БИЛЕТ
-1-
Сегодня.
Сегодня 22-е, мокрый снег ржет в окно,
По лужам – обглодки заржавленных листьев.
Тепло и темно. Слишком давно
Я собрал о себе портрет спившихся писем.
В косых узорах мертвенных линий ковра,
Кусок за куском фатальную повесть
Я выложил. Черт бы побрал этот мрак,
Что выгрыз чванливую совесть.
Читать их? – Кому, зачем? – Слишком сложно,
Невероятно трудно рвать воздух горлом.
Я не могу расковать цепи слов осторожно,
Криком желудок пустой переполнен.
Тетради листов мелким почерком сбитые,
Фразами колкими, скрепками, клетками,
Передо мной в квадраты зарытые,
Расположились события мелкие.
Черные метки, полосы белые.
Мне ли себя судить за проступки?
Пусть нас рассудят руки умелые
Палача урбанистических предрассудков.
Мерьте крылья шаблонами древними,
Они для полетов, а не для бесед.
Руки, покрытые белыми перьями
Вынесут тело мое на просвет.
Веруйте в газетных статей героику,
Что, что-то новое в печатных оттисках?
Шамкайте челюстью тело стоика -
Он для вас оставил на стенах росписи.
Иконы антропогенных пейзажей,
Молитвой в углу зажато радио,
Вера стремлений отсутствием изгажена,
Мозахистcки направленная в сознанье апатия.
Вот он - мой груз жизни прошедшей,
Сеть проводов на макушки зените.
Я, в узлах нервов сполна проведший
Числа постиндустриальных распитий
Даты утр, стучащихся в дремлющий город
Трубами полосатыми их приветствующий,
Заковал в прижелудочный голод
Голосом, ненависть разведывающим.
Слушаю слухи вечной полемики
О радости, преследующий постный прогресс,
Ну что же, пальцев моих академики,
Каждый из вас за грань мозга пролез -
Заполз в витиеватые струны сознания
В жажде грызть неизвестное завтра,
Завтра сегодняшнего признания
Массой мелочности потуг астронавта
Найти тротуар от дома до Бога
Ударами человеконесущих ракет,
Слишком жадножеланна дорога
Поиска торжества средь безмолвных планет.
Будет ли жизнь, не будет ли смерти там,
Что изменит это в составе души?
Какого алхимического элемента нам
Не хватает, чтоб думать в тиши? -
Напиши!
О весне, старом сне, в простоте, темноте
Видеть свет, как ответ на вопрос:
Для чего
Рычагов
Мысли
В небе
Обычном
Повисли?
Смотреть на них ненавистно?
Как тучами солнце раскисло?
Завистно? – Вряд ли.
Руки по швам обмякли как пакли.
Две капли из глаз… Первый раз.
Напиши? – Написал, сполна описал,
Измазал рукой шероховатость поверхности,
Белость листа словно хирургический стол зализал,
Пока влезал на жестяного конька словесности.
Пей меня, ешь меня, костьми выкусывай,
Может поднимешь куски тяжелого сердца.
Может быть, хоть в чьей-нибудь музыке
Будут буквы мои кособокие петься.
Отпереть бы чулан нет-активистов,
Ура-оптимистов отпустить на свободу,
Тода бы мой каждый бумажный выстрел
Ложился в мишень бешенной кодой.
Если бы знать наперед прочитанное,
Если б знать наперед, что кто-то сюда заглянет,
Я бы тогда забыл, что подсчитаны
Шаги в достижение личных мечтаний.
Сожаления нет,
Я зарыл совесть.
И то, что сейчас меня беспокоит –
Букв по тетради разорванный след,
В наготе нервов распятая повесть.
-2-
Мой Дневник.
Доброе утро! Чайник вскипающий
Разлобзался в приветственном бульканье с кофе,
Вонь сигарет, за печень хватающая,
С ног сердцем взмирающим косит.
В окнах решетчатых средь деревьев рассвет,
Солнце застряло за многоэтажками.
Купить по дороге что-нибудь на обед,
Погреметь на кухне пустыми чашками…
Сколько их было – обыкновенных подъемов
С плоской мякоти диванной обивки,
Утренних ног беготни перегонов,
Слипшихся строчек газетных обрывков.
Затолкнуться в лай остановки автобуса.
Где ты, колесное чудо прогресса?
Ботинками в лужу, снегом в волосы
Ожидание ввалилось собственным весом.
С телами прохожими гнуться в двери,
Такими похожими – просто не верится,
Кожи курток – черные звери –
Решили пуговиц прочностью меряться.
Фух! Хоть сиденье порожнее мается.
Вскочил в него – спи до следов работы,
Пусть стоя друг другу они притираются
С авоськами, полными кусковой заботы.
Кучами глаз, рук, спин, животов
Собрались, столпились стоять в проходе,
Каждый выпрыгнуть из массы готов –
Частей тела набор собрать на входе.
И я такой же – скопление мыслей,
Медленнотекущих в зеленых венах,
Общественный червь, сознаньем обвислый,
Живущий в четырех бетонно-привычных стенах.
Муторным гулом по улицам жаться,
Мягко красться средь цветных светофоров
Телу автобусному, осужденному скитаться
В раскиданный переулками город.
Мой город. Частоколом заваленный,
Даже не знаю, что там, за границей
Домов закоулков, закатами сваренных
Жарким маревом прожженной столицы.
Ползи, ползи вдоль тротуаров,
Вдоль верениц серолицых двуногих
Существ, живущих в томах мемуаров
Многих…
Вдруг взвыл, шинами в асфальт вцепляясь,
Скрежет тормоза всплакнул в ухо,
Поручень впереди, как издеваясь,
Толкнул в коробку лба меня глухо.
Тихо! Поникла радиостанция.
Темно! Будто солнце шаром моргнуло.
Эй вы! Словно губы отрезало при операции.
Всё! Только сердца мотор бьётся понуро.
Удар! Спирали мыслей всё реже
Накручивают изгибы сознанья.
Ещё! Так просто сердце разнежить
Отпустить из груди на последнем свидании.
Ну хватит же биться в ребер замок –
Всё, я выключен, стоп кровоток.
Черти что. Очнулся на площади Ленина.
Видимо, пробродил полдня
Ноги переставляя неуверенно,
Куда только тело тащит меня?
Рукой в затасканный карман старой куртки –
Билетик, счастливый – значит, ездил в автобусе.
По каким провёл ты билет закоулкам?
Утро – не помню, головой болящею тронулся.
Зайти что ли к… Как её, блин?
Да что же случилось с моими мозгами?
Лужей осенней ботинки облил,
Как мы с ней – расстались врагами?
Или любим друг друга постылую жизнь…
А может быть так, знакомая вроде.
Хоть в отражении талой воды приснись
Воспоминаньями странных пародий.
Пойду издеваться в телефонную будку,
Крутну диска дырявую твердь,
Сыграю с ним безобразную шутку –
Номерами лото повертеть.
Ну, вспомнить хоть цифру, ушами трещать
Надоело в убогом затылке.
Всё что помню – набирать, набирать, набирать,
Накручивать провод, застывший в стене прожилком.
Алло, алло, кто вы, а кто я?
Не понимаете, не узнаёте?
Голоса хрипят из трубочного языка,
Гудят на шестой ноте.
Хоть кто-нибудь, ну же, радостный оклик
Той, к которой зайти должен был
Не дождётся провод-задохлик,
Что опять гудками короткими взвыл.
Что-то есть в сознания грузе,
Только б ключи найти от дверей,
Только бы оказаться в той лузе,
Что вскроет черепной музей.
Ключ ведь она – я верю, я знаю,
Не зря силуэт её вытертой плёнкой.
Трубку спасательным кругом сжимая
Поддался последней уловке:
А что, набрать номер с билета счастливого,
Вот она – в руки судьба прокралась.
От телефонного диска скрипа тоскливого
Вдруг… Отозвалась!
Алло, алло – плевала трубка,
Губы, дрожа, отказывались петь слова
И если б назад отмотать лишь сутки,
Полнилась бы мыслями о ней голова.
Но теперь – ни даже хрипого полслова,
Палец в рогатку – гудок длинный.
Что я скажу ей, – привет, здорово,
Здравствуй, – наобум орать не хватает силы.
Эх, закололо сердце немое –
Жизнь не собрать в картины мазню.
Вот он – мой крест нагого изгоя,
Ведь мысли мои одетые на кону.
И нечего больше подкинуть на стол,
И нечем больше игру лелеять,
Когда все внутренности вывалились на кон,
Чтоб в последний раз фортуну проверить.
Плюйте в меня прохожие лица!
Я не обижусь, я не узнаю вас точно.
Огней светофоров, стали бегущей столица,
Как любовь твоя ко мне порочна.
Что же, сношай своих убогих граждан,
Вдоль тротуаров сбивая лоб в лоб,
Суши чёрный рот мой пламенной жаждой
Знать, как устроен твой гроб.
Шпили строений высоких в небо
Вызолотили лик твой в кривой ухмылке,
Мне же, тому кто там ни разу не был,
Отдай ёрзанье нервов в ныне пустом затылке.
Вечер мимо ходящих гоняет в подъезды,
Тучи паломников серокаменной Мекки
В цепи конурок своих поналезли,
Подвешенные за кухонные абажуры человеки.
Весело в окна заглядывать людям,
Чувствовать депрессии леденящий холод,
Каждый взгляд на счастливые лица труден,
Замучил голод…
Эй! Кто кинет проглоту-желудку подачку?
Пойду менять на сытость бумагу,
В мятом кармане кривая заначка.
Взять под обед дешёвую брагу?
Ништяк! Понесло голову томную.
Наконец-то нервенно-дикий груз свалился
Прямонаправленно в стопку полную.
До одури напился.
Опрокинул – опять – наливать, наливать, наливать;
Плохо, мутит - так снова.
Что бы найти, чтоб опять растерять
Такого?
Вот уж и люди какие-то рядом –
Общество социоприятных лиц.
Я здесь командую парадом,
За стакан они падают ниц.
Да, гениальность сродни безумству.
Я не гений, я просто сошёл с ума.
Вы, пьяных тел кощунство
Выворачиваете видом своим меня.
Ползёте, пальцы размазав по полу
На животе, животным подобно,
По какому какому такому закону
Вы от мозга цепей свободны –
Я же залил пустотелый череп,
Кость лишь смочил в стакане гранёном,
Вы же… Каждый из вас поверил,
Что свободой родился он опьяненный.
Каждый верит, что сделал свой выбор:
Сидеть на стакане ночь да рассвет,
Только стакан свободней по виду –
Он может быть пуст… А вы – уже нет.
Видел свободу я в маршрутном автобусе,
Мне про неё рассказывать бессмысленно,
Нет такого места на зашарпанном глобусе,
Куда не мог бы я проникнуть мыслями.
Оторва спирта в думаньи каменном
Тоже просвет, тоже проруб, но куда?
Пограничными состояньями раненым
Выбираться пора.
Сколько плевать я слов соками
Могу в ваши пропитые глотки,
Не понять, не понять веками
Вам, собравшимся по околоткам.
Сон расхлябанный мозг захватывал,
Медленно, верно, настойчиво, жадно,
Смрад кабака устав заглатывать
Голова тяжела клубами чада, но…
Терять рассудок жгучей жаждой,
Падать в крученьем сплетенных грезах
Я возжелал. Не проснуться однажды
Веером лет в обретенных розах
Каждому на роду написано,
Только весь шанс – как, с кем и когда,
С румянцем в щеках иль с плешивой лысиной,
Идей кульбитом отмерив года.
Никогда. Я не лягу спокойно в постель свою,
Доколь не смогу быть точно уверен,
Что вычленил, что отнял свою истину
И что законно надо мной плед неба расстелен.
Спешить. Бредовые сны пальцев хваткой
Сцепились побоищем в кости черепа –
В коробке театра, до которой падки
Зрители-нервы спиртсодержащей истерики.
Снилось мне, что снегов вершины
Вдруг проткнули белящие дали
Облаков бесплотных и несущимся клином
Журавлей крыластых укрылись в тумане.
Я несся к подножиям брошенным камнем
И чуть не разбил голову оземь,
Если бы вдруг на подлетании
Не увидел бы тело в алеющих розах.
Лежало ничком средь недвижимых трав,
Смотрело ввысь взглядом стеклянным.
Остановись! В затекших мозгах
Заледенели беглых фраз караваны.
Узнал! Узнал… Черты знакомы…
Только вот не помню, где я его видел,
Только постарше лица изломы,
Только волосы жиде.
Кажется помню, кажется ясно
Видел его… В зеркал кривизне.
Тысячи раз оглядывал властно
В отраженьи воды по весне,
В блеске машин, в ее глазах
Той, что еще сидит с ним рядом,
Что сорвалась со скамейки на небесах,
Ставших обоим адом.
Вечная жизнь давно опостылела,
Видно, нашел он свой очеред.
Она же душу плачем своим вылила –
Гордым, твердым, холодным как лед.
Я смотрел на них с восхищеньем:
Цепкая нить сквозь грань жизни и смерти
Любить не мешала им, самосожжением
Грозила в отсутствии каменной тверди
Сердец, живо плескавшихся кровью,
Вчера еще двух, час назад – одного,
Захлебнувшего губы второго любовью,
Которую выстрелом сердце давно берегло.
Он сорвался с вершин свободы,
Летел как и я в земном притяженьи,
В полет вложив последние годы,
Променяв на билет о душевном спасении.
Он познал бесплатно светящее солнце,
Пространство, мышцы не ограничивающее,
И ярче светила, монет звонче
Имя ее меж зубов было ввинчено.
Пред ногами упал, мягко лег, как в перину,
Не захотел закрыть в последний миг глаза,
Чтобы видеть ее даже через толщу могилы,
Чтоб из ее глаз не сбежала слеза.
Но непонятна сердцу тревожному
Кратость великолепия последнего мига падения,
Удара о стебли цветов надежному
Она не поверила. Вожделение
Оказалось ее жестокой мукой,
Отчаянным бешенства круговоротом,
Нежности женственной финальной минутой,
Насквозь прошибленной холодным потом.
Не дотерпеть до тысяч рассветов
Одиночества на краю земли,
Будущее сверхновой кометой
Экспериментатора в хвосты разнести
Влетело в теплую землю соцветий –
Стынь вечность в плаче верности.
Я же сквозь стоны ее заметил
Судорог крыльев ангельских нервности
Прикрас отточенных ароматов утаенных,
Нереальность линий лица в земных пейзажах.
Как тело ее идеально изваяно
Боговского гения преданным пажем!
Стынет она камнем согнувшимся,
Слезы, стуча, бьются в колени
Над своею мечтою вернувшейся,
Навсегда затянувшейся ветром падения.
Я сам видел палящее солнце в зените,
Сам невесомым хватал ветер
Нереальных видений, которых забыть я
Не смог, тела болящего жизнью
Так и не встретив.
Ветер подул вдруг к вершин атакам,
Вдруг поволок вдоль каменных склонов
К облаков бесконечных ватагам
От давно не слышных в горле каменном стонов.
Эй, проснись – мы уж закрылись,
Дружки твои давно разбежались,
Кепкой надвинутой глаза прикрылись,
Руки по карманам тесным зажались.
Хлопнув дверь – вновь в улиц обвал,
Звездами окна в домах колышутся,
На асфальтовых лентах сто раз уж бывал –
Опять подошвы с лужами лижутся
Эх, что же видел я там, в автобусе,
Будто и сам вправду был этим,
Летящим навстречу земным взлетно-посадочным полосам,
Зажав в кулак счастливый билетик.
Как далеко до неба от плоскости
Шара земного бескрайней поверхности!
Шар хоть и круглый, но города зданий колкости
Встали плоскими мечтами повседневности.
Мосты над черными реками горбатятся,
Реки обутых в бегущие шины машин.
Все, все вокруг когда-нибудь расплатятся
За то, что не видели, не хотели видеть снежных вершин.
Рожденным летать облака посвящаются,
Вот только каким бегом до них доковыливать,
Новая жизнь летать рождается
Желанием мозг мой натугой взмыливать.
Читать, слушать, смотреть, напитывать
Губку пористую порожнего сознания;
Просчитывать, экспериментировать, испытывать
На прочность конструкцию мироздания –
Цель жизни каждого вновь рожденного,
Только никто за грань не забрался.
Мне же, билета видением оживленного,
Шанс единственный граалем краденным дался.
Пробродил до утра подворотен омутом,
Церковь старую, на отшибе грустящую,
Словно стоящую вне этого города
Нашел в миражах времени настоящего.
Что же, зайти в двери спасения,
Здесь служат тому, к кому стремлюсь,
Я собью в кровь перед ним колени,
Лоб об пол расколоть пополам решусь.
Здравствуйте тени, горестей следствия,
Пришли молить снова о подаянии?
Пришли расписать ему, какие бедствия
Настигли вас за ваши же злодеяния?
Слушайте песни хоралов ангельских,
Покуда груз с души выкидываете.
Я у вас в доме не топчу предательски,
Что ж вы его благочестие испытываете?
Если б пришли поделиться радостью,
Если б зашли не в обычая ряде,
Вместо свечей упокойных принесли бы сладости,
Позаботились хоть раз о его усладе –
Разве смогли бы жить в незнаньи и себялюбии,
Сами себе перестали б быть жалки,
Кто простит вам мысли ваши грубые,
Добродетель, выбитую из хребтов палкой?
Ему-то зачем? Для него ничего не значат
Ваши грехов скопления старости,
Вам же мозги в облаках не присобачат
Гвоздями ржавыми из чьей-нибудь жалости.
Нет разговоров, нет мыслей, нет сострадания,
Ближнего нет, да и себя, впрочем, тоже,
Только одна тоскливая мания –
Влюбиться, оставшись там покуда можешь.
Прощайте друг друга, друг друга же наказывайте,
Вам вершить земли судьбины!
Мне же в том, что я вижу здесь что-то свое, не отказывайте,
Сложноустроенные простолюдины.
Я пришел сюда найти видение,
Вывернувшее дни наизнанку.
Верую я, что провидение
Иконы мои расставит по рамкам.
Верю, что видел света его отражение,
Чуть скользнувшее в теле тщедушном,
Счастье мое – в том ощущении,
Что ворвалось сердцем растущим
День назад, яркостью опалив глаза мои,
Прекрасным настолько, что мыслями вспомнить трудно.
Я на земле ищу следами дела твои,
За дланью твоей губами ползу занудно.
Колени уперлись в пол бетонный,
Руки сами собой сложились ладонями,
Стенаний скопище тысячетонных
Нервы мои портретами лиц святых тронуло.
Слезы давились из глаз стеклянных:
Где же ты, где, может там, за колоннами –
Не разобрать средь крестов деревянных,
Свеч огней под иконами,
Где упокоился оплот мироздания.
Видимо, чтоб не лез сальными пальцами
К плоти всесильного сознания,
Понабежали в дом твой скитальцы.
Не взлететь средь толпы к куполу,
Зеваки криками вниз стянут,
Куда им, желают сдохнуть глупыми,
Прощенными тем, пред кем виноваты не станут.
- Привет! – Глупенький окрик слева.
Кто ты, небритое лицо пропоицы?
Будто я – английская королева,
За добродушие всем плачу сторицей.
- Что, не узнал? Вроде вчера только
Бутылку столичной вместе делили.
Женя я, помнишь, с долговязым Толиком
За одним столиком кабацким пили,
Ты еще бормотал что-то там про свободу.
Вот, решил зайти, давно здесь не был.
Ух, жарень, столько народу –
Пойдем на улицу, благо тепло одеты.
- Пойдем, Женек, не узнал, голова побаливает,
Со вчера еще не в состоянии,
Будто черти сковороду мою накаливают,
Молят о предсмертном желании.
- Да ладно тебе – есть средство верней,
Может я смогу его как-нибудь исполнить.
По венам гонять дешевый портвейн,
До ноздрей им себя наполнить
Не желаешь? Пойдем скорей отсюда,
До ларька ближайшего дотащимся,
Солнце в глотку одноразовой посуды –
Отдать безделие часам мчащимся.
Пока мы шли улицами тягучими
Я его внимательно разглядывал.
Был он словно затянут тучами
Печалей, что каждый год на нем откладывал.
Сколько лет ему – ни за что не понять,
Лицо без определенного времени возраста,
Морщинам уж место свободное нужно искать,
Блеска уже не зажечь в глазной полости.
Но еще живчик – болтает без умолку,
Сделал вывод – не беспредельно старше меня,
Судьбы несносную сутолоку
Подарили ему в лицо и руки года;
Ссутулили плечи, волосы заплешивели,
Но явно долго еще до старости,
Брюхо пивом пузырчатым проленивели
Вместе с никотиновой слабостью.
Сборище мелких людских историй:
Был там-то, жил с той-то, она родила.
Отдыхал когда-то на Евпатории,
Тогда же она и ушла…
Теперь один бобылем кантуется,
Вечерком бьется в кости с двором,
Кино смотреть иногда тренируется –
Дурдом.
- Нет, я не пью сегодня, спасибо.
Женек крякнул, отхлебнул из горла.
- Ты бы с утра хоть один опрокинул,
Не пьешь? Ну дела…
Пошли к нему, он еле слова связывает,
Начал мычать что-то про мои идеи,
Сидит и словно холодильнику рассказывает,
Все прелести моей несуществующей затеи.
Плевать я хотел на твое мычание.
То, что я думаю, тебя совсем не касается,
Хотя удовлетворю единственное свое желание –
Смотреть, как стакан до краев наливается.
Бред закачанной в глотку жидкости
Пьяным желудком ее всасывал,
Сосудам рвущимся головного мозга вынести
Адекватность реальности спирт отказывал.
Опять понесло, поделился мнением –
Я о своем, а он уши развесил,
Он вслушивался в меня с остервенением,
Когда вершин снежных запел я песен,
Когда рассказывал ему о аде и рае,
Будто знанием авоськи целые переполнены,
В озарении вдохновения сгорая
Доставал из чулана памяти воспоминания томные.
Одну за одной я видел картины
Того, чем я жил, зыбко, смутно,
Если б я мог рассказывать без запинок,
Назад оглядываясь ежеминутно
Я б рассказал о глиняном человеке,
Что куклой завяз в цикличности существования,
В цепи города нового века
Заковав мемуарное повествование.
- Слушай, да на фиг тебе это надо? -
Мычит шатающаяся фигура Жени.
- Ты знаешь, если я хоть и сорвусь до своего ада
То это всего лишь значит, что я от рая был в сажени.
Ты что, влюбился в дырость розеток,
В гнутость ободрано-обоистых стен,
Грязных носков половые приметы –
Жизнь в экстазе отсутствия перемен.
Художнику необходимы пограничные состояния,
Мне нужна терапия на разрыв,
Поэтому, накидавшись до безсознания,
Я вдруг вспоминаю, нараспашку сознанье открыв,
Как был я в обнимку с дивана мягкостью,
Теперь мне совсем терять нечего,
Только ее идеальные прекрасности
Не дают дойти до точки, разорвавшись печенью.
Я же хочу, чтоб новым взглядом она
Оценила лирику мою бесподобную,
Чтоб вернуться без разочарований смогла,
Ведь нет пути назад мне в жизнь утробную.
Вот она – последним этапом,
Если без этого все-таки не найду,
Когда солнце мое склонится на запад,
Я приду.
Но до этого времени – веру свою строить,
Мышцы поэтики боготворить,
Я найду, я смогу устроить,
Чтоб смогла она гения во мне полюбить.
Что же, химической зависимости пальцев
Я не боюсь – мозг никчемный,
С углами обветшалыми, полных скитальцами
Уже ничем реальным не может быть пораженным.
Цель ведь она – я верю, я знаю,
Я доберусь в потоке времени
С именем, ввинченным в зубы, до рая,
С тяжестью на спине крестоподобного бремени.
Я все так же за столом отдыхаю,
Взгляд мой по стенам ободранным плавает,
Жека глаз от меня не отрывает,
Словно кусками по полслова хавает.
Хавай, хавай, алкогольный синдром!
Может, хоть поможешь мне чем
Своим запертым в кости псевдо умом.
Мне-то глаз твоих свиность зачем?
Печалей мне принеси горсти,
Ладонями радость, зачерпнутую где-то,
А еще принеси мне вольности
Вольноотпущенных с того света.
Я хоть послушаю их откровения,
Запишу рассказы в строчки бумажные,
За минуты ночного бдения
Может и мы святыми да отважными
Станем на весь оставшийся век.
Вот только чтоб запомнили – сдохнуть надо,
Затем, чтобы во сне яблочно – райских нег
Командовать перистых ангелов парадом.
Женя задумчиво в голову вчесывал
Редкие волосы с комьями кожи:
- Может и есть средство, что досыта
Твои стремления к ногам твоим сложит.
За мной пойдем, я и сам этим балуюсь
Раз в месячишко – так, по приколу,
Плачу, в истерике бьюсь, радуюсь.
Надеюсь, не боишься уколов.
- Ты что, зараза, что подсунуть мне хочешь,
Чтобы я на игле навсегда остался,
Обманность раствора в друзья мне пророчишь,
Что глазками-то по узору обоев взметался.
Хотя изменить свое состоянье желание
Целью закралось в ход рассуждений,
Я не свинья на алтарном заклании,
Глотке высушенной не знакомо жажды жжение.
Пустой корке моей в коробке черепа
Нечего бояться скорого разложения.
Что бы найти, чтоб опять потерять немедленно.
Итак, решение?
Словно балкон обвалился снаружи,
Сердце грузно под горло въехало.
- Давай, этот проход мне и нужен!
Лифта квадратное тело медленно вниз поехало.
Вот это квартирка – дом умалишенных:
Кто хохочет, трясясь на подоконнике,
Кто взобраться по стене покошенной хочет.
Другие белые. Лежат. Как покойники.
Вот это привел меня Женя в собрание,
Не один такой экспериментатор здесь хозяйствовал,
Каждый, как и я, рассчитывает на подаяние
Завернутого в пакеты Мастера.
Сколько необычности, порывов творчества
В плясках самого донышка, нервно-покачивающегося,
За кого теперь ложечку хочется
Потерянным глазам накачивающегося?
Не очень помню, как ткнул меня Женя сталью,
Тонкой-тонкой, прямо в извивающуюся вену,
Как кровавого пламени языки встали,
Как вдруг утонули они ждать перемену.
Мерное стучание от уха до уха –
Быстрей, быстрей, быстрее,
Только бы от стука этого не лишиться слуха,
Только б не оторвалась шея.
Пальцы мои – самые резиновые в округе,
И колят мелко, и жадно трогают окружающее.
Только б не дрогнуть, только б не расколоться в натуге!
Давай, сердце, в черепа дно разливающее…
Ну наконец-то, глазами внутрь,
Мышцы прочь, мысли тоже,
Помните утро потерянное, сударь?
Толпами пупырей по коже
Помчались видения – одно за одним,
Действительно, консервным ножом башку вскрывает.
Я – дьявол, я – херувим,
Смотрю, как пленку метр за метром мотает.
Жизнь замелькала стоп-снятым кадром,
Только б увидеть, что было в то утро,
Давно бы я прошлое отдал бесплатно,
Только б вернуть поездку в маршрутке.
Ощущения вроде похожи на те –
Мельче, преснее, гаже.
Где же, где же спрятался свет –
Видимо, выше этажем
Нашли меня ночью, уже на крыше,
Непонятно, как я туда забрался.
Т-с-с, не орите, голоса – тише,
До последнего отбивался.
Прошло часов шесть с укола,
Как меня напополам распороло.
Люди, я ж ради ваших законов
Замотал шею в узел комы!
Переверть потолка ушей не имеет,
Ори – не ори, никем не станет,
По ступеням в пути обратном потею,
Адрес запомнившийся заветным будущим манит.
Что ж, у Жени сегодня ночую,
Ладно, кореш, спасибо за развлечение,
Всю ночь между кроватью и ванной кочую –
С утра необходимо лечение.
Сон навалился душившей подушкой,
Только я в нее носом своим уткнулся –
В одеяла теплое ушко
Загнанным зверем по горло вверулся.
Пропасть длинного дня грузом
Разворотила пополам простынь,
Ритмом сбивчивым старого блюза
Бросила лететь оземь.
И видел я желтой скамейки радугу
В поле ночном, под яркими звездами.
Сидел на ней, тихо душу радовал,
Парнокрыл, будто апостол я.
Сочной зелени колыхание травное,
Полузакрыв отраженье ручья,
Голову заняло голосов воспоминаньями –
Шепчутся. Гимнами в трубы звеня,
Зовет за собой вода бегущая
Против течения вдоль берега двигаться,
Темного леса полоска растущая
Скоро стеной игольчатой выбьется.
Иду и вижу, как время течет обратно –
Уже закат, сумерки поле гладят,
Леса порог перепрыгивать пренеприятно,
День оставил ночь сзади.
Скуден ручей, где же исток его?
Шаг за шагом к мхом покрытому камню.
Это и есть вселенское зло мое,
Я вонзаю в него ногтей сабли.
С криком отчаянным, в кровь пальцы сдирая,
Камень от насыпи лет чищу,
Могильный камень в лесу пустом копаю,
Камень, даже подписью имени нищий.
Хотя по годам – мой ровесник,
Ножом по горлу горячее ощущение –
Мрамора теплого новостей последних вестник
Сообщает о моем падении.
Отчетливо понимаю, кто здесь лежит.
Руки в крови уж по локоть.
Я же здесь на два метра зарыт
С сообщеньем – руками не трогать!
Иглы под ноги вмялись тут же.
Сосен простреленных гул завелся.
Бегу и только вопрос в висок бьет – почему же
Так со смертью жизни мазок переплелся?
В лесу так же трудно, так же больно телу,
Как в обычные будни, мысли бьют очумело,
А поле полно наслаждений посевами,
Мышцы прочные дарит смело мне.
Что, еще жив был, как памятник втиснул
В землю меж сосен мраморным идолом,
Сам себе на могилу надпись тиснул
И ручей время отмерил, завидуя.
Ведь переход-то немногим дальше.
Немногим дальше ползти устало
Суждено, чем мне, без доли фальши
Я верю, что время мое настало.
Прибежал, забылся на скамейке дальней.
Может все сон, сейчас я жив,
Путь назад, как бритвой в ванной
Обрезало, жилы напружиненные перебив.
Просыпаться пора за больным рассветом,
Балконного холода мерзкие краски
Раззеленили скукоженную под пледом
Мозга моего кожно-мышечную оснастку.
Женя накиданный с утра уж бредит,
Бродит по дому потерянным тапком,
Ух, зараза, сейчас меня приметит,
Уже прислонился к своему на стене отпечатку.
Что-то опять бормоча навешивает,
Мат за матом теряет смысл,
Как утварь скрипящая меня выбешивает
Спектакль с чуть приоткрытой кулисой.
Он хочет слушать, хочет идти за мной всюду.
Я необычен? – Да ты хоть пальцем пошевели,
Да ты хоть сам представь на минуту,
Как можно путь свой яркостью устелить.
Жить быстро, чтобы умереть молодым –
Это философия подделок.
Быть нужно, стараясь не оказаться тупым,
Толкнуть свои ноги на тысячи сделок
С сознаньем, жаждущим предельного воплощения,
Переигрывая каждый раз выпавшие кости,
За каждое действие назначено мщение,
Так быстрее, дольше, доколь в гроб твой не вобьются гвозди.
Ешь меня, пей меня, костьми выкусывай,
Хотя куда тебе, беззубому.
Я на теле твоем опробую новую музыку –
Возомню руки свои закона небесного слугами.
Мой приговор тебе – над душой надругательство,
Ее заточение в вонючее тело,
Многолетнее издевательство,
Рецидив сознания кусковой растери.
Грузом вины достойно мщение,
Я воздам тебе наказание сполна,
Вот тебе грехов тяжких прощение,
Минута предписанного исполнения на эшафот заведена.
Твой эшафот столом качающимся
Над полом кухонным мается ножками,
Ярость по жилам моим разливается,
Скребет по вискам драными кошками.
Вот она – проба пера первая,
Я не писатель, я не поэт.
Муза моя предательски нервная
Готова играть виртуозный сонет:
Кодой блеснуло лезвие в горло,
Тело судорожно рухнуло на линолеум,
Улыбка ножа в пляске покорной,
Ударила, растянутая собственной волей.
Вот и попробовал, хоть так пригодился,
Я забрался в вершители судеб,
Кровью потоком голос пьяный разлился –
Хрипит на последней минуте.
Я же отправил тебя к жгучему солнцу,
Зачем извиваешься так скукоженно,
Уже не нужно будет колоться,
Чтоб тепла лучи чувствовать кожею.
Что ж, теперь есть и на что продолжать:
Хату-то гляди, как обставил,
Успел ты уже палачу своему задолжать,
Хоть на прощанье оплату оставил.
Ладно, за ноги оттащил на балкон
Лежи, отдыхай, покрывайся инеем.
Не думаю, что кто-нибудь будет поражен
Увиденным…
Я же знаю теперь, где найти сознанье,
Где осесть в длительной медитации,
Где проповедовать истинное знание,
Где могу я прослыть складноречивым Горацием.
Видак под мышку и в адрес запомненный,
Бред законопаченных фанерой окон.
Буду считать, что мщение мое не зря исполнено,
В минуту пролетела дорога.
- Привет! – Привет… – Женек заболел.
Не поднимется уж в ближайшую неделю.
Дай-ка того, что как снег белел,
Что манил меня предсмертной постелью.
Нет дороги назад, хоть до мутных голов
Донести этот ад, что во мне разварился,
Ведь каждый здесь слушать готов,
Пока на кости и доски не развалился.
Здесь каждый упивается своей слабостью,
Тени, полутьмой наслаждающиеся,
Целый мир воссоздав химической радостью
От чрезмерной атаки спасения мающиеся.
Забыты цели, тревоги, мечтания,
Только б доползти до рассвета,
Только кипящая мания,
Просящая у каждого спасения.
Мастер пишет тонкими буквами,
Нанизанными на стержни лицами.
У кого-то в душе цветут незабудки,
Здесь они выедены свиными рыльцами.
Колодой раздаточной дни зашатались,
Быстрей и быстрей, слились масти.
Зажигалки, ложки, локти, руки смешались,
Слова тонули в голодной пасти.
Они, те двенадцать, прозвали меня Пастырем.
Читал им, что - уже не помню,
Помню только, что порошковым Мастером
Я ощущенье искомое вспомнил.
Тогда ощущал его явственно, ярко,
До деталей, случившихся тем роковым утром,
Я рассказал им нелепым подарком,
Что видел я в людовозе маршрутном.
Эй, Пастырь, расскажи, расскажи еще раз,
Раз ломает, раз трясет - так краше.
Мы знаем, что Мастер наш никак не спасет нас,
Хоть ты, Пастырь, спаси души наши!
Я рассказал им о небе сияющем
Над просторами неги безбрежной
Там, где печали тающи,
Там, где реки полны слез радости нежной,
Где просторы мышц тяжестью полнятся,
Где свет неослепляюще ярок,
Теплые ветры где за птицами гонятся –
Где стихи рождаются без помарок.
Где… Черт, у него передоз, несите в ванную,
Через полчаса – уже мертв.
Сам залил нирвану желанную,
Договор с жизнью расторг.
Вот он уже в небе сияющем.
Над просторами неги безбрежной.
Только в желтой ванне облезающей
Застыл, лицом перекошенный, последней надеждой.
Что-то не так я рассказывал, что-то…
Один за другим они рвались из грязи
Крыластыми душами, обливаясь потом,
Спина за спиной, как по приказу.
Я же старался во имя человечества,
Чтоб расследовали они, что там, за гранью.
Не знал я, что до краев у них беспечности –
Никто из них святым не станет.
Прости, я не смог исполнить тобой посланное,
Последней молитвой к тебе взываю –
Забери назад тобой розданное,
В ломке костедробящей в углу умираю.
Пожалей, пожалей судьбы юнцов твоих,
Не за себя прошу – за заблудших по вине моей,
Только не слышит потолок глухой молитв,
Только дышать все трудней и трудней…
Ничего, откачал, поднял на ноги.
Сует газету – кто-то раскололся,
Краткий рассказ на последнем дыхании,
О мне, о пастве моей, о нарисованном
В белом потолке черном солнце.
И тот умер у журналиста в объятиях,
Улыбкой опалив воображение –
Остался последний мой приятель.
Ну, в нем-то я поуверенней.
Что же делать, могут мигалки нагрянуть,
Последний раз отвести душу,
Последние строчки свои отбарабанить –
Дальше дневник мой уже не нужен.
Все, обратно нет пути уж мне,
Прости, прости, что не смог вернуться,
Хоть в последний раз голоса твоего чудо вынести,
Трубкой телефонной обернуться.
Пусть схватят, пусть свяжут руки вислые,
Все равно путь свой дальше отмерю,
По просторам дальним родной отчизны
Везя в проушинах то, во что верю.
Хоть один, да остался со мной еще.
Я уж выгорел, да может он продолжит,
Не может быть путь до рая людьми прекращен,
Догорая, да сможет.
Набрал номер с билета счастливого.
- Алло! – Снова всхлипнула трубка.
Хоть бы имя выговорить ее.
Трудно.
О – раскатами меж зубов выкатилось,
Как на лестницу, на Л взобрался,
Мягким знаком следующей букве в пасть кость,
Загоготав ГА, последним слогом взорвался.
Где же ты, куда ты пропал, ждала тебя,
Может, хоть сейчас появишься.
Не понимаю, в чем вина-то моя –
Ну где же ты шляешься?
Дома уже сколько не был,
Солнце, хоть домой-то зайди,
И ко мне тоже тебе бы,
На меня погляди.
Милая, рад бы ласкать тебя взглядом,
Тысячетонных минут время.
Я бы был с тобою вечность рядом.
Прости. Прощай. Трубки падение
Выстрелом прошибло меня холодным,
Все, лечь на полу и уснуть.
Где же силы взять, чтоб в безысходном
Варева чреве не утонуть.
Сожаления нет.
Я зарыл совесть.
И то, что сейчас меня беспокоит –
Букв по тетради разодранный след.
В наготе нервов распятая повесть.
Пора закрыть тетрадь потертую.
Подпись, дата – 22.11.04.
-3-
Реальность.
Вот и все, прочитана до последней точки.
Теперь, в первый раз, другим решать судьбу мою,
Скоро в визг тормозов машин гончих
Тело свое, наручниками скованное заверну.
Ладно, на ковре пусть все это валяется,
Пойду на кухню, с последним хоть кофе попью,
Что ж он один там безделием мается
И только за угол повернул –
Пустой табурет посредь кухни упал на бок,
След подошвы на подоконник лег,
Дальние отголоски мигалок,
Сознание сковал обморок…
Я очнулся, я ожил, холодные стены
Принимают меня в свое положенье,
Ползу словно червь в глухом заточеньи,
Встаю на дрожащие от устали ноги.
Ползу я в прохладу и синь океана,
В окно, что разбито три ночи подряд,
В окно, что единственное, что не серо,
Вползаю, взбираюсь, как на парад.
Я распрямляюсь, сомнений нет следа,
Бросаю прощальный на серый в мир взгляд
И в очередь за солнцем, в очередь за небом
Я делаю свой последний шаг.