Пальцы мелко дрожат - может спьяну, а может от холода.
Каждый прожитый час - словно свежая кровь на ноже.
Тридцать лет - это блюз под дождем незнакомого города,
где никто никого никогда не окликнет уже.
Тридцать лет - это плюс тридцать новых сомнений и сведений
о размерах былых и примерах грядущих утрат,
это самое время прикинуть: богат или беден ты,
и плевать на себя, если всё-таки ты не богат.
Мимо древних церквей, повидавших и грешных и святочных,
по осклизлой листве, по оклочьям нечистых газет,
ты летишь, обалдевшей судьбе наступая на пяточки,
а вдогонку тебе: «Тридцать лет, паренёк, тридцать лет…»
И пускай ещё так далеко до одышечной старости,
и трепещут ещё паруса недописанных книг,
тридцать лет - это первый трамвай по маршруту усталости,
протяженность которого может быть век, может миг.
Эй, вагоновожатый, тебе всё известно заранее,
только платы с меня за проезд не допросишься ты:
я сорвусь на ходу, я болеть не хочу ожиданием
остановки конечной у вечно нежданной черты.
Пальцы мелко дрожат - может, спьяну, а может, от холода.
И так хочется крикнуть кому-то: «Я здесь, я живой!»
Тридцать лет - это блюз под дождем незнакомого города.
Это бог весть, в какой уже раз зарифмованный вой.