7 «Глубь воды меня во сне манила…»
    

     Глубь воды меня во сне манила;
     Спорить с ней не стало в теле сил:
     К омуту я с берега скользил…
     Морок сна дневная явь сменила
     Сном своим… Дух бодр, и не властна
     Темная над зрящим глубина,
     Но и явь — завеса: пьют зеницы
     (Пальму так поит из недр волна)
     В белый полдень звездный свет Царицы.
     24 июля
   

   

    

      8 «Жил царь в далекой Фуле…»
    

    
      И на главе Ее венец из двенадцати звезд. 
      Откров. Иоанна. 12, 1
    
     «Жил царь в далекой Фуле,
     Он милой верен был…»
     Как ярок звезд в Июле
     Неугасимый пыл.
     Незыблемые светы:
     Двенадцати царей
     Горящие обеты
     У замкнутых дверей…
     «Жил царь в далекой Фуле,
     Был верен до конца…»
     Как пламенна в Июле
     Игра Ее венца.
     Осиротели светы
     Двенадцати царей,
     Но ярче их обеты
     Ушедшей в Эмпирей.
     В мечте святой лелея
     О дальней Фуле весть,
     Я к небу Водолея
     Забуду ль взор возвесть,
     Когда взыграют светы
     Двенадцати царей
     И повторят обеты
     Владычице своей?
     27 июля
   

   

    

      9 «Четыредесять и четыре…»
    

    
      Памяти Владимира Соловьева
    
     Четыредесять и четыре
     В войне, гражданских смутах, мире
     Промчалось года с дня того,
     Как над Невой мы с ним простились,
     И вскоре в Киеве постились
     Два богомольца, за него,
     В церковном послушаньи русском
     Утверждены. У друга, в Узком,
     Меж тем встречал он смертный час.
     Вмещен был узкою могилой,
     Кто мыслию ширококрылой
     Вмещал Софию. Он угас;
     Но все рука его святая
     И смертию не отнятая
     Вела, благословляя, нас.
     15/28 июля
   

   

    

      10 «Каникула… Голубизной…»
    

     Каникула… Голубизной
     Гора блаженного Дженнара
     Не ворожит: сухого жара
     Замглилась тусклой пеленой,
     Сквозит из рощ Челимонтана.
     За Каракалловой стеной
     Ковчег белеет Латерана
     С иглой Тутмеса выписной.
     Вблизи — Бальбины остов древний.
     И кипарисы, как цари,—
     Подсолнечники, пустыри:
     Глядит окраина деревней.
     Кольцом соседского жилья
     Пусть на закат простор застроен —
     Все ж из-за кровель и белья
     Я видеть Купол удостоен.
     29 июля
   

   

    

      11 «Каникула, иль песья бесь…»
    

     Каникула, иль песья бесь…
     Стадами скучились народы:
     Не до приволья, не до моды.
     А встарь изнеженную спесь
     Она гнала в Эдем природы.
     Лишь ящерице любо здесь,
     В камнях растреснутых и зное,
     Да мне. О ласковом прибое
     Волны к отлогому песку
     Я не мечтаю в уголку
     Моей террасы отененной,
     На град взирая воспаленный.
     29 июля
   

   

   

   

     АВГУСТ
   

   

    

      1 «В ночь звездопад днем солнце парит…»
    

     В ночь звездопад днем солнце парит,
     Предсмертным пылом пышет Лев.
     Спрячь голову: стрелой ударит
     Любовь небесная — иль гнев.
     Был небу мил, кто дали мерил
     Кометным бегом — и сгорел;
     Кто «золотому блеску верил»,
     Поэт,— и пал от жарких стрел.
     В бестенный полдень столько милых
     Теней глядится через смерть!
     И сколько глаз в твоих светилах
     Сверкнет, полуночная твердь!
     И скольких душ в огнях падучих
     Мгновенный промелькнет привет!
     Угаснет пламень искр летучих,
     Начальный не иссякнет свет.
     А времена в извечном чуде
     Текут. За гриву Дева Льва
     С небес влачит, На лунном блюде
     Хладеет мертвая глава.
     2 августа
   

   

    

      2 «Едва медовый справлен Спас…»
    

     Едва медовый справлен Спас,
     Светает Спас преображенский.
     Спас третий — с вечери успенской.
     Иванов день: всему свой час.
     Крест, свет нагорный, Лика чудо,
     С главой усекновенной блюдо:
     Страстных святынь иконостас.
     Мед с краю, горечь в сердце кубка.
     Путь к обновленью естества
     Доколе будет — с оцтом губка,
     Усекновенная глава?
     В юдоли слез трех райских кущей,
     Как Петр восторженный, ищу,
     Покинутый, к Мимоидущей
     Тянусь и — сирота — ропщу,
     Что, лишь в нетварном убеленье
     Земля завидит свой Фавор,
     Над полым гробом уж Успенье
     Величит ангельский собор,
     Преображенью праздник смежный,
     Ты, риза белая души,
     Ты, в зное вихрь Марии Снежной,
     Пожар чистилища туши
     И, след стопы лелея нежной,
     Остылый пепл запороши.
     5 августа
   

   

    

      3 «С тех пор как путник у креста…»
    

     С тех пор как путник у креста
     Пел «De Profundis»,[13]— и печали,
     И гимнам чужды, одичали
     В безлирной засухе уста.
     Благословенный, вожделенный
     Я вновь увидел Вечный Град,
     И римским водометам в лад
     Взыграл родник запечатленный.
     Не надолго, Был духу мил
     Отказ суровый палинодий:
     Прочь от языческих угодий
     Он замысл творческий стремил.
     Но в час, когда закат оденет
     Полнеба в злато, хоровод
     Взовьется ласточек,— вот, вот
     Одна, другая вдруг заденет
     Тебя крылом, в простор спеша:
     Так ныне каждый миг летучий
     Волной лирических отзвучий
     Спешит напутствовать душа.
     8 августа
   

   

    

      4 «Все никнут — ропщут на широкко…»
    

     Все никнут — ропщут на широкко:
     Он давит грудь и воздух мглит.
     А мой пристрастный суд велит
     Его хвалить, хвалить барокко,
     Трастеверинцев соль и спесь,
     Их р раскатистое, твердо
     Меняющее сольдо в сордо,
     Цвет Тибра, Рима облик весь,—
     Чуть не малярию, с которой,
     Бредя «вне стен» из веси в весь,
     Я встарь спознался и доднесь
     Не развяжусь, полвека хворый.
     9 августа
   

   

    

      5 «Коль правда, что душа, пред тем…»
    

    
      Ludens coram Ео omni tempore, ludens in
      orbe terrarum et deliciae meae esse cum
      filiis hominum.
      Proverb., VIII, 30-31[14]
    
         Коль правда, что душа, пред тем
     Как в мир сойти, на мир иной взирала,
         Поэтом тот родится, с кем
         София вечная играла.
         Веселой тешиться игрой
         Ей с человеками услада.
         Но мудрецам, в закон и строй
         Вперившим все вниманье взгляда,
         Не до веселия порой:
         У ней с поэтом больше лада,
     12 августа
   

   

    

      6 «У темной Знаменья иконы, в ночь, елей…»
    

     У темной Знаменья иконы, в ночь, елей
     Лампадный теплится; я ж, отрок, перед ней
     Один молясь, не знал, что кров мой был каютой
     Судна, носимого во мраке бурей лютой,
     Что голосами тьмы не бес меня пугал,
     А в доски бьющийся осатанелый шквал,
     Что малый, кроткий свет, по серебру скользящий,
     Елея данью был, валы миротворящей.
     14 августа
   

   

    

      7 «Идти куда глядят глаза…»
    

     «Идти куда глядят глаза,
     Пряма летит стрелой дорога!
     Простор — предощущенье Бога
     И вечной дали бирюза»…
     Исхожены тропы сухие,
     И сказку опровергла быль.
     Дорога — бег ползучий змия,
     С высот низринутого в пыль.
     Даль — под фатой лазурной Лия,
     Когда любовь звала Рахиль.
     И ныне теснотой укромной,
     Заточник вольный, дорожу;
     В себе простор, как мир огромный,
     Взор обводя, не огляжу;
     И светит памяти бездомной
     Голубизна за Летой темной,—
     И я себе принадлежу.
     16 августа
   

   

    

      8 «Рубиться ныне бы, Денис…»
    

     Рубиться ныне бы, Денис,
     И петь, и пить тебе! Все страны,
     Куда лицом ни повернись,
     Освобождают партизаны.
     Что ж не как прежде весела
     Беспечных удальцов ватага?
     Забота ль черная легла
     На обреченные чела?
     Иссякла ль пьяных гроздий влага?
     Хмель веледушный бы влила
     Твоя в них песнь, твоя отвага,
     Угрюмой злобы враг Денис,—
     Ты, в партизанах Дионис!
     19 августа
   

   

    

      9 «Не медлит солнце в небесах…»
    

     Не медлит солнце в небесах,
     И дно колодцев света мелко,
     Дрожит на зыблемых весах,
     Не хочет накрениться стрелка,
     Мгновенный возвещая суд.
     И кто отчаялся, кто чает;
     И с голода крещеный люд
     В долготерпении дичает.
     19 августа
   

   

    

      10 TODO NADA[15]
    

         «Хочешь всем владеть?
         Не владей ничем.
         Насладиться всем?
         Всё умей презреть.
         Чтобы всё познать,
         Научись не знать.
         Быть ли хочешь всем —
           Стань ничем».
     Ночь и камень твой Кармил,
         Иоанн Креста,
     Дальний цвет мне в Боге мил,
         Радость — красота.
     «Все — ничто».— Ты славил, свят,
         Бога,— ключ в ночи;
     Что ж хвалы твои струят
         Темные лучи?
     Не Ничто глядит с небес
         Из-под звездных век.
     На земле моей воскрес
         Богочеловек.
     Смертный возглас Илои
         С высоты креста —
     Все ль, что в ночь могли твои
         Простонать уста?
     Не хочу богатств, услад,
         Веденья, Всего:
     Быть хочу одним из чад
         Бога моего.
     Воля детская моя —
        Сыном быть, не Всем,
     Стать как Бог звала змея,
         Вползшая в Эдем.
     Не затем, что хлынет Свет
         Землю обновить,
     Хочет сердце каждый цвет
         Здесь благословить.
     Не затем, что может Бог
         Тварь обожествить,
     Гость во мне тоску зажег —
        Крест Его обвить.
     24 августа
   

   

    

      11 «И я был чадо многих слез…»
    

    
      Нельзя тому быть, чтобы стольких слез твоих чадо погибло. 
      Св. Августин, «Исповедь» (VIII. 12).
    
    
      И вот в саду слышу из соседнего дома голос, как будто отроческий (отроковицы ли,— не знаю), часто повторяющий на распев слова: «Возьми и читай, возьми и читай». 
      Там же (VIII. 12).
    
     И я был чадо многих слез;
     И я под матерним покровом
     И взором демонским возрос,
     Не выдан ею вражьим ковам.
     А после ткач узорных слов
     Я стал, и плоти раб греховной,
     И в ересь темную волхвов
     Был ввержен гордостью духовной.
     И я ответствовал: «Иду»,
     От сна воспрянув на ночлеге;
     И, мнится, слышал я в саду
     Свирельный голос: «Tolle, lege».[16]
     31 августа
   

   

   

   

     СЕНТЯБРЬ
   

   

    

      1 «Ликуя, топчет спелый грозд…»
    

     Ликуя, топчет спелый грозд
     Багряный Вресень, виноградарь,
     Мой запевало Кормчих Звезд
     И старины про то, как Владарь
     Землей владал. В полудни, бос,
     С кривым ножом, в ночи с Весами,
     Стоит Сентябрь, сбиратель гроз
     Под золотыми небесами.
     Стоит над ними, в небе слав,
     Заклан, земли славянской владарь,
     Мой ангел, юный Вячеслав,
     Причастной Чаши виноградарь.
     Страстным поверх венца венцом
     Повит, одеян в багряницу…
     Еще ли, Вресень, багрецом
     Мне полнишь до краев кошницу —
     И жив мой вертоград?.. Судьба
     Что сохранит из этих звуков?..
     Дань лоз осталых в погреба
     Сбирай для памятливых внуков!
     8 сентября
   

   

    

      2 «Как паутина истонченных…»
    

     Как паутина истонченных,
     Редчайших облак день темнит,
     Так тень над бровью обреченных
     Сгоняет краску с их ланит.
     Предчувствие ль им грудь теснит?
     Другой стоит за их плечами,
     С устами сжатыми, с очами,
     Вперенными в один магнит.
     Он не принудит, не прикажет —
     Своя в них воля, свой закон,—
     На перепутьи не укажет,
     Где роковой начнется склон;
     Но нить сочувственная вяжет
     Явь двойника и жертвы сон.
     18 сентября
   

   

    

      3 «Лютый век! Убийством Каин…»
    

     Лютый век! Убийством Каин
     Осквернил и катакомбы.
     Плуг ведя, дрожит хозяин,
     Не задеть бы ралом бомбы.
     Век железный! Колесницы
     Взборонили сад и нивы.
     Поклевали злые птицы
     Города. Лежат оливы.
     Оскудели дар елея
     И вино, людей отрада.
     Было время: веселее
     Сбор справляли винограда.
     20 сентября
   

   

    

      4 «Слышу в церкви: „Кто не любит Бога…“»
    

     Слышу в церкви: «Кто не любит Бога,
        Лучше б вовсе не жил он».
     Отчего в душе твоей тревога?
        Чем, пугливый, ты смущен?
     «Как любить без твердой в сердце веры
        И не ведая — Koгo?»
     Ах, любовь своей не знает меры,
        Ни названья своего.
     Видит лик любимый — и не верит,
        Оробев, своим глазам.
     Кто любви ночную глубь измерит?
        Веры кто познал сезам?
     22 сентября
   

   

    

      5 «Ты на пути к вратам Дамаска…»
    

     Ты на пути к вратам Дамаска
     Не от чужих ослеп лучей:
     В тебе свершилася развязка
     Борьбы твоей, судьбы твоей.
     В твоем Он сердце водворился;
     Душа несла Его, нежна:
     Ты, Савл, свирепый бык, ярился
     Противу Павлова рожна.
     И ныне роженицей стонешь,
     В дорожной корчишься пыли.
     Откуда голос?— «Что ты гонишь,
     О Савл, меня с моей земли?»
     23 сентября
   

   

    

      6 «Став пред врагом, лицом к лицу…»
    

     Став пред врагом, лицом к лицу,
     Ты говоришь: «Долой личину!
     Сразись, как следует бойцу,
     Или низвергнися в пучину».
     Так вызывал ты Сатану,
     Свет-Михаил, на поединок.
     И днесь, архистратиг иль инок,
     Ты к духу держишь речь одну
     «Отважен будь! Отринь двуличье!
     Самостоянью научись!
     В Христово ль облекись обличье —
     Или со Зверем ополчись».
     25 сентября
   

   

    

      7 «Языков правду, христиане…»
    

     Языков правду, христиане,
     Мы чтим: со всей землей она
     В новозаветном Иордане
     Очищена и крещена.
     О Слове Гераклиту голос
     Поведал, темному, темно;
     И шепчет элевсинский колос:
     «Не встанет, не истлев, зерно».
     Так говорило Откровенье
     Эллады набожным сынам,
     И Вера нам благоговенье
     Внушает к их рассветным снам.
     27 сентября
   

   

   

   

     ОКТЯБРЬ
   

   

    

      1 «Скорпий жалит с небосклона…»
    

     Скорпий жалит с небосклона,
     И была мне суждена
     Боль от язвин Скорпиона,—
     Ими жизнь освящена.
     Помню снег окрай дороги,
     Пред усадьбою костры,
     На рассвете с гробом дроги…
     С той мучительной поры
     Сколько темных лет промчалось!
     Но стоит передо мной,
     Что случилось, что венчалось
     Света славой неземной.
     22 октября
   

   

    

      2 «Жди, пожди зари неспешной…»
    

     Жди, пожди зари неспешной.
     Залегла в угорье темь:
     Не узнать во тьме кромешной,
     Где тропа, где срыв и стремь.
     Поощупай осторожней,
     Как слепой с поводырем,
     Где в долину спуск надежней,
     Одноглазым фонарем.
     Ты вождя кривого слушай,
     И подслепый поводырь
     Приведет в шалаш пастуший
     Иль в пустынный монастырь.
     22 октября
   

   

    

      3 «Таинник Ночи, Тютчев нежный…»
    

     Таинник Ночи, Тютчев нежный,
     Дух сладострастный и мятежный,
     Чей так волшебен тусклый свет;
     И задыхающийся Фет
     Пред вечностию безнадежной,
     В глушинах ландыш белоснежный,
     Над оползнем расцветший цвет;
     И духовидец, по безбрежной
     Любви тоскующий поэт —
     Владимир Соловьев: их трое,
     В земном прозревших неземное
     И нам предуказавших путь.
     Как их созвездие родное
     Мне во святых не помянуть?
     24 октября
   

   

    

      4 «Как в дни октябрьские прекрасен…»
    

     Как в дни октябрьские прекрасен
     Был римский золотой закат,
     Как воздух был весенне-ясен,
     Как оживал усталый сад.
     Но с человеком изменился
     И лик полуденной земли.
     И мнится — воздух потемнился
     И небеса изнемогли.
     27 октября
   

   

    

      5 «Рассказать — так не поверишь…»
    

     Рассказать — так не поверишь,
     Коль войны не пережил,
     Коль обычной мерой меришь
     Моготу душевных сил.—
     Все, чего мы натерпелись,
     Как под тонкий перезвон
     Что ни день каноны пелись
     Безыменных похорон,
     А, волчицей взвыв, сирена
     Гонит в сумрак погребов,
     Голосит: приспела смена
     Уготованных гробов,—
     Как бездомные бродили,
     Где-то крылися в ночи,
     Как заложников ловили,
     Уводили палачи,—
     Как… Но нам ли клясть былое?
     С наших согнано полей,
     На соседей лихо злое
     Лише ринулось и злей.
     27 октября
   

   

    

      6 «Шепчет: „Светом повеяло…“»
    

     Шепчет: «Светом повеяло,
         Христос родился».
     Отпустил, что содеяла,—
        И в Нем ты — вся.
     Содроганье последнее —
        И застыли уста.
     Есть ли слово победнее
         Этой вести Христа?
     17/30 октября
   

   

   

   

     НОЯБРЬ
   

   

    

      1 «Усопших день, всех душ поминки…»
    

     Усопших день, всех душ поминки,—
     И с разоренных пепелищ
     Несет родня цветов корзинки
     В пустырь поруганных кладбищ.
     Но успокоенным не нужны
     Ни мавзолеи, ни цветы.
     Их не повинность немоты,
     Но мысль томит, что мы недужны.
     О мертвых память нам нужна,
     А им — живых под солнцем радость.
     Им в Божьей памяти дана
     Неотцветающая младость.
     2 ноября
   

   

    

      2 «Станет шар земной теснее…»
    

     Станет шар земной теснее,
     Мы содвинемся плотнее,
     Распрядем кудель в клубок.
     Мы — волчок над бездной темной;
     Пред вселенною огромной —
     Звездной пыли мы комок.
     Вопросит Судья, от века
     Смутно жданный, Человека:
     «Видишь, как ты мал и сир?»
     В гордом помысле не кайся,
     От себя не отрекайся,
     Смело молви: «Я — Твой мир».
     И, чудесною спиралью
     Расклубясь, ты даль за далью
     Обовьешь твоим кольцом
     И предстанешь взорам Отчим
     Уж не известью пред Зодчим,
     А Его другим Лицом.
     5 ноября
   

   

    

      3 КИПАРИСЫ
      диптих
    

    
1

     Как на тусклом стройны, строги
     Кипарисов темных иглы!
     Мнится: клинописью боги
     Начертали эти сиглы
     На челе страны счастливой,
     И встают над мглой туманной,
     Над оливой дымнотканной
     Знаки тайны молчаливой.
     Тех письмен земные очи
     Не прочтут: порхая зыбко,
     Их бессмертной Афродиты
     Затуманила улыбка.
     В полдень сумраком повиты,
     Тени грустной Персефоны,
     Кипарисы видят Ночи
     Неподвижные законы.
    
2

     Благовонные колонны,
     Кипарисы похоронны
     В белый полдень, полусонны,
     Помнят рощ подземных тень
     И не рады новоселью:
     Ко вселенскому веселью
     Плеском волн, лесной свирелью
     Не манит их долгий день.
     Предвечерний час настанет,
     Мир от буйных игр устанет,—
     В кущах смуглых вдруг проглянет
     И зардеет скрытый жар,
     Будто Ночь завожделеет
     Солнца, что дрему лелеет,
     И до звезд в их теле тлеет
     Темным пламенем пожар.
     4-7 ноября
   

   

    

      4 «Лесов мутнеющий свинец…»
    

     Лесов мутнеющий свинец
     Застлали под вечер метели.
     Бежит на запад гурт овец,
     Роняя серые кудели.
     В лохмотьях огненный пастух
     Окрай земли костер разводит.
     Ушел за край. Костер потух.
     В потемках вьюга колобродит.
     О, снежных вьюг в ночи завой!
     О, север негостеприимный!
     Не сговор ли тоски взаимной
     Мне в снах являет образ твой?
     9 ноября
   

   

    

      5 «Три брата есть; Благоговенье…»
    

     Три брата есть; Благоговенье,
     Чей взор потуплен, лик покрыт,
     И личности хранитель — Стыд,
     И холод чистоты — Презренье.
     Трех дщерей Мудрость, мать, зовет
     Соткать им брачную одежду.
     В ответ Любовь: «Уж Вера ткет,
     Избрав помощницей Надежду».
     «А ты?»— «Одетых в белый лен
     (Почто не в сталь!) на Князя Мира
     Я поведу. Сверкай, секира!
     Стань багряницею, виссон!»
     11 ноября
   

   

    

      6 VIA APPIA[17]
    

     Не прадеды ли внукам убирают
     Стол пиршественный скатертию браной?
     У Аппиевой памятной дороги,
     Бегущей на восклон, где замирают
     Мелодией лазурной гор отроги
     И тает кряж в равнинности туманной,
     Муж Римлянин, безглавый, безымянный,
     Завернут в складки сановитой тоги,
     Всех нас, равно пришельцев и потомков
     (Не общие ль у всей вселенной боги?),
     Звал вечерять на мраморах обломков
     Его гробницы меж гробов забвенных
     И лил нам в кубки гроздий сок червонный,
     В дыханьи пиний смольных, круглосенных
     И кипарисов, дважды благовонный,
     Как на трапезе мистов иль блаженных.
     21 ноября
   

   

    

      7 «Бегут навстречу дни…»
    

     Бегут навстречу дни,
     Как перелески, мимо;
     Бегут поля, плетни,
     Селения: одни
     Мы дремлем недвижимо.
     Путь льется. Край земли
     Медлительней вдали
     Вращается. И реет,
     Как плавный коршун, день
     И, медля, вечереет.
     Как в этот час алеет
     Мелькнувший тот плетень,
     То вспаханное поле,
     Где нас не будет боле,
     Где бродит наша тень,
     Покинута, на воле.
     27 ноября
   

   

    

      8 «Некто смерти так боялся (слушал…»
    

     Некто смерти так боялся (слушал
     Днем и ночью, не. стучится ль гостья),
     Что, годов промаявшись без мала
     Восемьдесят и не в силах боле
     Длить растущий ужас ожиданья,
     Над могилой с жизнию покончить
     Рассудил и руки наложил бы
     На себя, когда бы наважденье
     Отогнать не подоспела гостья.
     И сказал ей старец: «Как боялся
     Я тебя, А ты пришла,как ветер,
     В добрый час — тоску мою развеять».
     28 ноября
   

   

    

      9 «Аллеи сфинксов созидал…»
    

     Аллеи сфинксов созидал
     Знаменовательный Египет.
     Исхожен символов дедал;
     Волшебных зелий кубок выпит.
     Вели аллеею гробниц
     Дороги Аппиевой плиты
     Во град, откуда шли квириты
     Вслед похоронных колесниц.
     Где русских старых лип аллеи,
     Лет романтических затеи?
     Их вырубил, на мщенье скор,
     Наш разгулявшийся топор.
     Как лик земли без вас печален,
     О просеки чрез царство сна!
     И вот аллеями развалин
     Идут в безвестность племена.
   

   

   

   

     ДЕКАБРЬ
   

   

    

      1 «Жизнь и дыханье сада…»
    

     Жизнь и дыханье сада,
     Зеленая листва!
     Ветрам, очей услада,
     Плащ уронив, от хлада
     Укрылась ты, жива,
     В нагие дерева.
     Напляшутся метели
     До устали. Молва
     Пройдет в корнях у ели:
     «Снега, слышь, разомлели —
     Проталины, капели:
     Повыгляни, трава!»
     Навеяли метели
     Сувои у ворот.
     Когда забродят хмели,
     Придет и твой черед.
     Уж ангелы пропели
     В звездах солнцеворот.
     1 декабря
   

   

    

      2 НА ВЫСТАВКЕ КАРТИН СТАРИННЫХ МАСТЕРОВ
    

    
1 «Не боги ль в гости к ним, феакам…»

     Не боги ль в гости к ним, феакам,
     Для кубков, игр и нег сошли?
     Изнежен гений стал и лаком
     К роскошным пиршествам земли.
     Дух отучнел; и густ, и плотен
     Сочится спектра каждый цвет.
     Застыл в хранилищах полотен,
     Как жемчуг в раковинах, свет.
     Чей луч, отдавшемуся чарам
     Ласкательного забытья,
     Мне больно ранил грудь ударом
     Центурионова копья?
     То Мемлинг был. Когда в утехах
     Чудотворящей кисти Юг
     Восславил плоть, на фландрский луг
     Спускались ангелы в доспехах
     Стальных перчаток и кольчуг.
     Здесь чувствую, как углем тлело,
     В себе вмещая Божество,
     Страдальческое естество,
     И жен, с креста приявших Тело,
     И на покинутом холме
     Три крестных древа в полутьме.
     22 декабря
    
2 «Шел молодой пастух с жезлом…»

     Шел молодой пастух с жезлом;
     Сидит за темных вод руслом
     Купальщица и кормит грудью,
     Закрыла день гроза крылом;
     И вьется молнии излом
     Над облачной зеленой мутью.
     Древа дрожат. Сквозь медный мрак
     Бледнеет зданий дальний зрак.
     Безглавое двустолпье храма.
     Читаю твой, Джорджоне, знак:
     Твоя Гроза — Семелин брак,
     Небес и недр эпиталама.
     26 декабря
   

   

    

      3 «И снова ты пред взором видящим…»
    

     И снова ты пред взором видящим,
         О Вифлеемская Звезда,
     Встаешь над станом ненавидящим
         И мир пророчишь, как тогда.
     А мы рукою окровавленной
         Земле куем железный мир:
     Стоит окуренный, восславленный
         На месте скинии кумир.
     Но твой маяк с высот не сдвинется,
         Не досягнет их океан,
     Когда на приступ неба вскинется
         Из бездн морских Левиафан.
     Равниной мертвых вод уляжется
         Изнеможенный Легион,
     И человечеству покажется,
         Что все былое — смутный сон.
     И бесноватый успокоится
         От судорог небытия,
     Когда навек очам откроется
         Одна действительность — твоя.
     28 декабря
   

   

    

      4 «Любви доколе…»
    

     Любви доколе
     Блуждать, доколь
     В твоей неволе,
     О слез юдоль?
     О лес разлуки!
     В твоей глуши
     Расслышу ль звуки
     Родной души?
     29 декабря
   

   

    

      5 «Вы, чьи резец, палитра, лира…»
    

     Вы, чьи резец, палитра, лира,
     Согласных муз одна семья,
     Вы нас уводите из мира
     В соседство инобытия.
     И чем зеркальней отражает
     Кристалл искусства лик земной,
     Тем явственней нас поражает
     В нем жизнь иная, свет иной.
     И про себя даемся диву,
     Что не приметили досель,
     Как ветерок ласкает ниву
     И зелена под снегом ель.
     29 декабря
   

   

    

      6 «Порывистый, простосердечный…»
    

    
      Ев. oт Иоанна, 21, 7-12
    
     Порывистый, простосердечный,
     Ты мил мне, Петр!— Мечта иль явь?
     «Он!»— шепчет Иоанн. И вплавь
     Ты к брегу ринулся, беспечный.
     Там Иисус уж разложил
     Костер, и ждет огонь улова.
     О том, что было с Ним, ни слова:
     Он жив, как прежде с ними жил.
     29 ноября
   

   

    

      7 «Прощай, лирический мой Год…»
    

     Прощай, лирический мой Год!
     Ор поднебесный хоровод
     Ты струн келейною игрою
     Сопровождал и приводил,
     Послушен поступи светил,
     Мысль к ясности и чувства к строю,
     Со мной молился и грустил,
     Порой причудами забавил,
     Роптал порой, но чаще славил,
     Что в грудь мою вселяло дрожь
     Восторга сладкого… «K Афине
     Вернись!— мне шепчет Муза.— Ныне
     Она зовет. И в дар богине
     Сов на Акрополе не множь.
     Довольно ей стихов слагали
     И на нее софисты лгали:
     Претит ей краснобаев ложь.
     О чем задумалася Дева,
     Главой склонившись на копье,
     Пойдем гадать. Ее запева
     Ждет баснословие твое».
     31 декабря
   

   

 

 
 

   Примечания
 

 

   

    1
   

   Ноктюрн (ит.).
 

 

   

    2
   

   Эти десять песен составил я в милых
   мне лесах,— серебряными прозвали их.
   Ты одобрил мой почин, любимый Гораций,
   красноречивый певец полей и лугов (лат.).  
 

 

   

    3
   

   Мадонна Снежная (ит.).
 

 

   

    4
   

   Год 1914 (лат.).
 

 

   

    5
   

   Стоит железная башня на ветру.
        Вергилий, Энеида, VI, 554 (лат.).  
 

 

   

    6
   

   Качается, но не тонет (лат.).
 

 

   

    7
   

   Приветствую тебя, о Рим (лат.).
 

 

   

    8
   

   Священная улица (лат.).
 

 

   

    9
   

   Радуйся (лат.).
 

 

   

    10
   

   «Танцуй нагим!» (лат.).
 

 

   

    11
   

   Летейская (лат.).
 

 

   

    12
   

   Се раба Господня (лат).
 

 

   

    13
   

   Из глубин (лат.).
 

 

   

    14
   

   Веселясь пред лицом Его во всё время.
     Веселясь на земном кругу Его,
     И радость моя была с сынами человеческими.  
            Притчи, VIII, 30 — 31 (лат.).  
 

 

   

    15
   

   Все — ничто (ит.).
 

 

   

    16
   

   «Возьми, читай» (лат.).
 

 

   

    17
   

   Аппиева дорога (лат.).
 

 



 

   Вячеслав Иванов
   СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВХОДИВШИЕ В ПРИЖИЗНЕННЫЕ СБОРНИКИ
 

 

   

    <ИЗ ЦИКЛА «ДЕРЕВЕНСКИЕ ГОСТИНЫ»>
   

   

   

     ПИСЬМО ИЗ ЧЕРНОЗЕМНОЙ ДЕРЕВНИ
   

   
     Юрию Верховскому
   
    Я для раздолий черноземных
    Покинул древние поля;
    Но здесь предстала, в ризах темных,
    Деметрой смуглою Земля.
    Сквозя меж зелени озимой,
    Чернея скатами долин,
    Святая и под русской схимой
    Мне возвращает Элевзин.
   

    И в мраке чутком на балконе,
    Под выкликанье пугачей,
    Слежу, на звездном небосклоне
    Священнодейственных ночей,
    Метеорического праха
    Стезю над зрящей глубиной
    Иль солнца ярого Иакха
    В пролившейся грозе ночной.
   

    Безмолвна лира; но напевней
    Здесь Баратынского струна
    Звучит, хозяином деревни
    Молитвенно оживлена.
    К тебе из пустыни поэта
    Стремится мысль: тебя здесь нет!
    Звезда скатилась — песня спета…
    А ты про что поешь, поэт?
   

   

   

     ЛОГА И ЖНИВЬЯ
   

   
     М. А. Бородаевской
   
   
1

    Я полюбил оазис ваш дубовый
    В кольце логов, средь пашни черноземной,
    С усадьбою в тиши его укромной,
    Где ввечеру пустынно кличут совы.
   

    И мнилось мне: когда, как щит багровый,
    Над пожнивом рудым, луны огромной
    Повиснет медь — богов дубравой темной
    Он кругозор переграждал лиловый.
   

    Я полюбил скирды, овин и гумна,
    Когда зари в мерцаньи усыпленном
    Дубы черней и розовей солома;
   

    И семьи жниц скользят в тени бесшумно,
    Мелькнул табун, а за двором зеленым
    Белеются во мгле колонки дома.
   
2

    Словно шкуру желтой львицы,
    На пути сестры-царицы
    Стелет сжатые поля
    Усыпленная Земля.
   

    И скользят по жнивью, голы,
    Как туман вздымая столы,
    Легкой девичьей толпы
    Розоватые стопы.
   

    И, повив лучистым паром,
    Словно розовым пожаром,
    Свой венец из серебра,
    Показалася сестра.
   

    И, мерцающую столу
    Волоча по нивам, долу,
    Краем львиного руна,
    Подымается Луна —
   

    К лиловатому эфиру,
    Рассылая вдоль по миру
    Чаровательниц-подруг
    Нежно-сумеречный круг.
   

   

   

     ДРУЖЕСТВЕННЫЕ ТЕНИ
   

   
     Валериану Бородаевскому
   
   
1

    Последние села мелькнули домы;
    Меж тростников прозолотился плес;
    И глуше гул катящихся колес
    И дробь копыт в лугах волшебной дремы.
   

    Той тишине казались незнакомы
    Истомы дня. Легло, как облак рос,
    Беспамятство… Бурьяном двор зарос.
    И темные раскрылись нам хоромы.
   

    Сон сторожкий спугнуть боялись мы.
    Цветник манил, как склеп тепла и тьмы,
    Где томных душ кружился ладан сладкий.
   

    Ель каждая дрожала там струной.
    Пруд теплился, И тонкий хлад, украдкой,
    Нас догонял, как проводник ночной.
   
2

    Бездонней ночь и скорбь ея;
        Пустынней лай собак.
    Смертельным жалом Скорпия
        Грозится Зодиак.
   

    И, ночь покуда тянется,
        Душа чертит круги,
    Как бабочка-изгнанница,—
        Где тлеют очаги.
   

    Меж тем гостеприимные
        Владыки очагов,
    Сквозя чрез волны дымные
        Обличьями богов,
   

    Живым неуловимые
        Беседы с ней ведут
    И в царства невидимые
        Крылатую берут…
   

    И вот что, душу сплетшие
        С твоею, побратим,
    Вещали мне отшедшие
    Над огнищем твоим:
   

    «Тревожились, тревожили
        Мы друга своего;
    Но, радостные, ожили —
        И днесь живим его.
   

    О гость, тропой скитальческой
        Пришедший к нам на пир!
    Шепни душе страдальческой,
        Что мы вкушаем мир».
   

    Сентябрь 1913
   

   

   

     ПЕТРОПАВЛОВКА
   

   
1

    Как этих Вами не любимых,
    Вас не чарующих логов
    Люблю я тайну! Мне родимых
    Слышны в ней шелесты шагов.
   

    Не друидические ль кланы
    Для страродавней ворожбы
    Сошли на дольные поляны,
    Облекшись в древние дубы?
   

    Не сговоры ли Солнцебога
    И черной, вещей сей Земли
    На дне задумчивого лога
    Вы здесь подслушать бы могли,—
   

    Когда б, омыв глаза земные
    Под новолуние росой,
    В удолия заповедные
    Сошли, с распущенной косой,—
   

    И пред восставшей Друидессой,
    Преодолевшей долгий плен,
    За изумрудною завесой
    Сверкнул бы пламенный долмен.
   
2

    Пора бродяге кочевать,
    Покинув дом гостеприимный,
    И петропавловские гимны
    Москвой эпической прервать.
   

    Уж по садовым закоулкам
    Не предаваться с Вами мне
    При магнетической луне
    Теософическим прогулкам.
   

    Ямбических сбираю стоп
    На клумбах осени последки —
    Под сень дорической беседки
    Сложить цветов прощальный сноп.
   

    Но в элегические миги
    Мне будет памятна всегда
    Усадьба ваша от пруда
    И лиры на столбе, и риги
   

    До романтических берлог
    Под мельницей осиротелой,
    И друидической омелой
    Увенчан за колодцем лог.
   

   

   

     СУД
   

    В миру ль на вселенское дело,
    На Таинство ль Боге страстное —
    Отчизны соборное тело
    Живущий в нем ангел подвиг?
    Завеса — виденье дневное;
    Едва в небесах потемнело —
    Разверзнется зренье ночное —
    И вспыхнет зияющий миг.
   

    В какую окрайную мету
    Метнул Мировержец комету,
    Что лик исступленный вперила
    Во мрак и повисла стремглав,
    Власы рассыпая прямые
    По тверди, где звезды немые
    Простерли весы и мерила,
    Истцы неоправданных прав?
   

    Приникло небесное к долу,
    И реют прозрачные силы,
    От нас восходящих встречая
    И нам нисходящих даря,
    Причастников Чаши венчая,
    Отцов отмыкая могилы,—
    И души теснятся к Престолу
    И молят о плоти Царя.
   

    Земля с духоносным пределом
    Общается жертвенной меной.
    Родимую бранную братью
    Крепит сокровенный оплот.
    И видят враги перед ратью,
    Идущей на подвиг смиренный,
    Троих, в одеянии белом,
    На белых конях, воевод.
   

    Случайно ли, мнишь, на шеломы
    Свергаются молний изломы?
    На Суд, где свидетели — Громы,
    Меч острый — в устах Судии,
    Народные Ангелы в споре
    Сошлись о вселенском просторе.
    Чей якорь в незыблемом море,
    В Софийном лежит Бытии?
   

    Чья правда? Но сень Иоанны,
    Ковчег крестоносцев узорный,—
    Червей огнедышащих зевы
    Вотще пожирают собор!
    Чья сила? Но перст Женевьевы
    От Града, как встарь, чудотворный,
    Отвел одержимые станы —
    И явен святой приговор.
   

    Аминь! Кто за маревом дымным
    Снов буйных, кощунственным гимном,
    Ничтожества славит пустыню,
    Кромешную празднует тьму,—
    Сама, Чьей Лазури святыню
    Взор чистых живых умилений
    Впивает с душою явлений,—
    Пути возбранила ему.
   

   

   

     НЕДУГУЮЩИМ
   

    Ты, Совесть русская, себе,
    Дитя, верна и в бездорожьи
    Скитаний темных! И Судьбе
    Самой кричишь: «Суди по-Божьи!»
   

    Когда решеньем вышних сил
    Русь ворога превозмогает —
    Архистратиг ли Михаил
    Иль ей Георгий помогает;
   

    И, на вселенские весы
    Бросая подвиг достославный,
    Своей стыдишься ты красы,
    Своей не веришь правде явной.
   

    В самоотверженной мечте,
    Стыдясь знаменоваться кровью,
    Так ты блуждаешь во Христе
    И соблазняешься любовью.
   

    О Совесть русская! пора
    Тебе, переболевшей ложью
    Уединенного добра,
    Беглянке овчего двора,
    Войти с народом в Правду Божью!
   

   

   

     УБЕЛЕННЫЕ НИВЫ
   

   
     Посмотрите на нивы, как они побелели. 
     Ев. oт Иоанна, IV, 35
   
    Не человеческим плугом
    Мир перепахан отныне.
   

        На мирской мировщине
        Нам скоро друг с другом,
        Над ясным лугом,
        Целоваться в соборной святыне.
   

    Вырвано с глыбою черной
    Коренье зол застарелых.
   

        Жди всходов белых
        На ниве просторной,
        Народ чудотворный,
        Поминаючи верных и смелых.
   

    Крепко надейся и веруй;
    Что небывалое будет.
   

        Чу, петел будит
        Под мглою серой
        Уснувших глухо!
        Мужайся: не мерой
        Дает Бог Духа,
        И Солнце Земли не забудет.
   

   

   

     ТРИЗНА КРЕЗА
   

    Солнце слитки дней моих пылит;
    Солнце дней моих пышнее Креза:
    Я потопом пламенным облит.
    Мой костер — мой трон… А Смерть железа
    На ногах у пленника пилит.
   

    Дни мои — златая тризна Креза.
    Злато — жар, а тело не болит;
    Злато — пыль и, рея, не палит.
    Веющей пилой мои желем —
    Мне чело лобзая — Смерть пилит.
   

   

   

     ОМ
   

    В дыханьи каждом — всё: века, и младость,
           И рай, и радость,
           И жизнь, и боль,
    Огонь и воздух, вод текучих сладость
           И черной глыбы соль…
           Лишь приневоль
    Свой взор, потерянный блаженно в целом,
           Стать на одном —
    И вспыхнет, лирник-лебедь, в гимне белом
           Луч Брамы — Ом.
   

   

   

     ВЛАДЫЧИЦА ДЕБРЕНСКАЯ
   

    Во темном сыром бору
    Семь ключей повыбило.
    На чистой прогалине
    Студенец серебряный —
    Студенец серебряный
    Владычицы Дебренской,
   

    Во темном сыром бору
    Семь ключей повыбило:
    Собирались семь ключей,
    Сотекались семь живых
    На чистой прогалине
    В студенец серебряный.
   

    По заветну бережку
    Мурава нетоптана,
    По лугу нехожему
    Травушка некошена,
    Мурава шелковая,
    Цветики лазоревы.
   

    Во темном сыром бору
    Семь ключей повыбило.
    На чистой прогалине
    Студенец серебряный,
    По-над яром хижинка,
    Поодаль лачужинка.
   

    Не святой затворничек
    В келье затворяется:
    Затворилась Схимница
    Под схимой лазоревой.
    Выглянет — повызвездит
    По синю поднебесью.
   

    Хижина безвестная —
    Царицы Небесныя,
    Девы неневестныя
    Владычицы Дебренской.
    Живет Матерь Дебренска
    За старцем-обручником.
   

    А старцу-обручнику,
    Духову послушнику,
    Горенка молельная —
    Церковь самодельная,
    Почивальня райская —
    Ветхая лачужинка.
   

    На чистой прогалине
    Студенец серебряный;
    По заветну бережку
    Шелкова муравушка,—
    По заветну бережку
    Владычицы Дебренской.
   

    Во темном сыром бору
    Семь ключей повыбило.
    Собирались семь ключей,
    Собирались семь живых
    В кладезь Богородичен
    Владычицы Дебренской.
   

   

   

     БАЛЬМОНТУ
   

   
         Всем пламенем, которым я горю,
         Всем холодом, в котором замерзаю,
         Тоской, чьим снам ни меры нет, ни краю,
    

         Всей силой, что в мирах зажгла зарю,
         Клянусь опять найти дорогу к Раю:
         Мне Бог — закон, и боль — боготворю.
    

                 Константин Бальмонт, «Адам», 
                            Венок сонетов, XV
   
    Люблю тебя — за то, что ты горишь,
    За то, что, гость из той страны Господней,
    Чье имя Соеlum Cordis,[1] — преисподней
    Ты принял боль и боль боготворишь;
   

    За то, что разрушаешь, что творишь,
    Как зодчий Ветр; за то, что ты свободней,
    Бездумней, и бездомней, и безродней,
    Чем родичи семьи, где ты царишь.
   

    Весь пытка, ты горишь — и я сгораю;
    Весь музыка, звучишь — и я пою.
    Пей розу, пей медвяную мою!
   

    Живой, чье слово «вечно умираю»,
    Чей Бог — Любовь, пчела в его рою,
    Ты по цветам найдешь дорогу к раю.
   

    29 января 1915
    Москва
   

   

   

     ПАМЯТИ В.Ф. КОММИССАРЖЕВСКОЙ
   

    Словно ласточка, металась
        До смертной истомы;
    По верхам кремлей скиталась,
        Покинувши домы,
   

    Обшел иней город зимний
        Туманностью дольней;
    Твердь звала гостеприимней
        Из мглы — колокольней.
   

    С вешним щебетом мелькала
        Вещунья над нами,
    В высоте гнезда искала
        На солнечном храме,—
   

    Новозданного чертога
        Для сердца живого
    В тонком веянии Бога
        Гнезда золотого.
   

    Ты откуда с вестью чуда,
        Душа, заблудилась?
    Мнила ль: в блеске изумруда
        Земля пробудилась?
   

    Мнила ль: близок пир венчальный
        Долин с высотою?
    Мир печальный — обручальный
        Спасен красотою?
   

    Стала в небе кликом ранним
        Будить человека:
    «Скоро ль, мертвые, мы встанем
        Для юного века?»
   

    От креста к кресту чертила
        В лазури изломы,—
    Заждалась и загрустила
        До смертной истомы.
   

   

   

     АФРОДИТА ВСЕНАРОДНАЯ И АФРОДИТА НЕБЕСНАЯ
   

    Как лебедь белую из влаги возмущенной,
    Так незапятнанной и не порабощенной
    Божественную плоть спасает Красота
    Из бездн растления,- невинна и чиста
    На пиршестве срамном и в смрадном лупанаре.
    Порок неистовый, в сходящем свыше даре
    Нетленные черты бессильный исказить,
    В рабыне жертвенной богиню мнит пронзить;
    Но в миг, когда обол блудницы похищает,
    Он Всенародную Небесной возвращает.
   

   

   

     «Светает марта день двадцатый…»
   

    Светает марта день двадцатый.
    Крылатой Музы медлит дар.
    Сниму-ка барбитон звончатый
    С гвоздя, как говорил Пиндар.
    Не дожидаясь гордой девы,
    И, как умею, сердца дань
    Замкну в домашние напевы
    Старинной спутнице, за грань
    Неведомо какого лета
    Переступивший в этот день,
    Закат медлительный поэта
    Перегоняющий, как тень.
   

    Поклон, родная, благодарный!
    Вам, неотлучная, поклон!
    Сегодня на помост алтарный,
    Страстей седмицы чтя закон,
    Мы станем оба исповедать
    Пред Богом душу. Суждено
    Нам вместе труд и радость ведать —
    И через узкое окно
    В лазурь и вечность детским взором
    Глядеть, подъемля от стола,
    Покрытого бумажным сором,
    Два осребренные чела.
   

    Внезапно Муза мне: «Довольно!
    Пусть кроет повседневный лед
    Слова, что выговорить больно,
    Хоть сладок их небесный мед.
    Пусть дни бегут чредой летучей,
    В тревоге пестрой и живой,
    Пускай заносит их сыпучий
    Песок клепсидры роковой.
    Но лишь прошел, не облюбован
    Вниманьем сердца, скудный миг…»
    Он Богом втайне знаменован,
    Как втайне плещет мой родник.
   

   

   

     «Как жутко-древне и до грусти живо…»
   

   
     С. Г.
   
    Как жутко-древне и до грусти живо
    Я ночи южной ощутил потемки
    В твоих стихах!.. Еще ль цикады громки,
    И царственна звезда, и длится диво?
   

    К полудням новым тянется пугливо
    Случайная трава, и стебли ломки
    На том пласту наносном, что обломки
    Минувшего хоронит молчаливо.
   

    Приемлю я с послушным удивленьем
    Души земной и душ земные ласки;
    И за твою — я робко благодарен.
   

    Быть может, Лазарь, уронив повязки,
    Был так же умилен родным селеньем…
    Вот отчего напев мой светозарен!
   

   

   

     ЖАР-ПТИЦА
   

    Песни устали
    В легкие дали
    Реять за даром
    Райских плодов,—
    С огненным шаром,
    Ношей орлиной,
    Вечной первиной
    Звездных садов,
   

    В клюве могучем,
    Ловчими света,
    В лоно поэта
    Бурно слетать,—
    Ливнем гремучим
    Лире на струны
    Сеять перуны,
    Луны метать.
   

    Лучшего хочет,
    Чудо пророчит
    Рощи лавровой
    Трепет и тьма:
    Скоро Жар-птица
    В рощу примчится
    С песнею новой,
    Песня сама.
   

   

   

     НАД ОКОПАМИ
   

    Над окопами белеется,—
           Сотворил молитву страж:
    То сберется, то рассеется,
           Словно северный мираж.
   

    Не грохочет медь ревучая,
           Не шелохнутся бойцы.
    Полыхает мгла зыбучая —
           И плывут во мгле венцы…
   

    Ты гляди, дозорный, в сторону —
           Не ползет ли тать из тьмы,
    Что крылом, подобно ворону,
           Прикрывает вражьи тьмы.
   

   

   

     ВИНОГРАДАРЬ
   

   
     У Возлюбленного моего был виноградник на вершине утучненной горы. 
     Исайи, V.
   
    Островерхая Гора, поднебесная,
    Девья, Духова ль пустынька чудесная,
    Богоданная родина, безвестная!
    Тебе я, млад царевич, обручился;
    Тебя ради от мира отлучился.
   

         Ты Гора ль моя, Гора,
         Белолицая сестра,
         Подымалась ты, остра,
         Из шипучего костра,
         Из пучины из кипучей,
         Золотой венчалась тучей,
         В алы крылась полога,
         В белы схимилась снега.
   

         С ревом бык, склонив рога,
         Поражает берега:
         То не белый бык бушует —
         Бездна темная тоскует.
         Гору пеной море моет,
         Ходит, хлещет, хляби роет,
         Роет, ропщет, воет, ждет:
         Скоро ль Гостья приплывет?
   

         Час настанет — вал отхлынет,
         Понт лазоревый застынет
         В несказанной тишине:
         Богородица в челне
         Светозарном выплывает,
         Синеву переплывает.
         «Радуйся,- поет Гора
         Звоном чиста серебра.—
         Неневестная невесто!»
   

         Пресвятая это место
         Излюбила искони.
         Тут мои сгорают дни;
         Тут завековать мне радость;
         Каждый вздох — медвяна сладость,
         На Горе и в сердце — рай.
         Море дикое, играй!
         Лейся звонко, ключ нагорный!
         Кипарис, безмолвствуй, черный!
         Убирайся, Божий сад,
         В синекудрый виноград!
   

         Золотая медуница,
         Что ты вьешься вкруг чела,
         Неотвязная пчела?
         Знаю, знаю: ты жилица
         Заповедного дупла,
         Где лежит моя стрела,
         Где волшебная хранится
         Золота моя стрела,
         Ты поешь мне самогудно,
         Что лежит стрела подспудно:
         Ей бы с ветром полетать,
   

         Ей бы в небе проблистать,
         Ей бы жало окровавить,
         Богатырский лук прославить.
         Жалит грешника пчела,—
         Ты молчишь, моя стрела!
         Не нужна твоя мне сила:
         Ты мне службу отслужила,
         В скит меня перенесла,
         Где поют колокола.
         Ты не втуне мне досталась,
         Втуне с иноком осталась.
   

    Я ни славы, ни державы не хочу:
    Виноградье, красно зеленье, топчу,
    Не тянусь и ко булатному мечу:
    Виноградье, красно зеленье, топчу,
    Сладко петь мне; но блаженнее молчу:
    Виноградье, красно зеленье, топчу.
    Как олень над водопадами, скачу:
    Виноградье, красно зеленье, топчу,
    Иго легкое я, послушник, влачу
    Виноградье, красно зеленье, топчу.
    Свечку яркую Пречистой засвечу,
    Ко Причастной Чаше гроздий натопчу.
   

   

   

     БУДИ, БУДИ!
   

   
     Теперь общество христианское стоит лишь на семи праведниках, но так как они не оскудевают, то и пребывает все же незыблемо в ожидании своего полного преображения во единую вселенскую и владычествующую церковь. Сие и буди, буди! И что по расчету человеческому может быть еще и весьма отдаленно, то по предначертанию Божию, может быть, уже стоит накануне своего появления, при дверях. Сие последнее буди, буди! От востока звезда сия воссияет.
     Достоевский «Бр. Карам.». II, 5
   
    В годы крестного труда
    Помни, Русь, обет пророка:
    «Воссияет от востока
    Царства Божия звезда».
    Ей твердил он: «Буди, буди!»
    О звезде молитесь, люди!
   

    Вражья ль мощь тебе страшна?
    Сень ли смертная ужасна?
    С Божьей волею согласна,
    Чашу выпьешь ты до дна…
    Но победа суждена,
    И победа лишь опасна.
   

    Страшно встретиться с Христом
    Не во вретище и прахе.
    Легче каяться на плахе,
    Чем на троне золотом.
    Русь, в царьградскую порфиру
    Облачась, не рабствуй миру!
   

    Князю мира не служи!
    «Мир»- земле, народам -«воля»,
    Слабым -«правда», нищим -«доля»,
    «Дух»- себе самой скажи!
    Царству Божью -«буди, буди».
    О Христе молитесь, люди!
   

    Рождество l916
   

   

   

     ЗАМЫШЛЕНЬЕ БАЯНА
   

   
     С.М. Городецкому
   
   
          Растекашеся мыслию
          (мысию?- векшею) по древу.  
               Слово о полку Игореве
   
    Вы держите ль, внуки,
    Родовые поруки
    Лебединого сана?
    Прославлено предком
    Юнейшего племени
    По былинам старинного времени
    Песнопенье Баяна.
    Не забыли ль вы дивной науки?
    Сберегли ль обаянье напева?
   

    Как векша, по веткам
    Вселенского Древа
    Играет, прядает
    От корня до темени
    И пугает и радует
    Замышленье Баяна.
    Мнишь — он там; смотришь — здесь!
    Кто за вещим угонится?
    Где он — кто догадается?
    Будет где во мгновенье ока?
    Нет ему ни далека, ни срока.
    Вот он весь
    Над глубоким колодцем наклонится,
    Упадет —
    Словно в землю уйдет,
    И схоронится…
    Глянь-ка в высь! Кто там, в выси, висит и качается?
    Так по Дереву мысию волхв растекается…
   

    А дубовые ветви дремучи,
    Распластались в них сизые тучи,
    И разросся зыбучий навес
    Звездоцветом верховных небес.
    А дубовые корни могучи,
    Их подземные ветви дремучи,
    Вниз растут до глубинных небес
    И звездами олиствен их лес.
   

   

   

     ПОСЛАНИЕ С БЕРЕГОВ КОЛХИДЫ
   

   
     Н.Н. Пpeйcу
   
    Душе, тоскующей и звучной,—
    Обители, где брезжит свет,—
    Душе, с молитвой неразлучной,
    Родной душе твоей привет.
   

    О сердца моего избранник,
    Ко мне таинственный посол,
    Почетный гость, певучий странник,
    Сошедший в узах в темный дол!
   

    Поет об аргонавтах море;
    В зыбях Колхидских тонет день.
    Как понт, ропщу с собой в раздоре.
    Порой твою лобзаю тень.
   

    Не осязаемые встречи.
    Но всякий раз, как ты со мной,
    Хотят родить два ветра плечи,
    Помчаться над седой волной —
   

    Туда, где Солнце, тучей терний
    Повитый лирник, длинных струн
    Перебирая лад вечерний,
    Сквозит на ропщущий бурун.
   

    И, пени согласуя с гимном
    Страны златисто-голубой,
    Над понтом негостеприимным,
    Тоскуя, молится прибой…
   

    И вот твое определенье:
    В ходатаи певцам ты дан,
    И наше темное томленье
    В твоей кадильнице — ливан.
   

    На горний жертвенник приносишь
    Ты наши пленные слова
    И в Царстве Слав им славы просишь —
    Иной, чем смертная молва.
   

    И в дыме жертв парит к Престолу
    Земли бескрылая хвала,
    Как Ганимед, уснувший долу,
    Проснувшийся в когтях орла.
   

   

   

     МОЛЕНИЕ СВ. ВЯЧЕСЛАВУ
   

    Князь чешский, Вячеслав, святой мой покровитель,
    Славянской ныне будь соборности зиждитель!
    Светильник двух церквей, венцом своим венчай
    Свободу Чехии и с нашей сочетай!
    Как лик твой воссиял на княжеском совете
    И ужаснулись все о том чудесном свете,
    Так воссияй очам расторгнутых племен
    Небесным знаменьем о полноте времен!
    Как некогда ты сам у вышеградских башен
    Сок гроздий выжимал для литургийных брашен,
    Так сопричастникам божественную Кровь
    Для общей вечери воскресной уготовь!
   

   

   

     ТИХАЯ ЖАТВА
   

    Великий день священного покоя
    Родимых нив, созревших для серпа!
    И пусть вдали гремят раскаты боя,
    И пусть душа усталая слепа,
   

    И кажется — в сей час тягчайший зноя —
    Земля, свой злак вспоившая, скупа:
    Но, белой мглой Жнецов идущих кроя,
    С крутых небес означилась тропа.
   

    Молчи, народ! Дремли, страдой измаян!
    Чтоб в житницу зерно Свое собрать,
    К тебе идет с Рабочими Хозяин.
   

    Ему вослед архангельская Рать,
    Как облако пресветлое, с окраин
    Подъемлется — за поле поборать.
   

    Mapт 1917
    Сочи
   

   

   

     ПОЭТ НА СХОДКЕ
   

    Толпа
   

    Юродивый о тишине
    Поет под гул землетрясенья
    И грезит: родина во сне
    Внимает вести воскресенья
    (Как та, отпетая людьми,
    Которой — «Талифа-куми!
    Сядь, дева, ешь!»- сказал Мессия)…
    Когда весенний гром гремит
    И воды шумные стремит
    Освобожденная стихия,
    Он мнит: земля суха, скупа,
    Душа усталая слепа
    И бессознательна Россия!
    Под ревом бури он оглох
    Иль сердцем скопческим иссох!
    Не видит он, что эта груда
    Во прах поверженных твердынь,
    Народом проклятых гордынь —
    Народной ненависти чудо,
    Не дар небесных благостынь…
   

    Поэт
   

    Яритесь, буйные витии!
    Я тишину пою, святя
    Покой родильницы России,—
    Ее баюкаю дитя.
   

    Ему несу ливан и смирну
    И злато келлии своей.
    Его звезда взошла — и мирно
    Распались кольца всех цепей.
   

    Забудет мать глухие роды,
    Увидев сына своего.
    Что ваши рабские свободы
    Перед свободою его?
   

    Почиет плод святого чрева
    В плену младенческих пелен.
    В нем Мира нашего, не Гнева
    Дух богоносный воплощен.
   

    Но подле колыбели вырыт
    Могильный ров,- народ, внемли!..
    И воинов скликает Ирод
    Дитя похитить у Земли!
   

    Всем миром препояшьтесь к брани,
    Замкните в дух огни знамен —
    И бойтесь праздновать заране
    Последний приговор времен!
   

    Mapт 1917
    Сочи
   

   

   

     VITA TRIPLЕX[2]
   

    Белый тополь Солнцу свят,
    Синий ворон — Аполлону.
    Воды темные поят
    Белолиственную крону,
    Но к таинственному лону
    Ей склоняться не велят,
    Чтоб увидеть Персефону.
   

    Синий ворон говорит,
    Что нашепчет тополь белый;
    То за облаком парит,
    То клюет окоченелый
    В поле труп. А в небе спелый
    Колос солнечный горит…
    Ворон — я и тополь белый,
    Уходящий за Коцит.
   

   

   

     ПЕСНИ СМУТНОГО ВРЕМЕНИ
   

   

    

      1 «Со свечкой в подвале…»
    

     Со свечкой в подвале
     Сижу я на страже
     Притихшего дома,
     Тревога, истома…
     То ближе, то дале
     Перестрелка — все та же…
    

     Что-то злобное ухнет…
     И костяшками пальцев
     Вновь стучатся скелеты,
     Под крестом не пригреты;
     Воют: «Русь твоя рухнет!—
     Сонмы лютых скитальцев,—
    

     Посажена в тесный
     Застенок сынами
     И ждет приговора —
     Палача и позора»…
     Сжалься, Душе небесный,
     Очиститель, над нами!
    

     Христофор — Богоносец
     И отверженец Каин,—
     Как срослись эти двое
     В обличье родное,
     Лютовзор — Богоносец,
     Рая беженец — Каин?
   

   

    

      2 «Может быть, это смутное время…»
    

     Может быть, это смутное время
     Очищает распутное племя;
     Может быть, эти лютые дни —
     Человечней пред Богом они,
     Чем былое с его благочинной
     И нечестья, и злобы личиной.
    

     Землю саваном крыли сугробы;
     Красовались, поваплены, гробы;
     Растопилась снегов белизна,
     И размыла погосты весна:
     И всплывает — не в омутах ада ль?—
     В половодье стремительном падаль.
    

     Если ярость одержит сердца
     И не видишь Христова лица
     В человеке за мглой Вельзевула —
     Не весна ли в подполья пахнула?
     Не Судьи ль разомкнула труба
     Замурованных душ погреба?
   

   

    

      3 «Снится мне притон игорный…»
    

     Снится мне притон игорный;
     На столе — не злата слитки,
     А голов кровавых груды.
     Бесы вкруг стола; их черный
     Казначей — с казной Иуды.
    

     Светлый гость, игрок задорный,
     Разоряется до нитки;
     Ставка чести погибает,
     Проигрыш крупье проворный —
     Смерть — лопаткою сгребает.
   

   

    

      4 «Стяжательность — не в хищности слепой…»
    

     Стяжательность — не в хищности слепой,
     Но в Жадности, и зоркой, и ревнивой.
     Идет окрест грабеж нетерпеливый;
     А мне в глаза не мечется скупой
    

     С дрожащею и цепкою рукой
     И с бровию грозящей и пугливой,
     Нас водит бес злорадно-похотливый,
     Но слаще нам поджога хмель тупой.
    

     И в лицах жертв бесовской этой свадьбы,
     Внезапных нищих, тихие усадьбы
     Утративших и прадедовский сад,—
    

     Читаю хлад забвенья равнодушный,
     Высокое спокойствие утрат —
     И родиной горжусь великодушной.
   

   

    

      5 «Последний плач семнадцатого года…»
    

     Последний плач семнадцатого года!
     Исхожены блуждания тропы,
     И мечутся, отчаявшись, толпы —
     В трех маревах: Мир, Сытость и Свобода.
    

     И твой кумир поруган, Власть Народа,—
     Как ветхих слав повержены столпы!
     И Мстителя багряные стопы
     В точиле кар нас топчут. Нет исхода!
    

     Но, спертая, противным ветром, вспять
     Ты ринешься, мятежная стихия!
     Где зыбь росла, там будет мель зиять.
    

     Простором волн уляжется Россия
     Над глубиной, и смолкнет гул валов
     Под звон со дна глухих колоколов.
    

     31 декабря 1917
   

   

    

      6 «Небес летосчисленье — тайна людям:..»
    

     Небес летосчисленье — тайна людям:
     Чреда веков — пред Богом день один,
     И дольний день — как долгий ряд годин.
     Лугов от сна до срока не разбудим;
    

     Придет весна — разлива не запрудим.
     Над медленными всходами глубин
     Скоропостижно блещет серп судьбин.
     Кто ныне скажет, чем заутра будем?..
    

     Обидел душу Руси, Церковь,- бес:
     Подвигнулись священные галеры
     Хоругвей плавных… Чу,- «Христос воскрес!»…
    

     И Дух попутный дышит в парус веры…
     Бог видит, сколько, в этот крестный ход,
     Страстей и Пасх ты справил, мой народ!
    

     28 января 1918
   

   

    

      7 «Есть в Оптиной пустыни Божия Матерь…»
    

     Есть в Оптиной пустыни Божия Матерь
                                    Спорительница.
     По видению старца Амвросия
     Написан образ Пречистой:
     По край земли дивное
    

     Богатство нивное;
     Владычица с неба
     Глядит на простор колосистый;
     Спорятся колосья,
     И множатся в поле снопы золотистого хлеба…
    

     Тайныя церкви глубин святорусских Затворница,
     Руси боримой со светлыми духи Поборница,
     Щедрая Благотворительница,
     Смут и кровей на родимой земле Умирительница,
     Дай нам хлеба вскорости,
     Добрым всходам спорости,
     Матерь Божия Спорительница!
   

   

   

   

     «Да, сей пожар мы поджигали…»
   

    Да, сей пожар мы поджигали,
    И совесть правду говорит,
    Хотя предчувствия не лгали,
    Что сердце наше в нем сгорит.
   

    Гори ж, истлей на самозданном,
    О сердце-Феникс, очаге
    И суд свой узнавай в нежданном,
    Тобою вызванном слуге.
   

    Кто развязал Эолов мех,
    Бурь не кори, не фарисействуй.
    Поет Трагедия: «Всё грех,
    Что действие»,- Жизнь: «Все за всех»,
    А воля действенная: «Действуй!»
   

 

 
 

   Примечания
 

 

   

    1
   

   Небесная высь сердца (лат.).
 

 

   

    2
   

   Тройная жизнь (лат.).
 

 


© Copyright: Даниил Серебряный, 2006
Свидетельство о публикации №106021900634