Выполняя гипотетически возможную просьбу моих ученых собратьев изложить предпосылки нашего, совместного с коллегой Уизенфорд, решения покинуть стены столь высокочтимого учебного заведения, сообщаю:
Я, профессор Альфред Уингейм, 1881 г.р., биографические данные опускаю по причине неудовлетворительной связи с предметом излагаемого. В дальнейшем события и обстоятельства, опускаемые по аналогичной причине будут обозначаться значком S от латинского Nozen, т.е. маловажно или F от португальского Lunst – несущественно.
С Марией Уизенфорд ( ) познакомился 4 февраля 1856 г. , в день своего 25-летия. Произошло это так: мы вместе с моей супругой, имени которой не вспомню, (предоставленный мне ассистент предложил называть ее Элеонора Уингейм, но, считая подобный подход ненаучным, определяю ее как X), 28-ми лет и двумя сыновьями Х1 и Х2 3-х и 16-и лет, сидели в университетском саду.
X курила, X1 и X2 играли в F. Я читал заметку Бритта Гругори ( ) “ некоторые исчисления неизмеримого посредством измерения неисчилимого”. На 331 стр., описывая зависимость между емкостью чаши терпения и окружностью талии ее владельца, ( ) цитировал формулу, выведенную некоей Марией Уизенфорд для определения корреляции между стоимостью выкуриваемых в день сигарет и эмоциональностью финансирующего ее исследования престарелого сына.
Прочитав формулу, я впервые в жизни (G) испытал E , что, учитывая мой многолетний статус мужа и отца 2 детей не так уж F. В тот же вечер, оставшись наконец 1, я написал ей записку:
G + X(X1+X2) – (E) = 0
и назначил встречу около кампуса 9 февраля в 19.09. Не зная лично, я попросил передать ей мое послание. Оставшиеся до свидание сутки прошли незаметно – я перечитывал формулу и в E состоянии бродил по саду.
3 августа, сразу после завтрака, я с F букетом стоял у фронтона физиотерапевтического факультета, когда пара студентов прикатили туда .
Наличие у нее некоторых S отличий от предполагаемого образа, не обескуражив меня нисколько, все же заставляет в дальнейшем детерминировать ее как *. Факт ее одновременного со мной прибытия к месту встречи столь существенно ранее оговоренного времени t показался мне позитивным и неслучайным.
Она без конца курила, я обрывал букет, мы молчали, говорила Судьба.
Пару раз мне показалось, что она улыбается, однако густая белдя борода, покрывавшая нижнюю половину ее лица, мешала мне до конца удостовериться в этом.
Когда студенты укатили ее на ужин, я почувствовал горечь и некоторое раздражение, но тут на глаза мне попалось послание *, выполненное окурками на гравии дорожки. Оно гласило:
* + A .
Господи, она готова разделить со мной вечность! В тот день я уснул счастливым.
Снилась мне боль моя, моя Душа, мой свет – Нора, наша радость и наше отчаяние, наша любовь, такая добрая и прелестная девочка, наша надежда, наш мальчик , такой веселый и умный, и как Нора сошла с ума, она говорила, что наши дети умерли, а я видел – они с нами.. смеются, играют, поют свои песенки, а Нора говорит их сбил грузовик, и они начинают плакать, а я подзываю их, утешаю, целую, а Нора орет их нет и дети плачут, плачут, а я вдруг понимаю, что весь этот паноптикум не ужас и боль, а нелепая игра элементарных частиц, Брауновское движение (водителя звали Браун..) и ..
И я должен донести это всем, кто услышит. И вот я за кафедрой, и меня слышат все, а Нора нет, она не слышит, моя Нора.., моя..
… моя Мария. Некоторое беспокойство в груди заставило меня еще раз посетить скамейку у кампуса, где я впервые увидел тебя, но выпавший за ночь снег, глубокий и холодный, если в тапочках, стер твою записку с доски, наставив повсюду вопросов. Где ты? Где мы? Есть ли Мы или я 1? В панике я бегал по саду, пока X1 и X2, отложив ракетки, не отвели меня домой. С этого дня я больше не испытывал E, но чувство мое к стало еще сильнее.
Большинство наших студентов, к сожалению, приверженцы новомодных профессоров, этих клоунов, устраивающих на своих занятиях самое настоящее буйство. Вот и сегодня на моей лекции “ Некоторые негативные обстоятельства, искривляющие свет светоносных объектов” присутствовало всего четыре самых верных мне слушателя, да еще X1 и X2, которых я взял с собой, чтобы они поменьше шатались в такой холод, шептались о чем-то на заднем ряду.
Когда я закончил, студенты устроили мне овацию, и, что было у них в ходу, вручили мне коробочку моего любимого монпасье, красные и синие, круглые и плоские таблетки – смешно,конечно, для 48-летнего профессора, но я безумно люблю их. Впрочем, в последнее время я не ем все сразу, откладывая часть для какого-нибудь торжественного случая.
В тот вечер, наш звездный, холодный вечер, дождавшись, пока обступившие Марию студенты отвлеклись на выступление кого-то из буйных, я нежно и осторожно качнул ее коляску через порог, и мы покатили по саду, и оттого ли, что рядом была она , моя , или от того, что я долго не ел сладкого (берег для нее), но в голове у меня было светло и радостно, и хотя метель то и дело сбивала меня с ног, я напевал песенку, а Мария курила и кивала в такт головой.
Мокрые и озябшие мы ввалились в заброшенный F корпус, и там был наш праздник, и Мария курила, а я пел песенки, просто песенки без слов, песенки моих мертвых детей, и Мария, улыбаясь сквозь бороду, кивала в такт головой, а потом мы устроили пир и сейчас она заснула, а я пишу все это…то ли себе, то ли моей умершей от рака Норе (она курила по 5 пачек в день), а скорее всего Тебе,