Свеча седая на столе,
А пламя ало-серебристо...
Мне часто в полночь в феврале
Являться стал граф Монте-Кристо.
Как будто я его двойник.
А он сообщник мой, предтеча.
Листаем вместе кипы книг.
А после – зажигаем свечи.
По стержню воск бежит слезой,
Граф в кресло втягивает тело,
Величественный и большой,
Он двести лет уже без дела.
Сидит, рукой сдавив виски,
Глядит в прямоугольник ночи.
Как он не умер от тоски
В невыносимом одиночье?
Глаза светлее серебра,
А пальцы из сухого шёлка...
Из-под гусиного пера
Он вышел и стоит на полках.
Давно в аду горят враги,
Давно золу развеял ветер,
На кладбищах кресты могил
Друг к другу ластятся, как дети.
Сидит мой граф, угрюм и зол,
Под кресло подогнув колени,
И руки положил на стол,
Как две больших усталых тени.
Играют блики над свечой,
И воск, как от обиды, плачет.
Невыносимо горячо
Его присутствие незрячье.
В кровати холод простыни
Так терпко обжигает тело.
Как заводные, мчатся дни,
А он слоняется без дела.
И в снег, и в дождь приходит в дом
И покидает на рассвете.
Звенит в дверях своим ключом,
Потом уносит графа ветер...
И снова тенью по стене
Плывут величественно брови,
За чернокнижника вполне
Сойдёт он... Сядет и злословит.
Снежинки липнут на окно,
И воск, как от обиды, плачет...
Так важно для меня оно,
Его присутствие незрячье.