…Вороны, помнится, в то лето ошалели,
вконец оподлились, как есть осатанели,
не просто каркали, а злобно угрожали
расправой скорой, яростно стращали,
мол, вот ужо придет и ваш чер-р-рёд
и кар-р-рачун вас растерзает, раздерёт.
Они бросались сверху яро на детей,
и птахи певчие запуганно дрожали,
гудела томно наковальня: «…чами-чами-чами…».
Тем летом карканью ворон под стать
трубы пиров повадились звучать…
…Тайком, я помню, собирался кто-то
в облупленном домишке почитать
вполголоса какого-то там Бло-ка,
какого-то Шо-пена подрынчать
на инструменте древнем, на ро-яле.
Их, в общем, полудурками считали,
дурацкие причуды им прощали…
…Но я отвлекся. Ладил про ворон –
и вон куда меня вдруг занесло.
Вороны, помнится, весь мир заполонили, –
трещали, воздух рвали злые крылья...
Не стаями, а гроздьями, клубками
они роились, копошились на ветвях...
Которые под весом их ломались, –
взрывались клочья черные тогда
и в небеса осколками вонзались.
С земли же доносилось, – Твою мать!..
...В то лето слишком часто поминали
злом женщин, что детей хоть раз рожали.
К чему бы это?
Не к добру, видать.
Добро и зло ведь неразлучны в человеке,
и хватит пальцев, чтобы сосчитать
те добрые дела, что вправду совершились,
а зло так многолико и несчетно,
что не всегда его за зло и принимают,
ведь истина и ложь – две половины,
два полюса земного человека,
когда бы не было меж ними вечной драки,
то человеку жить, скажи, какой резон?..
Опять отвлекся. Я ведь про ворон,
душа моя, хотел тебе поведать,
пойми меня, прошу, не проворонь
малейшего счастливого просвета,
хоть застят небо сонмища ворон, –
тьма тьмущая слетелась их в то лето,
когда среди ворон с тобой вдвоем
мы жили в городе, что, кстати, и подвергся
внезапному нашествию ворон…