Садясь к столу для написанья
статьи, письма, всегда желанье
не лишним было бы иметь.
Как в зеркало, глядясь в свой прошлый
отрезок жизни, непреложно
грядущую обозреваешь смерть.
Эпистолярное искусство
всегда построено на чувстве
надежду ближнему дарить.
На расстояньи километров
по-новому иль в стиле ретро
приятно молча говорить.
Стратегия письма взывает
быть искренним, но кто узнает,
где ложь и истина сама?
Добиться можно много очень
без запятых и многоточий
в разумной тактике письма.
Камней подводных в этом жанре
почти что нет, хотя в пожаре
вдруг загоревшихся сердец
издержки есть - зола и копоть.
Не все ведь в мире деньги копят
на злато свадебных колец.
Но попытаться сердце можно
склонить к согласью, осторожно
его шлифуя каждый час.
Огранив добрыми словами
его как драгоценный камень,
нельзя не удивить свой глаз.
Писал Бальзак в Бердичев Ганской
во времена той Польши панской,
которой в мире больше нет.
Вольтер писал Екатерине,
когда Потемкин на перине
ласкал ее в расцвете лет.
Так появилась Серафита.
Веревочка затем и свита,
чтоб ею же и удавить.
Вольтера не спасла царица.
Хотя свободы все ж цевница
смогла царицу удивить.
Писала зрелая Аврора.
В плену писательского вздора,
Жорж Санд Шопеном увлеклась.
В штанах, при трубке и при трости
Аврора к Фридерику в гости
на всех парах в письме неслась.
Случись тогда нехватка перьев,
как тут же окна все и двери
закрылись бы для глаз всех тех.
кто любит упражняться в слове,
хотя словесная полова
у многих вызывает смех.
В те времена эпистолярный
ценился жанр, как лапидарный
сейчас приветствуется стиль.
Сургуч хранил все тайны света,
как прозы хлеб и соль куплета
веселый кормят водевиль.
Век девятнадцатый мне ближе,
чем век двадцатый. Тот, кто пишет
с симпатией о старине,
конечно, знает толк в вопросе,
как все увидеть дальше носа,
а значит - созерцать извне.
Писали все как в том угаре:
Ахматова – к потомкам в паре
с одним из множества мужей,
Цветаева писала к Рильке,
и в этом сумасшедшем крике
скрывался факт не для ушей.
Попав в любовный треугольник,
из гроба встал бы и покойник,
сошел с орбиты Пастернак.
Марине предложил он руку.
Все это навевало б скуку,
когда бы предлагал дурак,
но Боря был вполне разумным,
чтоб не позволить быть безумным
неординарному себе.
Он предлагал, но был отвергнут.
Любовный распивая вермут,
так трудно не внимать судьбе.
Закончился однако миром
весь этот бред. И с новой лирой
Марина вышла из кулис.
Почил в Германии виновник
всех мук. Теперь ее шиповник
был кто-то из младых актрис.
Без писем не живут поэты,
ведь в письмах можно все запреты
благополучно обойти,
потом за гонорар огромный
издать весь этот труд надомный
и с ним в историю войти.
Не спрятать им души проблемы.
Они рабы любовной темы,
как алкоголик пьет абсент.
На поле боя - на бумаге
один не воин. В этой саге
корреспондент и респондент.
Писал Отелло Дездемоне
Наверняка, как Винчи Моне,
украдкой близ своей жены.
Их тяготил душевный хаос.
Писал, наверно, Гете Фауст,
но эти письма сожжены.
Кто только не писал при свечке
своей зазнобе. В этой гречке
Иосиф Сталин побывал.
Писал Адольфу Сталин кровью.
Потом с такою же любовью
ответы друга целовал.
Хрущев с любимой кукурузой
был в переписке. Так Карузо
писал в Италию свою.
Теперь летят, как письма, хлопья
на наши головы. В оглобли
запряг он родину мою.
Брут Цезарю неоднократно
писал записки, но превратно
посланья Цезарь рассудил.
В итоге родились проблемы.
Он стал той жертвою измены,
в которой сам себя убил.
Наполеону Жозефина
писала в мыслях, и малина
однажды потеряла цвет.
Материя не терпит духа.
На то и существует ухо,
чтоб слышать, но не видеть свет.
Писал Дали своей Галушке.
Как говорится, без петрушки
нельзя сварить ни борщ, ни суп.
От рисованья отдыхая,
мечтал он о Галe, вздыхая.
Душа болит сильней, чем зуб.
Писал Надежде Крупской Ленин
то ль на похмелье, то ль от лени,
ослу, как будто Апулей.
Теперь в музее эти письма.
Там, кстати, призрак коммунизма
пугает маленьких детей.
В сонетах нежных изливаясь
и от жены своей скрываясь,
жена была страшней, чем черт,
Петрарка звал Лауру в ночи,
хоть та ему годилась в дочки.
В преступность юное влечет.
Писал и Данте Беатриче.
Сравнив ее с зажженной спичкой,
на том огне он обгорел.
Не ад его обжег, поверьте.
Как муха в ожиданьи смерти,
он на огонь ее летел.
Но летописец преподносит
нам искаженья. В звездном просе
нам не узнать других миров.
История всегда так лжива.
Не все то истинно красиво,
что шлют нам в качестве даров.
Была я тоже адресатом,
но чаще автором. Писатель
в писаньи писем видит толк,
какой не видят инженеры.
Войдя в писательские сферы,
в словесный попадешь поток.
Чем больше озарен создатель,
тем лучше будет врачеватель
на деле проявляться. Я
возлюбленных лечила ядом.
От меда нам бежать всем надо.
Мед - разрушитель бытия.
Ты говорила: "В черном цвете
нельзя смотреть на мир. В поэте
должно быть только лишь добро.
Но что такое добрый гений
как не виновник странной тени,
воткнувший в мир свое перо.
Извлекши каплю темной крови,
он сморщит нос, поднимет брови,
словцо сказав на этот счет.
Потом, увидя в этом больше,
чем лаборант, он это кожей
материальной облечет.
К любимым письма не похожи
на письма к родине. Умножит
не раз мне родина печаль.
Пиша замызганной отчизне
в тряпье очередного изма,
себя мне бесконечно жаль.
Что ей моей души порывы.
Перед глазами светской дивы
ничтожен почитатель муз.
Писать ей, все равно что бисер
метать свинье. Она убийца.
Она глушитель всяких уз.
Живя на родине, едва ли
получишь звонкие медали
за свой многострадальный путь.
Вот почему бегут пророки
от родины. Её заскоки
готовы шеи им свернуть.
На острове Святой Елены,
не ожидая перемены,
я в заключеньи провела.
Мой срок истек. Теперь на воле
с нечеловеческою болью
я рву все те же удила.
Но не об этом. Я о письмах
возлюбленным. На афоризмах
построено мое письмо.
Метафора - святое дело.
Когда б она повсюду смела
уродства сковырнуть дерьмо.
Театр души в плену сезона
опять дает спектакль. Кобздона
в помине, слава Богу, нет.
Здесь все другое. Рампа светит.
Один актер на целом свете.
И он, конечно же, поэт.
Тебе пишу я, как и прежде.
Читай слова, но больше между
сокрыто мыслей, как-никак.
Письмо содержит много соли.
Не тонет мысль в крутом рассоле.
И это есть хороший знак.
Рифмуя острые желанья
с полынью горькой расставанья,
я продвигаюсь, но к концу.
Жар разгребая бывшей ссоры,
я, как вулкан рожденный в горах.
свой пепел подношу к лицу.
Меня не трогают проблемы
народных масс. Ищу я темы
для написания стихов
в одном, поверишь ли, созданье.
В нем все, пожалуй, с основанья
заключены миры миров.
Достаточно прикосновенья
Улыбки, взгляда, чтоб затменье
устроить сердцу в светлый день.
Довольно одного лишь слова,
чтоб разлетелась вся основа,
являвшая когда-то тень.
Во лжи так много нужной правды.
Обману мы должны быть рады,
иначе правда нас убьет.
Я лгу тебе. И снова ложью
лечу себя, ведь быть так должно.
Мне правда сердце разорвет.
Признанья в письмах так прекрасны
в любви и в ненависти, часто
стоящей рядом близ любви.
Они друг друга дополняют
и словно птицы улетают
с внезапной смертью визави.
Любила я давно, но долго.
В любовной краткости от Бога,
пожалуй, нету ничего.
Но это тоже есть в природе.
Все реже вижу на исподе
я искры чувства своего.
Сейчас я сдержанней, спокойней
в немой беседе. Многословней
в расцвете лет хотелось быть.
Теперь все проще. Все понятней.
И мне во много раз приятней
о прошлом навсегда забыть.
В одном письме всего не скажешь.
Как только ты язык развяжешь,
уже завязывать пора.
И начинать сначала глупо.
Толкут лишь только воду в ступе.
И целым хочет быть дыра.
Бывают случаи все чаще,
и я, чтоб сделать время слаще,
не отвечаю никому.
Читать мне скучно все посланья.
За эти глупые признанья
сожгла б я их по одному.
Твои лишь письма что-то значат
по части мысли. Лошадь скачет
подобно мысли в никуда.
В осенних письмах, как и в мыслях,
довлеет золото. С корыстью
не входят никогда сюда.
В осеннем времени не надо
иметь такую цепкость взгляда,
чтоб все до точки рассмотреть.
Теперь душа глаза имеет
и два крыла и часто реет
над тем, что может умереть.
Поют собаки, лают кошки.
Я тоже вижу свет в окошке,
когда возлюбленным пишу.
Ценя любимую игрушку,
ответ я прячу под подушку
или, как ладанку, ношу.
Живя уединенно в мире,
когда не отдаешься лире,
то пишешь письма иногда
всем тем, кого хотел бы видеть,
кого молчанием обидеть
не пожелал бы никогда.
Пиша тебе сии заметы,
я знаю, ты захочешь, в этом
найти изъян. Ты строгий врач.
В тебе сидит заядлый критик,
Слова твои подобны бите,
которой ударяют мяч.
Тебе б на поприще работать
редактора. Сполоборота
тебе понятен каждый писк
моих извилин. Мне, как видно,
не стать писателем элитным.
Мне не воздвигнут обелиск.
Смириться с этим мне придется.
Едва ль во мне тот дар найдется,
чтоб усыпить когда-нибудь
твою взыскательность. Едва ли
разумно мне крутить педали,
пускаясь в столь бесславный путь.
Но, подчиняясь тайной силе,
пишу я снова. В карусели
мой конь, и мне на нем скакать.
Остановиться невозможно.
Мне слезть о коня бы осторожно,
чтоб кости не переломать.
Назвался груздем, лезь же в кузов.
Не рада я, ей-Богу, узам,
но что поделаешь, гипноз.
Искусство - истинное чудо.
Оно заставит и верблюда
писать поэзию всерьез.
Я отвлеклась от главной темы,
виновен в этом снова демон,
о письмах ведь писала я,
о всех нюансах в этой форме.
Поют куплеты лучше в хоре,
при том, что музыка моя.
Давай же снова окунемся
в прекрасный жанр и разойдемся
потом, как в море корабли
на свой ты юг, а я на север.
Где здесь направо, где налево
где, наконец, тот пуп земли,
где можно было б якорь бросить
и нашу золотую осень
каким-то чудом задержать.
Увы, все бренно, краткосрочно.
Румянец с пенкою молочной
уже никак не размешать.
Увлекшись письмами, всецело
забудешь основное дело
и остальное все предашь,
но стоит глянуть трезвым глазом
на эту хворь, как тут же разом
исчезнет вся вот эта блажь.
Для откровенья что есть лучше
письма? Когда волшебный ключик
в волшебную проникнет щель,
считай, что ты добился цели,
хотя в отсутствии метели
навряд ли может быть метель.
Куда потрачены все годы?
На укрощение природы.
Об этом каждый должен знать.
Письмом мы укрощаем чувства.
Письмо есть тот пример искусства,
чтоб мысли тоже укрощать.
Тринадцать месяцев в Одессе
был заключен поэт-повеса.
Ты в ней всю жизнь заключена.
Онегин был его отрадой.
Тебе ж Евгения не надо,
ты в прозу вся погружена.
Здесь был Фонтан Бахчисарая
легко дописан. Сочиняя,
меж тем он на балах бывал.
Как жаль, что родилась ты позже,
он танцевал с тобою б тоже,
как с Воронцовой танцевал.
И не скучал бы так, ей-Богу,
когда бы золушкину ногу
под платьем обнаружил он.
Воспел бы он твои ланиты,
как Гумберт воспевал Лолиты
нераспустившийся бутон.
Под тополем в саду Казенном
он отдыхал, хотя озоном
не мог бы похвалиться сад.
Была бы ты ему подругой
в дневных прогулках в час досуга,
Шопену как была Жорж Санд.
У Воронцовой много было
соперниц юных. Сердце ныло
у Воронцовой от измен.
Поэту постоянство чуждо.
И не было б, пожалуй, чуда
в поэзии без перемен.
Писал бы он тебе посланья
между балами, расставанья
марая скучные листы.
Потом уехал бы в Россию,
храня в душе Новороссии
на все согласные кусты.
Стихия южная для многих
была отдушиной. И боги
мне подарили брег морской.
Безвылазно живя в столице,
одни и те же видишь лица
и той же начинен тоской
по дальним городам у моря.
Рассеется любое горе,
когда Одессу посетишь.
Но жить здесь долго невозможно:
в ней пыль и смрад, и сбрендить можно
от одного порядка лишь.
Горячий юг располагает
к писанью опусов. Не знает
об этом только лишь чурбан.
Живя в Одессе Чайльд Гарольда,
я б родила в теченье года,
похерив пятилетний план.
В подобной ссылке пребывая,
о прошлом напрочь забывая,
была б я счастлива вполне
при том, что был бы бал не реже
в неделю раз и дамы те же
меня б пленяли в тишине.
И мне б, наверно, жребий выпал
на брудершафт со ссыльным выпить
коллежским, бишь, секретарем.
Возможно, и меня Кипренский
на стуле рисовал бы венском
непритязательным углем.
И я б в оригинале Данте
прочла, наверно, если б дали
мне итальянский изучить,
но Бог не дал, не те таланты,
хоть есть мундир и аксельбанты,
и сабля, чтоб врагов мочить.
В историю попасть несложно.
Была б удача. Осторожно
на высоту любую влезть
под силу всякому. Я тоже
занять намереваюсь ложу,
в которой кто-то уже есть.
Не скрою, мне б хотелось тоже
известной быть, но лезть из кожи
во имя славы не по мне.
К одним она приходит в двери,
к другим в окно. Удаче веря,
она придет ко мне лишь в сне.
И слава Богу. Где б ты ни был
овеян славой, этим нимбом
обязан ты своим трудам.
Сон - есть действительность. И с явью
сон не разлучен, как с педалью
дружить приходится ногам.
Мы спим так много. В сновиденьи
треть нашей жизни, без сомненья,
и я согласна быть во снах
обласканной своим народом.
Не все же гром под небосводом.
Не все ж Фемида при весах.
Перенесясь в наш век, Одесса
все та же, право. Нету места
где бы не царствовала грязь.
Кто виноват сему - известно.
Народ тому причина местный,
но больше всех, конечно, власть.
Одессой завладел злой гений
еще тогда, когда Евгений
легко рождался из чернил.
Одессе быть всегда изгоем.
Туда б я ни одной ногою.
когда б в ней идеал не жил.
Так повелось, что в идеалы
мы производим тех, кто вяло
нас хвалит. Больше не дано.
К нему мы устремляем взгляды
и пьем, где надо и не надо,
за его здравие вино.
Пиша опальному поэту,
не забывай о мненьях света,
чтобы в кутузку не попасть.
Но лучше быть всегда опальным,
непримиримым и скандальным,
чем ниже плинтуса упасть.
Лавировать я не умею.
Не оттого ль я сатанею,
что так несовершенен мир.
Мораль смешна. Закон хромает,
и жизнь повязку с глаз снимает,
в булыжник превратя сапфир.
Жить глупо не имеет смысла.
Когда на заднем месте мысли,
тогда на первом месте зад.
К нему прикованы все взоры.
О нем одном лишь разговоры.
Ему безмерно каждый рад.
Сверхчеловека в наше время
нет и в помине. Наше племя
расти не хочет в высоту.
От старой жизни отказаться
не так-то просто. Оставаться
придется лапам и хвосту.
Ты пишешь, что мое брюзжанье
мне не к лицу. Во избежанье
бровей нахмуренных твоих
писать я буду с оптимизмом.
Примером стану альтруизма.
Исправить я клянусь свой стих.
Моя сатира станет медом.
Я стану ласковой с народом,
как дружат с небом облака.
Я свысока уже не буду
взирать на мир. И гнев забудет
моя прозревшая рука.
Чем только в жизни черт не шутит,
подобно проститутке-ртути
однажды я сойду на нет.
Позволив лишь одеть намордник,
уже не будет петь так гордо
от всех зависимый поэт.
Пора подумать о прощеньи.
В последующем обращеньи
к товарищам или врагам
не оскорблю я больше бранью
их слух. Поэзию баранью
на службу я царю отдам.
Поскольку умных очень мало,
зачем тогда все эти баллы,
чтобы набрать какой-то вес
среди баранов. Их так много,
что к непроторенным дорогам
иссякнет всякий интерес.
Ничем не брезгая, я буду
хвалить в стихах горбы верблюда
и ум гогочущих гусей.
Петь дифирамбы за монету,
по белому мотаясь свету,
я буду до последних дней.
Не правда ли. смешно услышать
все это от меня. Кто пишет
с насмешкой обо всем навряд
опустится до восхваленья
болота. Если откровенно,
я б все похерила подряд.
Невозмутимость - лучший доктор.
Смотри на все спокойным оком,
и ты протянешь все сто лет.
Спасает только равнодушье
от всех проблем, как от удушья
спасает только пистолет.
Примером быть бездушья славно.
Я поняла сие недавно,
понять бы раньше, но увы...
Жизнь пронеслась в безумной скачке.
Теперь бы предпочла я спячку
своей души и головы.
Сейчас бы умереть скорее.
Чем боль нежданней и сильнее,
тем больше зол ты на судьбу.
И не открою я секрета,
когда скажу, что с жизнью этой
смириться можно лишь в гробу.
Лишь только там никто не станет
тебя терзать. И мед устами
лишь там позволено нам пить.
Жду не дождусь минуты этой,
когда душа взлетит с планеты,
чтобы о плоти позабыть.