Старика-еврея хоронили
Не в обетованной, нет, земле –
Мёрзлый грунт лопатами долбили
В Петербурге, в стужу, в январе.
Поминали, но не голосили, –
Овдовел давно уж старина, –
И по-русски, выпив, закусили
(Русскою была его жена).
На Руси давно неоднозначно
Отношенье к племени его,
К тем особо, кто живёт удачно,
Но они живут – и ничего.
Он от этих дрязг и производных
Был далёк и в памяти хранил,
Как в блокаду их, детей голодных
Под бомбёжкой вывозили в тыл,
Как, матросом он служа когда-то
(В увольнении – не на посту!),
С одной миленькой вагон-вожатой
Переглядывался за версту;
Для страны старался быть полезней,
Жил, как знал, трудился и служил
И за исключением болезней
Капиталов вовсе не нажил;
Чтил историю, не принял Бога,
Рассуждать любил про Древний Рим,
И хоть слеп был, – не судите строго, –
Посетить мечтал Ершалаим…
По утрам чуть свет – он при параде,
На работу шел, не унывал, –
Не прибытка, а общенья ради, –
Что-то там на ощупь штамповал.
В меру был ворчлив, слегка занудлив
(Видеть бы себя в его года),
Но посильно, коль нуждались люди,
Отзывался помощью всегда…
Может быть и знал его я плохо,
Не собрался выслушать никак,
Но как будто целая эпоха
С ним ушла – мне показалось так.