Канюк, расправив крылья над вселенной,
так жалобно канючил, чуть не плача,
что солнце наконец потухло и скатилось
в бездонность неразгаданных широт.
А вечерами плюйная ботва часами
под кровлей распиналась матюгами,
крушила время, насмерть забивала
застенчивые крохотки секунд...
Природа, воздух, ветер заражались,
фонарь казнился, корчился во тьме...
Лошадка древняя с поникшей головою
телегу волочила под откос.
В телеге хмурый пьяный старикан
с заморышем-наследником в ладошках
юдольно дрых, воняя чесноком...
В окошках
горел уют под кровельным железом...
Отец наш, вопросительно согбенный
под ношей двухгрошового козлёнка,
едва проник в зашибленные двери
и, сбросив в угол тяжесть, произнёс:
«Там осень разметала под ногами
украденные летом контрамарки,
теперь они не стоят и понюшки,
концерт давно закончился, но дети
их собирают смыслу вопреки».