… показать этой ясности чистую даль.
Воздух - сталь и хрусталь, и звенит календарь
и серебряным кантом на окнах Январь
повисает и медленно стынет.
Впрочем, до января ещё жизнь или две.
Видишь, гаснет здоровье в холодной листве,
жёлтой не по-мирскому, и звон в голове
оловянный, с оттенком латыни.
Посмотри - последний свет ввечеру
источает дерево на юру.
Мироточит, красно да ясно на миру.
Ох, и пресно же в городе ныне.
Ох и присно – вовеки отныне не стать
«солью юдоли» как привыкал называть,
заполняя по старой привычке тетрадь
от руки своенравною вязью, -
так и некто писал торопливый покой,
ликование смерти, нестрашной такой.
Это скоропись золота ясной строкой,
это щедрая лёгкость отказа, -
отойти ото всей суеты и взглянуть
как на сером и розовом кран дотянуть
свою лапу подъёмную тщится,
а у тополя пальцы протянуты ввысь,
и струятся в них листья на долгую жизнь
и на вечную память, иди оглянись
как у города режутся лица,
и у целой истории курсы старья
в кучки собраны, ночью по плану сгорят,
а на кране всё ярче звезда фонаря
и понятно, что будет в итоге –
ты проснёшься на третьем часу темноты,
только тополь коснётся осенней звезды.
У железа нет шанса, законы просты:
только люди как боги:
умирая, светиться такой чистотой
со спокойным сознанием пережитой
по добру ли, по худу - но жизни – но той,
что, возможно, ещё повторится,
и в подъезде написано: все мы умрём.
Я читаю и в небе, и в сердце своём,
в скорописной листве, поглощённой огнём –
и спокойно могу согласиться.
18 октября 2005 г.