Я ревную тебя к твоему прошлому – прожитому без меня. Я ревную тебя ко всем, кто смеет на тебя смотреть, кого смеют ласкать твои руки, задевать – твои плечи в автобусной давке. Я ревную тебя ко всем твоим воспоминаниям, где нет меня.
Я жду тебя. Всегда буду ждать – тебя и ромашек. Не поля, а тех - единственных, родных, растрёпанных, растерянных, которые ты грел на груди… Растерянных не потому, что растерялись, а потому что растеряли…
Малыш, я вот теперь стою и жду тебя на холодной улице. Я знаю, что ты не придёшь, ты приходил сюда много лет назад.
Вспоминаю твоего Пастернака, и слёзы без спроса наворачиваются на глаза. «Ах, когда б Вы знали, как тоскуется…» Сами капают на тетрадные листы. Тетрадные листы треплет ветер. Где-то шумят сосны. «Все наденут сегодня пальто…» И тут вдруг вспоминается, что «плаща года три как нет». И мне почему-то кажется, что сейчас тебе холодно. Я думаю о том, что сейчас ветер треплет твои волосы, и где-то шумят сосны. И хочется мне тебя согреть, обнять тебя нежно-нежно. Как тогда, когда собирал малину…
«трогать так, как трагедией трогают зал…»
Вспоминаю в тебе Есенина, по зимним крышам тихо-тихо накрапывает грусть. «Как мне хочется плакать, водку стаканом пить…» И думаю о том, что ты всего лишь «уличный повеса», ты «читаешь стихи проституткам и с бандитами жаришь спирт». Я думаю о том, что ночью мне снова будут сниться Кафковские сны, путаясь, как в рыбацкой сети Хемингуэя, в картинах Дали. Я думаю о том, что ночью звёзды снова будут отчаянно и горько смеяться, но ни я, ни ты этого уже не услышим.
Я такая как все, «как сто тысяч других в России». Я думаю о том, что последние десять дней своей жизни Марина провела в Елабуге, а еще я думаю о том, что много столетий назад, вы, жестокие, лживые людишки, все-таки казнили моего златокудрого Лозэна. Ты поднимаешь голову к небу, чтобы случайно не расплескать небесную синь своих глаз. Твои волосы с запахом ветра и мёда кажутся темнее на закате солнца.
«Однажды я за один день видел заход солнца сорок три раза!»
Это уже Антуан де Сент-Экзюпери. Теперь я вспоминаю, как мы читали «Маленького Принца» в поезде, и думаю, кем же ты был для меня: Лётчиком, которого я просила нарисовать мне барашка; Принцем, чьим смехом теперь для меня рассыпаются все звезды; Фонарщиком, что осветил мое уставшее, тихое сердце; Лисом, научившим любви и верности; или Розой, беззащитной, любимой, одной из всех? Колодцем – со скрипучим воротом. Ты был для меня водой, что «родилась из долгого пути под звёздами, из скрипа ворота, из усилий моих рук». И твоих рук…
Мой маленький, мой малыш! Мой загнанный в узкие лондонские переулки Мальте Райнера Мария Рильке, мой Аллин, гибнущий от ветра…
«Я – Тилле из Ротолара»
Кошка или Женщина – кто победит в нашем страшном союзе? Сколько лет прошло с тех пор, как мне захотелось съесть апельсин? Сколько лет я стою уже на этой остановке всех трамваев и воспоминаний и жду тебя, жду?
«Глаза голубой собаки». Это уже Габриэль Гарсиа Маркес. Я испишу словами этими стены всех домов, все дороги, все ворота, всё - небо! Столько лет прошло, что уже не осталось слов, несказанных тебе. «Но глаза слепы. Искать надо сердцем». Мое сердце нашло. Поздно… Звёздно сегодня, будет холодно.
«Как позвать, чтобы он услышал, как догнать его душу, ускользающую от меня? Ведь она такая таинственная и неизведанная эта страна слёз…»
Они бегут по щекам, как тающая метель. Теперь я знаю, до конца знаю, что ты не придешь. Помню, как ты подарил мне нарисованное сердечко – тёплое, живое. Оно словно билось в ладони маленьким, ранимым, землянично-красным комочком. Помню, мы гуляли по осеннему Парку – по плечи в листьях и в осени. Помню, шли по трубе – «если ты прыгнешь, и я прыгну; если ты упадешь, и я упаду».
Леон, девочка и кактус. Они идут в телевизоре, ещё не понимая, что ждёт их впереди. Они просто вместе, они просто счастливы – Леон, девочка и кактус.
«Во всех стихах есть боль, Джим, эти самые красивые» - это уже Doors.
«Одни только дети знают, чего ищут». Давай будем, как и тогда, сочинять стихи в трамваях, писать друг другу письма в блокнотах, сниться друг другу ночами, загадывать друг друга – как желанья на звёзды. Давай будем жечь серпантин бенгальскими огнями и расстреливать друг друга разноцветными залпами конфетти.
«Пятьсот миллионов родников».
«Вот мы и пришли. Дай мне сделать еще шаг одному».
И у тебя больше не будет Лиса. Я больше не буду перечитывать твои стихи перед сном, звать тебя по имени в надежде, что ты сможешь расслышать. Я больше не буду теребить синий шнурок на стенке, который мы с тобой привезли из леса и не первый год уже которым связаны как бунраковские куклы Такеши Китано. Я больше не буду ловить себя на том, что, с минуту, наверно, не отрываясь, смотрю на зелёный фантик –
«Я тоже люблю тебя» – твоё и твоё –
«Только вышло моё время любить,» – и, засыпая, я буду хранить в ладонях память и горечь тебя – не моего.
Моего…сумасшедшего…нежного…милого, милого!
«На же меня! Твой!» -
сила строки Марининой, строки Вознесенского:
«Прости эту сцену».
«С твоих ног я усталость разую».
Я буду ждать тебя, как Фрам капитана Седова, как калифорнийская принцесса генерала Резанова.
«Ваше сиятельство! Ежели материальные затруднения станут единственной преградой на пути к американскому континенту, готов буду на собственные средства приобресть две шхуны на санкт – петербургской верфи и, придав им, соответственно, наименования «Юнона» и «Авось», преисполнен решимости буду в начале лета 1906 года пуститься в плаванье к берегам Нового света».
«Не мы повинны в том, что половинны».
«Я буду сердцем бури предвещать. Мне кажется, что я тебя теряю».
В царстве калифорнийских марионеток я буду петь на русском. Я проведу тебя как нить Ариадны через пещеры тангаров.
«Самое страшное, что мы врозь».
Глядя в тебя, как в Вознесенского, вижу твою тоску по чёрной, грустной, беспричинно радостной «О», влетающей в открытую форточку. Я вижу в тебе чернеющую рану вознесенского рва…
«Я тебя посвящаю в любовь».
Незамеченной и не развенчанной сказке – о возвращении генерала Резанова.
Я ревную тебя ко всем ветрам, смеющим безнаказанно касаться твоих ладоней.
Солнышко моё, радость моя, милый, любимый –
я думаю о том, что нет ни прошлого, ни будущего, есть Одновременность всех времён.
Я смотрю на тебя – в тебе, и вижу, что ты мой, вижу, что никому и никогда не отдам тебя, вижу, что ты уже не любишь меня.
И думаю о том, что мне тебя сейчас так не хватает…
«И он тут же замолчал, потому что заплакал…»