Правая рука ее медленно ползет по животу, останавливаясь,
добравшись до лобка, - это движение нельзя скрыть в полумраке, но
никто не может его увидеть. Кончиками пальцев она берется за подол
юбки, узкая юбка мешает широко раскинуть ноги. Но, наконец, пальцы
нащупывают через тонкую ткань то, что искали, и маленький бутон плоти
напрягается под их нежными, но настойчивыми прикосновениями. Некоторое
время Эммануэль позволяет своему телу быть в покое. Она пытается
отдалить завершение. Но сил не хватает, и она с приглушенным стоном
начинает двигать указательный палец, погружая его все глубже и глубже
в себя. И почти тот час же на ее руку ложится мужская рука.
Дыхание Эммануэль перехватывает, словно ее окатило потоком ледяной
воды, она чувствует, как напряглись все ее мускулы и нервы. Она
замирает, но этот шок не ожог стыда. И преступницей, застигнутой на
месте преступления, она себя ничуть не чувствует.
Рука мужчины неподвижна. Но сама ее тяжесть прижимает руку
Эммануэль еще теснее к напряженному бутону плоти.
И так продолжается довольно долго.
Потом Эммануэль почувствовала, как другой рукой он решительно
отбрасывает в сторону покрывало, рука тянется к коленям, внимательно
ощупывая все выпуклости и углубления. Потом добирается, наконец, до
кромки чулка.
От прикосновений к голой кожи Эммануэль вздрогнула. Но то ли не
зная в точности, чего же ей хочется, то ли понимая, что ее слабых сил
не хватит на то, чтобы вырваться из мужских рук, она лишь неловким
движением приподняла грудь, прикрыла, как бы защищаясь, свободной
рукой свой живот и повернулась чуть набок. Проще всего - она понимала
это - было бы крепко сжать ноги, но этот жест показался ей слишком
смешным. Будь что будет, и она снова опрокинулась в сладкую
неподвижность, в какой пребывала до этого.
А руки мужчины тут же оторвались от нее, словно желая наказать
Эммануэль даже за слабую попытку сопротивления. Но не успела она
объяснить себе это внезапное бегство, как они вернулись: быстро и
уверенно расстегнули эти руки молнию юбки от бедра до колен. Затем
поднялись выше. Одна скользнула под трусики Эммануэль, легкие,
прозрачные, как все, что она носила. А носила она пояс для чулок,
иногда нижнюю юбку, но никогда не пользовалась ни грацией, ни
лифчиком. Однако в магазинах Сан-Оноре, где она выбирала себе белье,
она любили примерять и то, и другое. Ей нравилось, когда продавщицы -
почти невесомые блондинки, брюнетки, рыжие - склонялись к ее коленям,
примеряя чулки, трусики, различные "каш-секс", когда их нежные пальцы,
поднося им лифчик, слегка касались ее груди. Эти прикосновения
заставляли Эммануэль блаженно жмуриться от предвкушения чего-то
таинственного и сладкого.
Мужчина гладил ее крепкий живот, как гладят по холке разгоряченную
лошадь, и постепенно спускался все ниже и ниже. Пальцы пробежали по
всему паху, потом ладонь принялась как бы разглаживать все складки, и
вот пальцы уже на лобке, путаются в руне, покрывающем его, двигаются,
словно измеряя площадь треугольника, отчерчивают все его стороны.
Нижний угол широко открыт (рисунок довольно редкий, однако
увековеченный в иных античных изображениях).
Нагулявшись вволю по животу, рука пытается теперь раздвинуть бедра
Эммануэль. Юбка мешает этому, но все же бедра раздвигаются, и вот уже
под рукой горячая, вздрагивающая расщелина. Ладонь ласкает ее, будто
бы успокаиваясь, ласкает не торопясь, поглаживает лепестки губ,
чуть-чуть раздвигает их и так же медленно приближается к бутону плоти.
А он уже ждет, выпрямившись и напрягшись. Кусая губы, чтобы сдержать
стоны, подступающие к горлу, Эммануэль выгибает спину. Она задыхается
от ожидания спазмы. Скорее, скорее! Но мужчина, кажется, никак не
хочет торопиться.
Эммануэль вертит головой во все стороны, стонет, с ее губ
срываются чуть ли не слова мольбы.
Но вот рука, по-прежнему прижатая к тому месту, где она зажгла
столь жаркое пламя, замерла. И снова движение: мужчина склоняется к
Эммануэль, берет ее руку в свою и тянет ее к себе, к предусмотрительно
расстегнутому клапану брюк и дальше, пока женская рука не натыкается
на твердое древко копья и сейчас же обхватывает его цепкими пальцами.
То убыстряя, то замедляя темп, мужчина начинает руководить движениями
этой руки, пока не убеждается, что может вполне доверить свой подруге
действовать по ее собственному усмотрению; теперь он видит, что
детская уступчивость и покорность Эммануэль скрывали достаточный опыт
и умение.
Эммануэль подалась вперед - так удобнее ее руками справиться с
порученной им работой, а сосед расположился так, чтобы как можно
щедрее оросить тело партнерши тем, что вот-вот брызнет из него. Но
пока вес еще сдерживался и руки Эммануэль двигались вверх и вниз, все
более смелее, и теперь уже переходили к более утонченным приемам:
поглаживали взбугрившиеся вены, пощипывали навершие копья, старались
даже, несмотря на тесноту брюк, добраться и до тестикул. Сжимая
кулочки, Эммануэль чувствовала кожей, как набухает эта твердая и
нежная плоть, готовая вот-вот взорваться горячей струей.
И вот они потекли, эти длинные, белые, пряные струи из руки
Эммануэль, на ее голый живот, на лицо, на волосы. Казалось, поток их
никогда не иссякнет. Она чувствовала, как он течет в ее горло, и пила,
чуть ли не захлебываясь. Дикий хмель, бесстыдство наслаждения овладели
ею. Она опустила безвольные руки, но мужские пальцы вновь прижались к
бутону ее плоти, и она застонала от счастья.
Ей захотелось пошевелить ногами. Переменно подняла она их вверх,
сгибая и разгибая в коленях, играя мускулами икр, потирая друг о друга
лодыжки. Чтобы чувствовать себя свободней, подобрала юбку.
"Разве только мои колени, - рассуждала она, - стоят того, чтобы на
них смотрели? Нет все мои ноги - загляденье Да разве только одни они?
А разве моя попка может не нравиться? А эти ягодки на кончиках моих
грудей? Мне и самой хотелось бы их попробовать".
Когда мужчина, приподнявшись на локте, потянулся к ней, она
открыла глаза и встретила его поцелуй спокойно, радостно.
Она подняла руки, готовясь стянуть с себя полувер. Она
предвкушала, как красиво возникнут в полумраке ее груди. И она совсем
не помогала раздевать себя: разве можно было испортить ему
удовольствие? Только чуть-чуть приподняла бедра, когда он стягивал с
нее трусики.
И только теперь, раздев ее полностью, он привлек Эммануэль к себе,
и начались ласки. А ей так хотелось поскорее заняться любовью, что у
нее даже закололо сердце, и комок, подкативший к горлу, начал душить
ее. Она испугалась так, что чуть было не вскрикнула, не позвала на
помощь, но мужчина прилип к ней, а рука его прошла по борозде,
разделяющей ее ягодицы, и палец его, расширяя узкую, трепещущею
расщелину, вонзился вглубь. А губы его впились в ее губы и пили, пили,
пили из этого источника... Эммануэль постанывала, не разбирая толком,
откуда эта боль: палец ли, раздирающий ее, или рот, душащий каждое
движение, каждый вздох, рот, буквально пожирающий ее. И неотступно
было с ней воспоминания о том длинном изогнутом орудии, которое она
держала в руках, великолепном, могучем, раскаленном, пышущим
нетерпением и еле сдерживаемой мощью. И она застонала так жалобно, что
ее, наконец, пожалели: она почувствовала на своем животе то мощное и
упругое прикосновение, которое она так исступленно ждала. Сильные руки
подняли ее, и вот она лежит на правом боку, лицом к проходу. Меньше
метра отделяет ее от близнецов - англичан еще школьников.
Она совсем забыла об их существовании. И вдруг осознала, что они
не спят и смотрят на нее. Мальчишка был ближе, но девочка почти
навалилась на него, чтобы лучше все увидеть. Затаив дыхание, они
рассматривали Эммануэль, и глаза их блестели возбуждением и
любопытством. Мысль, что весь этот пир сладострастия происходит на
глазах у маленьких близнецов, чуть было не отправил Эммануэль в
обморок, но тут же она успокоилась - ничего страшного, если они
увидят.
Она лежала на правом боку, согнув ноги в коленях и чуть приподняв
крестец. Ее соблазнитель вошел в нее сразу, одним ударом погрузившись
во влажную глубину Эммануэль до самого дна.
Горячая, взмокшая, билась Эммануэль под напором фаллоса. И он,
чтобы насытить ее, все увеличивал, казалось, и свой размер, и силу
ударов. В тумане блаженства Эммануэль успела радостно удивиться, как
удобно устроился внутри нее этот таран. Значит, подумала она, в ней
ничего не атрофировалось за долгие месяцы бездействия, ведь почти пол
года ни одни мужчина не обжигал ее своим жалом.
Она сдерживала себя и отдаляла наступление оргазма. Это получалось
у нее легко: почти с детства научилась она продлевать наслаждение
ожидания, гораздо выше, чем сладкие судороги, ценила она нарастающее
сладострастие, высшее напряжение бытия, которым умело управляли ее
легкие пальцы, порхавшие с легкостью смычка по упругому, как струна,
бугру входа в трепещущую расщелину, отвечая оргазмом на безмолвные
вопли плоти, пока, наконец, она не разрешала себе финал, чтобы биться
в страшных, подобных конвульсиям смерти, конвульсиям сладострастия.
Но после такой смерти Эммануэль воскресала, готовая вновь и вновь
испытать ее.
Она взглянула на детей. Их лица утратили всю свою высокомерную
напыщенность.
Дыхание участилось, обнимавшие ее руки напряглись, по разбуханию и
пульсации пронзавшего ее инструмента она поняла, что вулкан близок к
извержению. И всякой ее сдержанности пришел конец. Струя ударила ее,
словно хлыстом, и погнала в пароксизмы наслаждения. Все время пока он
изливался, мужчина держался в самой глубине, чуть ли не у горлышка
сосуда жизни, и даже среди самых сильных судорог у Эммануэль хватало
воображения увидеть, как жадно, подобно раскрытому рту, выпивает
сейчас ее сосуд эти белые густые струи.
Но вот все кончилось и Эммануэль застыла неподвижно.
Белое покрывало сползло на пол с Эммануэль, но она лежала нагишом,
свернувшись, как ребенок, калачиком.
Пробуждение было медленным, сознание постепенно возвращалось к
ней. Она повернулась на спину, рука опустилась на пол, нашаривая
упавшее покрывало. И вдруг Эммануэль замерла: в проходе стоял мужчина
и разглядывал ее. Она увидела белые брюки и огромную выпуклость под
ними как раз на уровне своего лица.
Незнакомец наклонился, поднял с пола юбку и полувер. К ним
впридачу чулки, пояс, туфли. Затем он выпрямился и сказал:
- Пошли.
Путешественница села на ложе, коснулась ступенями шерсти ковра и
приняла протянутую ей руку. Одним резким движением поднятая с места,
она двинулась вперед, нагая, словно высота и ночь переменили все
обычаи мира.
Они вошли в ту самую туалетную комнату, где совсем недавно
Эммануэль так волновали прелести стюардессы.
Она сцепила пальцы на его затылке и широко распахнула ноги - так
легче было проникать в нее. Слезы полились по ее щекам - столь мощно
раздирала ее лоно сказочная змея, несмотря на всю осторожность своего
хозяина. Эммануэль корчилась, царапалась, хрипела, бормотала что-то
невнятное. И когда он, наконец, вышел из нее, она все еще не могла от
него оторваться. Она не заметила, как ее бережно поставили на пол, и
только тихий голос привел ее в чувство:
- Тебе было хорошо? - услышала она вопрос.
- Я вас люблю, - пробормотала она. - Хотите меня еще раз?
Размерено, не спеша, словно совершая какой-то торжественный
церемониал, она направляла на себя струю душа, намыливалась, смывала
мыло, вытиралась араматизированным полотенцем, опрыскивала из
пульверизатора затылок, шею, подмышки, волосы лобка, расчесывала
шевелюру.
Дамы и девицы, допущенные в этот изысканный мужской клуб,
демонстрируют здесь свои ноги и грудь: по субботам и воскресеньям
сквозь легкую прозрачную ткань одежды на трибунах ипподрома и
совершенно обнаженными в другие дни недели - у бассейна.
Совсем рядом с Эммануэль, так, что она иногда чувствует
прикосновение коротко остриженных волос к своим бедрам, лежит, положив
голову на скрещенные руки, молодая женщина. Ее тело мускулисто, как у
юной кобылицы. Она говорит, хохочет; смех ее отражается от поверхности
воды. У нее красивый голос, и красота его еще более подчеркивается
смелостью ее выражений.
Игра воды вокруг ее ног занимали ее больше, чем зрелище красивых
обнаженных женских тел.
- А где она надеялась тебя увидеть? Хотя это не трудно угадать...
- Она сказала мне, что в последний раз видела меня на корме
"Флибустьера" в конце праздника. Безоружной, беззащитной, между двумя
разбойниками-матросами, которые будто бы собирались разделить между
собой мои манатки.
- И как? У них это получилось?
- Я не помню, - рассмеялась Ариана.
Оторвав, наконец, взгляд от воды, Эммануэль не могла не
восхититься, с какой продуманной непринужденностью распускают
купальщицы тесемки бикини, будто бы для того, чтобы не оставлять белых
пятен на загорелых телах, а на самом деле, чтобы проходящие мимо
знакомые и друзья еще раз полюбовались ими, получая в ответ на свои
приветствия небрежные кивки.
Но вот одна из них, с дикой гривой волос, рассыпанных по плечам и
достигающих бедер, лениво поднимается, встает на краю бассейна, зевая
и потягиваясь. Ноги ее широко расставлены, и сквозь тонкую ткань
бикини открывается перед Эммануэль зрелище потаенных прелестей:
выпуклый холмик и широкое бесстыдное отверстие, и это бесстыдство так
контрастирует с невинным выражением лица обладательницы львиной гривы.
На ногах... На прелестных мальчишеских ногах. Да, ноги были именно
мальчишескими: с резко очерченными лодыжками, крепкими икрами и узкими
бедрами. Их пропорциональность и легкая сила были на вид приятнее
вызывающих смутные ощущения ног женщины. Их легче можно было
представить бегущими по песку пляжа, отталкивающимися от трамплина,
чем покорно расслабившимися навстречу нетерпеливому желанию. Таким же
был и живот: спортивным, мускулистым, с четко обозначенными мышцами, и
даже маленький треугольный клочок ткани внизу - вроде того, каким
пользуются обнаженные танцовщицы - не казался здесь непристойным.
Остроконечные груди были столь малы, что ленточке бикини и нечего
было, собственно, скрывать. "Прекрасно, - подумала Эммануэль. - Но
зачем она надевает что-то на грудь. С обнаженной грудью было бы куда
лучше, и никому бы это не внушало нескромных мыслей". По правде
говоря, она тут же усомнилась в правоте своего последнего суждения.
Она спросила себя, что могут почувствовать эти маленькие груди, и ей
вспомнилась она сама и та радость, которую она испытала, когда ее
груди только-только начали обозначаться. А ведь тогда ее груби были
поменьше, чем эти. Они - теперь она пригляделась повнимательнее - и не
так уж не заслуживают внимания. Просто подействовал контраст с бюстом
графини де Сайн.
А эти узкие бедра!
А вся стать школьницы!
А длинные густые косы, прикрывающие эту розовую грудь. Косы просто
ошеломили Эммануэль.
Только потом Эммануэль узнала, что эту "школьницу" зовут Мари-Анж.
Проходя мимо свой комнаты, Эммануэль вспомнила о большой
фотографии у изголовья постели. Она была изображена там абсолютно
голой - вдруг гостья уведет этот портрет.
- Это твоя комната? - спросила Мари Анж. - Можно посмотреть?
И, не дождавшись ответа, откинула бамбук.
- Какая огромная кровать, - расхохоталась она. - Сколько же вас
умещается в ней?
Эммануэль покраснела.
Мари-Анж увидела фотографию:
- Какая ты красивая? Кто тебя снимал?
- Один художник, приятель моего мужа.
- А у тебя есть другие портреты? Их надо тоже держать здесь. Ты
ведь здесь занимаешься любовью?
Девочка замерла, любуясь расстилавшимся перед нею пейзажем. Затем,
совершенно естественным видом, она расстегнула высоко подвязанный
пояс, стягивающий ее талию, и бросила на красное плетеное кресло. Без
промедления она сверкнула молнией пестрой юбки, и та упала к ее ногам.
Переступив через юбку, бросилась в шезлонг и взяла один из журналов,
лежащих на столике. На ней была только длинная блузка, доходившая до
бедер, да узенькие, похожие на мужские плавки-трусы.
- Ой, я так давно не видела французские журналы!
В шезлонге Мари-Анж устроилась быстро. Она вытянула
благопристойные прижатые друг к дружке ноги и развернула журнал.
Эммануэль вздохнула, пытаясь прогнать смущение ее мысли, и
расположилась напротив Мари-Анж.
Мари-Анж погрузилась в чтение, спрятав за журналом свое лицо.
Но неподвижной она оставалась ненадолго. Вот ее тело начинает
вздрагивать, словно начинает резвиться и взбрыкивать молодой
жеребенок. Она подняла левую ногу и положила ее на подлокотник кресла.
Эммануэль бросила взгляд на выглядывающие из-под блузки трусики. Рука
Мари-Анж оторвалась от журнала, опустилась виз, нашла под нейлоном
трусиков какую-то точку и замерла там. Затем она снова задвигалась -
трусов уже не было видно. Теперь средний палец был опущен, только он
касался кожи, а другие пальцы образовали над ним как бы раскрытые
надкрылья. Сердце Эммануэль забилось так сильно, что она испугалась,
что этот стук услышат в доме. Она облизнула внезапно пересохшие губы.
Мари-Анж продолжала свои забавы. Теперь опустился вниз и большой
палец, опустился и раздвинул нежную плоть. Остановился, словно
задумался и, помедлив немного, стал описывать круги, дрожа еле
уловимой дрожью. Невольный стон вырвался из губ Эммануэль. Мари-Анж
опустила журнал и улыбнулась.
- А ты разве не ласкаешь себя? - Голова ее лежала на плече, в
глазах светился огонек. - А я всегда это делаю, когда читаю.
Эммануэль только кивнула головой, слов у нее не было. Мари-Анж
отложила журнал, положила руки на бедра и одним рывком сдернула с себя
трусики. Она поболтала в воздухе ногами, чтобы окончательно
освободиться от этой части туалета. Затем она расслабилась, закрыла
глаза и двумя пальцами раздвинула розовое влажное отверстие.
- А-а, хорошо. Вот как раз в этом месте. Ты согласна со мной?
Эммануэль не могла отвечать, и Мари-Анж продолжала тоном
непринужденной светской беседы:
- Я люблю это делать долго. Потому что я никогда не трогаю высоко.
Самое лучшее - просто делать туда-сюда в дырочке.
И она продемонстрировала этот способ. Через несколько минут ее
поясница выгнулась дугой, и Эммануэль услышала стон похожий на жалобу:
- О, я не могу больше удержаться...
Палец трепетал, как стрекоза над цветком. Стон превратился в крик.
Бедра раскрылись и снова сжались, не выпуская руку из своих тисков.
Она кричала долго и громко и, наконец, затихла, еле переводя дыхание,
открыла глаза:
- Это в самом деле очень хорошо, - прошептала она.
И снова, наклонив голову, она начала, медленно осторожно вводить
внутрь себя средний палец. Эммануэль кусала губы. Когда палец скрылся
в глубине, Мари-Анж снова издала протяжный стон. И вот она уже другая
- она просто лучится здоровьем, удовлетворенностью, сознание
выполненного долга.
- Поласкай и ты себя, - деловито предлагает она Эммануэль.
Эммануэль колеблется, но колеблется не долго. Она встает и
расстегивает шорты. Они падают на пол, Эммануэль вытягивается в
кресле, а Мари-Анж располагается рядом, на мягком плюшевом пуфе. Обе
теперь одеты совершенно одинаково: прикрыт только бюст. Мари-Анж почти
касается губами щели своей подруги:
- А как ты это делаешь?
- Как все, - отвечает Эммануэль, думая о легком дыхании девочки,
коснувшемся ее бедер. Если бы она положила на бедра руку, это
разрядило бы напряжение, и Эммануэль не так бы стеснялась, может быть.
Но Мари-Анж не прикоснулась к ней. Она сказала только:
- Дай мне посмотреть.
Мастурбация была для Эммануэль всегдашней помощью и успокоением.
Это был самый надежный способ отъединиться от мира, в эти минуты
словно непроницаемый занавес спускался на нее, и по мере того, как ее
пальцы делали свое дело, спокойствие нирваны воцарялось в ней. На этот
раз она не собиралась оттягивать наслаждение. Ей хотелось поскорее
найти знакомую страну и упасть на родную почву в сладком обмороке
оргазма.
Она очнулась и услышала новый вопрос Мари-Анж:
- А кто тебя научил этому?
- Я сама. Просто мои пальцы открыли, что они могут делать, -
усмехнулась Эммануэль. Как всегда в такие минуты настроение у нее было
отличное.
- И ты умела это делать уже в 13 лет? - недоверчиво осведомилась
Мари-Анж.
- О, гораздо раньше! А ты?
Мари-Анж не ответила и продолжала спрашивать:
- А где тебе приятней всего ласкать? в каком месте?
- О, во многих! И везде, знаешь, ощущения разные: и вверху, и
посередине, и совсем внизу. А разве с тобой не то же самое происходит?
И опять Мари-Анж уклонилась от ответа. Она сказала:
- А играешь ты только с клитором?
- Нет, что ты! Ведь самая маленькая дырочка, уретра, тоже очень
чувствительная. Я кончаю, как только прикоснусь к ней
- А еще что ты делаешь?
- Ну, я люблю ласкать губы и проникать за них туда, где самое
мокрое место...
- Пальцами?
- Пальцами и еще бананами (в голосе Эммануэль послышалась даже
гордость своей изобретательностью). Банан далеко может пробраться, до
самого дна. Я их сначала очищаю. Только нужно, чтобы они были
созревшими. Лучше всего такие, какие продают здесь на Плавучем рынке -
длинные, зеленые...
Воспоминания об этом удовольствии подействовали на нее так, что
она, совсем забыв о свидетельнице, положила пальцы на свое лоно и
начала мять его ими. И все-таки ей хотелось, чтобы в нее проникало
сейчас что-нибудь более реальное. Она повернулась лицом к Мари-Анж,
закрыла глаза, широко раскинула ноги и после нескольких секунд
ожидания начала пронзать себя двумя сложенными пальцами. Быстро.
Сильно. Через три минуты все было кончено.
- Видишь, я могу ласкать себя несколько раз подряд.
- Ты это делаешь часто?
- Да.
- Сколько раз в день?
- По-разному. Понимаешь ли, в Париже у меня было не так уж много
свободного времени, надо было ходить на факультет, бегать по
магазинам. Больше двух раз у меня не получалось: утром, под душем, ну
и вечером, перед тем как заснуть, парочку раз. Ну если ночью проснусь
тогда, конечно, тоже. а вот во время каникул я ничем другим не
занималась, а могла радовать себя помногу. А сейчас у меня как раз
каникулы!
Эммануэль был счастлива, что она может говорить о таких вещах. И
особенное удовольствие заключалось в том (хотя она не могла в этом
признаться), что она мастурбировала перед этой девочкой, что та любит
на это смотреть и знает толк в наслаждении. Господи, до чего же она
хороша! Эти прекрасные волосы и бедра, так невинно и бесстыдно
обнаженные перед старшей подругой!
- Ты о чем задумалась, Мари-Анж? У тебя такой грустный вид...
Эммануэль погладила девочку по волосам.
- Я думаю о бананах, - вздохнула Мари-Анж.
Она смешно наморщила нос, и обе они принялись хохотать, чуть не
задохнувшись от смеха.
- О нет, этот способ не для девушек! Что угодно, но только не это.
- А как ты начинала с мужчинами?
- Меня лишил невинности Жан.
- У тебя никого не было до мужа! - воскликнула Мари-Анж с таким
негодованием, что Эммануэль пришлось как бы простить у нее прощения.
- Нет, то есть почти нет. Разумеется, были мальчики, которые меня
ласкали, но это все было не по-настоящему.
Эммануэль вздохнула и продолжала:
- Вот Жан, он занялся со мной любовью сразу же. Потому что я его
любила.
- Прямо так сразу?
- На второй день нашего знакомства. Он пришел в гости к моим
родителям, они у кого-то познакомились. Он сидел за столом и все время
смотрел на меня, и видно было, что я ему очень понравилась. Потом,
когда ему удалось остаться со мной вдвоем, он задал мне множество
вопросов: сколько у меня поклонников, люблю ли я заниматься любовью. Я
была ужасно смущена, но рассказала ему всю правду. И он тоже, как и
ты, хотел знать все в точности и в подробностях. А на следующий день
он пригласил меня покататься. Посадил меня рядом с собой и одной рукой
вел машину, а другой обнимал меня и начал ласкать, сначала плечи,
потом грудь. А когда мы остановились на лесной дороге в Фонтенбло, он
первый раз поцеловал меня. И сказал мне так, знаешь, строгим тоном:
"Ты девушка, сейчас я сделаю из тебя женщину". И мы сидели в машине
прижавшись друг к другу долго-долго. Сердце у меня билось
сильно-сильно, а потом успокоилось. Я была счастлива. Все произошло
именно так, как мне представлялось. Жан велел мне стянуть с себя
штанишки, и я сразу же его послушалась - мне хотелось помогать ему, не
быть пассивной участницей свой собственной дефлорации. Он положил меня
на сиденье, а сам встал в раскрытой дверце. И совсем не играл со мной,
вошел сразу и так умело, что ничуть не было больно. Наоборот, почти
тут же стало так приятно, что я отключилась. Я пришла в себя
полностью, когда мы уже сидели в ночном ресторане за столиком на
двоих. Потом Жан спросил номер, и мы занимались любовью до самой
полуночи. Я быстро всему научилась.
- А что сказали твои родители?
- Да ничего. Назавтра я всем растрезвонила, что я уже не девушка,
что у меня есть любовник. И они нашли это совершенно нормальным.
- И Жан попросил твоей руки?
- Да вовсе нет! Мы и не помышляли о женитьбе. Мне было неполных
семнадцать, я только что сдала свой "бак".
- А с кем? - оживилась Мари-Анж.
- С двумя мужчинами, которых я никогда не знала раньше. Я даже не
знаю, как их зовут.
- Они все от тебя получили?
- Да!
- А сначала они поиграли с тобой?
- Да!
- А они вошли в тебя глубоко?
- О да! Очень глубоко!
Эммануэль инстинктивно прижала ладонь к низу живота.
- Поласкай себя, пока будешь рассказывать, - распорядилась
Мари-Анж.
Эммануэль отрицательно покачала головой. Мари-Анж всматривалась в
нее осторожно.
- Ну, давай, - настаивала она. - Рассказывай!
На зов Эммануэль появилась служанка - прямой стан, черные волосы с
цветком в прическе, пестрый саронг - подлинная мечта Гогена. Обе
собеседницы немного приоделись: Эммануэль влезла в свои шорты,
Мари-Анж натянула трусики. Пестрая юбка по-прежнему лежала на кресле.
Потом, вняв настойчивым просьбам Мари-Анж, Эммануэль принесла все свои
"голые" фотографии. И тогда вопросы возобновились:
- Послушай, а ты мне ничего не говорила о том, что у тебя было с
фотографом.
Когда вечером свежий, только что из-под душа, Жан вошел в комнату
жены, он увидел ее сидящей нагишом на кровати. Он подошел к ней, она
обняла его за бедра и потянулась вперед, жадно раскрыв рот. Она
прилипла к бедрам мужа, и в считанные секунды изящный жезл превратился
в могучую палицу. Эммануэль втянула его в себя, и он окончательно
отвердел. Тогда Эммануэль принялась лизать эту дубину по всей длине,
проводя языком по голубым вздувшимся венам. Жан пошутил: "Ты
напоминаешь мне человека, жующего кукурузный початок". И тогда, чтобы
сходство было полным, Эммануэль пустила в ход свои маленькие зубы. А
чтобы загладить боль, она стала дуть на кожицу, поглаживать тестикулы,
проводя по ним языком. Она заглатывала фаллос все больше и больше, не
боясь задохнуться. Делала она все это, расторопно, с наслаждением.
То, что чувствовал ее язык и губы, передавалось грудям и лону. Она
постанывала, на мгновение выпускала фаллос изо рта, щекотала его
языком, и снова проглатывала трепещущую плоть.
Жен обеими руками сживал голову жены. Но вовсе не для того, чтобы
руководить ее движениями и регулировать их ритм. Он великолепно знал,
что вполне может положиться на ее умение. Она научилась этому как-то
сразу и исполняла это лучше других. В иные часы Эммануэль заставляла
мужа просто изнемогать от наслаждения: она не останавливалась подолгу
ни на одной определенной точке, собирала нектар с любого цветка,
заставляя жертву издавать отчаянные стоны, жалкие мольбы, заставляя
извиваться, иступленно кричать, пока, наконец, она не завершала свой
шедевр. Но сегодня ей хотелось дарить более безмятежные радости. Она
только добавила к губам и языку ритмические движения рукой, чтобы
выжать из Жана все, до последней капельки. И когда поток хлынул,
Эммануэль пила из него медленно, глубокими глотками, а последнюю,
самую драгоценную каплю, она слизнула языком.
Она была так готова к оргазму, что пролилась, едва только Жан
склонился к ее лону и коснулся губами маленького напряженного бутона
плоти.
- Теперь я тебя возьму, - пробормотал Жан.
- Нет, нет! Я хочу пить из тебя снова. Скажи, что ты дашь мне этот
напиток. О, ты прольешься ко мне в рот опять, скажи, скажи мне это, я
тебя прошу. Это так чудесно, я это так люблю!
- А твои подружки, когда меня здесь не было, ласкали тебя так же
хорошо? - спросила она, когда оба они перевели дыхание.
Он рухнул на нее, и в ту же минуту ей так сильно захотелось быть
взятой, как ему захотелось взять ее. Двумя пальцами левой руки она
сама раздвинула свое лоно, а правая потянулась к древку, помогая ему
погрузиться так же глубоко в другое отверстие, как только что оно
погружалось в ее горло. Но ей хотелось чувствовать его и сейчас
губами. Он целовал ее рот, проводил по ее губам языком, но воображение
помогало ей почувствовать на губах пряность семени, и то наслаждение,
которое полнила ее внизу, бурлило и в ее горле. И она умоляла: "Еще!
Еще! Пронзи меня! Сильнее, крепче!".
Она чувствовала, как в ее глубинах фаллос припал к устам матки и
спаялся и ними - так пчела проникает к цветку в поисках нектара. Ей
так хотелось, чтобы Жан пролился, и она так старалась, чтобы и живот
ее и зад убедили его не медлить: каждый мускул ее тела, тела гибкого,
хищного зверя, старался помочь мужчине поскорее испытать последний
трепет. Но Жан хотел быть победителем в этой борьбе, хотел чтобы
первой изнемогла она. И он наносил ей удары быстрые, могучие,
стараясь, чтобы его кинжал прошел в ней как можно больший путь,
погружая его в раскрытую рану по рукоять и почти весь потом вытаскивая
его наружу. Яростно, со стиснутыми зубами, трудился он над нею, жадно
вслушиваясь в ее хриплые крики, выпивая ее горячий запах. А она билась
под ним, подскакивала словно под ударами хлыста, царапала спину и
кричала, кричала, кричала, кричала...
И, наконец, и крики, и дыхание, оборвались, и она вытянулась,
успокоенная, едва ощущая свое тело, но в душе сожалея, что такое же
возбуждение не овладело и ее рассудком, что ее мозг не смог так же
трепетать и биться, как трепетала и билась только что ее влажная
плоть.
Ей не хотелось, что он двигался, и Жан, словно поняв это, застыл
на ней неподвижно. Она прошептала:
- Я бы хотела заснуть вот так с тобою во мне.
Он прижался щекой к ее щеке. Черные завитки щекотали ему губы. Он
потерял счет времени - сколько же оставались они в таком положении?
Потом он услышал шепот:
- Я умерла?
- Нет, ты живешь во мне, а я в тебе.
Он крепко сжал ее и она задрожала.
Любовь моя, мы и в самом деле одно существо. Я - только частица
тебя.
Он с нежностью поцеловал ее, и это было толчком к пробуждению.
- Возьми меня опять! Еще глубже! Раскрой меня, разорви! Доберись
до самого сердца!
Она просила и смеялась своим же просьбам:
- Лиши меня невинности! Я тебя люблю! Я готова! Я тебе отдамся!
Сломай меня!
Он принял условия игры:
- Отодвинься чуть-чуть. Так, теперь опустись немного. Не бойся,
делай все, как я скажу.
- Да, - прошептала она, млея от искушения. - Да, - повторяла она.
- Делай все, что захочешь! Не спрашивай меня - делай!
Ей хотелось найти в себе способность погрузиться еще глубже в
сознание того, что ее берут, совершенно отдаться на волю своего
обладателя, быть его безвольной игрушкой, чтобы ее ни о чем не
просили, а только приказывали ей быть слабой, покорной, послушно
открывающейся навстречу любым желаниям.
- Там вам даже будут петь серенады, если станете заниматься
любовью. Днем под солнцем, на мягком песке или в тени сахарных
деревьев вы всегда сможете найти прелестного мальчика, готового вас
развлечь и сделать счастливой всего за один текаль. А ночью вы будите
лежать на пляже, на границе воды и суши, и волны будут гладить ваши
волосы и плечи, а глаза ваши будут устремлены к далеким звездам, и к
вам будет склоняться прекрасное юное лицо... Ах, надо не упускать
шанса быть женщиной!
Зал был похож на любой купальный зал в Европе. Японка в расшитом
крупными цветами кимоно встретила их, сгибаясь в поклонах, прижимая
руки к груди. Она повела их по длинным коридорам, сквозь запах
горячего пара и духов, потом остановилась перед какой-то дверью и
снова чуть ли не перегнулась пополам. Все молча, и Эммануэль подумала,
уж не немая ли она.
- Ты можешь войти сюда, - сказала Ариана. - Все массажистки
одинаковы. Я буду в соседней кабинке. Через час встретимся.
Эммануэль растерялась: она никак не ожидала, что Ариана оставит ее
одну. Дверь, распахнутая перед нею японкой, вела в маленький банный
зал, освещаемый низкоподвешеными лампами. Возле массажного стола ее
ждала совсем молоденькая азиатка. На ней был голубой халатик, а лицо
выражало приветливость радушного хозяина, встречающего долгожданного
гостя. Она тоже поклонилась, произнесла несколько слов, совершенно не
заботясь, понимают ли ее, подошла к Эммануэль и легкими пальцами стала
расстегивать одежду.
Когда Эммануэль оказалась раздетой, девушка показала ей рукой на
бассейн, наполненный голубой благоухающей водой. Она провела смоченной
в воде рукой по лицу клиентки и приступила к процедуре: стала
методично намыливать ее плечи, спину, живот. Эммануэль задрожала,
когда покрытая горячей пеной губка заскользила по внутренней
поверхности ее ног.
Омовение закончилось, тело Эммануэль было вытерто горячим
полотенцем, и сиамка жестом пригласила Эммануэль вытянуться на обитом
шерстью столе. Сначала она поколачивала ее ребром ладони легкими
умелыми ударами, пощипывала мускулы, нажимая на крестец и икры,
потягивала фаланги пальцев, долго мяла затылок, похлопывала по голове.
Эммануэль чувствовала себя превосходно в охватившей ее полудреме.
Затем массажистка вооружилась двумя аппаратами, каждый величиной
со спичечный коробок. Укрепила их на тыльной стороне ладоней, и
аппараты сразу же загудели, как запущенный детский волчок. Гудящие
руки начали медленно двигаться по обнаженному телу, проникая во все
выемки и впадины, скользя по ключицам, под мышками, между грудями,
между ягодицами. Затем они перешли к внутренней поверхности бедер,
выискивая там самые чувственные точки. Эммануэль дрожала всем телом.
Ее ноги раздвинулись, она грациозными движениями подняла нижнюю часть
живота, и губы ее открылись, словно подставляя себя для поцелуя, но
гудящие руки отодвинулись и поднялись к груди. Они двигались там взад
и вперед, подобно утюгу, разглаживающему каждую складку ткани. Когда
послышался еле уловимый стон Эммануэль, руки добрались до сосков и
поползли по ним, то слегка касаясь их верхушек, то глубоко и сильно
вдавливая их. Поясница Эммануэль начала двигаться, словно ее
подбрасывали волны. Она выгнулась дугой, закричала. Но руки все
продолжали свою упоительную работу, пробегая по груди, пока
потрясающий оргазм не погрузил Эммануэль на время в безразличную
вялость.
Массажистка немедленно возобновила свои заботы о плечах, руках,
лодыжках клиентки. Эммануэль медленно приходила в себя. Она открыла
глаза и улыбнулась слабой извиняющейся улыбкой. Юная сиамка ответила
ей понимающей гримаской и что-то произнесла вопросительным тоном. И
тут же потянула длинные тонкие пальцы к самому низу живота, приподняла
брови, как бы спрашивая позволения. "Да", - кивнула Эммануэль. Руки,
снабженные вибромассажером, тщательно трудились на поверхности и в
каждой складке внутри, зная в совершенстве искусство извлекать
максимум наслаждения. Безо всякой предосторожности, не давая
передышки, уверенная в результате сиамка-волшебница виртуозно
дополняла электрическую мощь инструмента порханием, легким царапаньем,
растиранием.
Эммануэль сопротивлялась изо всех сил, но нее хватило ненадолго.
Она начала содрогаться столь сильно, что на лице массажистки отразился
даже легкий испуг. И долго после того, как руки оставили его,
Эммануэль продолжала извиваться, судорожно вцепившись в край белого
стола.
Когда они встретились у входа, Ариана сказала:
- Жаль, что стены все таки довольно плотные. Когда ты там была
тебя можно было заслушаться. Теперь можешь меня не уверять, что больше
всего любила математику.
Мари-Анж уже четвертый день кряду приезжала к Эммануэль в
послеобеденное время. И всякий раз подвергала хозяйку обстоятельному
допросу, интересуясь - и удовлетворяя свой интерес - различными
деталями: и что проделала ее подруга с мужем в реальной жизни, и какие
сцены проносились в ее воображении.
- Если бы ты в самом деле отдавалась тем мужчинам, которым ты
отдаешься в своих фантазиях, - заметила она однажды, - ты стала бы
настоящей женщиной, с тобой все было бы конечно.
Как ни странно, при всей свободе их отношений, в одном пункте
Эммануэль не осмеливалась быть с Мари-Анж откровенной до конца. Иногда
только, неловко, с трудом, позволяла она себе намеки, не уясняя
однако, поняла ее девочка или нет. Она сама не могла объяснить себе
эту робость - ведь ничего в поведении ее подруги не заставляло
Эммануэль быть застенчивой и скрытной: едва появившись, Мари-Анж сразу
же раздевалась, ей ничего не стоило сбросить с себя все по первой же
просьбе Эммануэль, и чаще всего подруги проводили время на затененной
терассе совершенно нагими. И, несмотря на все это, возбуждение,
овладевавшее Эммануэль, выражалась лишь в том, что она разнообразила
практику на собственном теле, никогда не решалась ни притронуться к
телу подруги, ни попросить, чтобы она прикоснулась к ней, хотя
хотелось ей этого до смерти. Стыд и бесстыдство боролись в ее душе.
Доходило до того, что она спрашивала себя - не ища, впрочем, точного
ответа - не есть ли эта необычная скромность и сдержанность на самом
деле лишь высшая утонченность, которую безотчетно требовала ее
чувственность; не есть ли отказ от тела Мари-Анж, к которому она себя
приговорила, более изощренное и изысканное наслаждение, чем простая
физическая близость. В этой ситуации, стало быть, когда девчонка
располагала ею как угодно, ни в чем не уступая ей себя, для Эммануэль
открылся не источник страдания, а необычное, тонкое наслаждение.
И точно такое же, невиданное раньше, наслаждение заключалось для
Эммануэль в тайне , которая окутывала сексуальную жизнь Мари-Анж.
Эммануэль поняла, что согласившись не нарушать этой тайны, она
испытывает больше радости и плотской, и духовной; ей было сладко
ставить спектакли сладострастия, а самой не видеть сцен, поставленных
по той же пьесе другим режиссером. И, если она каждый день с таким
нетерпением ждала появления своей маленькой подружки, то, главным
образом, не для того, чтобы видеть ее наготу и быть свидетельницей ее
похотливых забав, а чтобы самой - что было, разумеется, более смелым и
волнующим - вытянувшись в шезлонге, ласкать себя перед испытующим
взглядом Мари-Анж. Очарование не исчезало и после ухода подруги:
Эммануэль по-прежнему видела перед собой удивительные зеленые глаза и
до самого вечера продолжала свои занятия любовью.
Они встретились и рассмеялись: обе были одеты в совершенно
одинаковые полуверы из черной хлопчатки и черные шорты.
- Вы носите лифчик? - поинтересовалась Ариана.
- Никогда! У меня нет ни одного, - ответила Эммануэль.
- Браво!
И Ариана крепко обхватила Эммануэль и оторвала ее от земли легко,
без заметных усилий. Кто бы мог подумать, что эта женщина обладает
такой физической силой! А Ариана между тем объяснила:
- Не верьте всем этим глупостям, что теннис или верховая езда
могут испортить грудь, если ее не упрятать в это дурацкий мешок.
Наоборот, чем больше занимаешься спортом, тем крепче она становиться.
Вот посмотрите на мою и убедитесь.
Эммануэль и глазом не успела моргнуть, как графиня стянула через
голову полувер и бросила его на землю, дав возможность оценить ее
потрясающий бюст не только Эммануэль, но и всем, кто оказался в этот
момент поблизости.
Зайдя в зал, две подружки начали играть в теннис, после чего
Эммануэль жутко утомилась.
Ариана дала сигнал к перерыву и потянула за шнур, вызывая
лестницу. Вытащила из спортивной сумки два полотенца, энергично
растерлась сама и подошла с полотенцем в руках к совершенно выбившейся
из сил подруге. Та не могла даже сама стянуть с себя полувер, он
застрял у нее под мышками, и Ариане пришлось прийти на помощь.
Эммануэль прислонилась к лестнице, бессильно раскинув руки, и
напоминала собой какое-то странное распятие...
Ариана легкими движениями вытирала ее грудь и спину, но не
прекратила это занятие и после того, как все было вытерто насухо. И к
ощущению недостатка воздуха, усталости, жажды, прибавилось новое, не
лишенное приятности. Внезапно Ариана отшвырнула полотенце и, сомкнув
руки на спине у свой ученицы, прижалась к ней всем телом. Эммануэль
почувствовала, что чужие груди трут ее грудь, и как только они
соприкоснулись, ей стало так хорошо, что сопротивляться этому натиску
она не могла. Сквозь шорты она ощутила, как тугой холмик Арианы
прижался к ней еще теснее и откинулась, а так как обе они были теперь
одинакового роста, губы Арианы оказались на уровне губ Эммануэль. И
Эммануэль получила первый настоящий поцелуй Арианы: глубокий,
исследующий поочереди, ни чего не минуя, каждый миллиметр поверхности
ее губ, ее языка, все вмятинки ее неба, ее зубы. Он был таким долгим,
этот поцелуй - минуты он длились или часы? Эммануэль забыла о своей
усталости, о своей жажде. Она стала тихонько раскачиваться, чтобы лоно
ее проснулось, бутон отвердел и нашел успокоение, прижавшись к
плотному животу другой женщины. И когда это наступило и возбуждение
достигло такой точки, что бутон ее плоти стал походить на маленькое,
но крепкое навершие копья, Эммануэль, сама не сознавая себя, сжала
ногами бедро Арианы и стала тереться о него своим лоном. Ариана
замерла, потом оторвала губы от губ Эммануэль, посмотрела на свою
добычу и засмеялась радостно, словно школьница, довольная удачной
проделкой. Этот смех смутил немного Эммануэль и объяснил ей, что в
этих сплетениях Ариана не искала никаких сентиментальных, нежных
чувств, Это был смех плотоядный, жадный, но Эммануэль все равно
хотелось, чтобы ее целовали еще, чтобы груди Арианы не отрывались от
ее груди. Но та снова, как при их встречи, подхватила Эммануэль под
мышки и подняла ее еще выше на несколько ступенек. Теперь Эммануэль
стояла на лестнице. Она подумала, что Ариана хочет поцеловать ее в
грудь, но руководительница игры держала голову на расстоянии и не
отрывала смеющихся глаз от лица своей жертвы. И прежде чем Эммануэль
сообразила, что же происходит, рука Арианы проникла под шорты и
прижалась к влажной коже Эммануэль.
Пальцы Арианы были столь же умелые, как и ее губы. Они щекотали
восставшую плоть, а потом два сдвинутых пальца решительно углубились в
тело Эммануэль, работая настойчиво и в то же время осторожно. И оргазм
буквально смыл Эммануэль, затопил ее, стремившуюся раскрыться как
можно шире навстречу столь умело берущей ее руке. Когда, наконец,
почти потеряв сознание, она соскользнула с лестнице, графиня
подхватила ее, прижала к себе, и если бы Эммануэль могла видеть в эти
минуты глаза Арианы, она не заметила бы в них ни искорки насмешки.
Однако, когда Эммануэль окончательно пришла в себя, к Ариане
вернулась ее прежняя насмешливость. Поддерживая Эммануэль за плечи,
она спросила:
- Ты сможешь передвигать ноги по лестнице?
Смущение овладело Эммануэль, она опустила голову, как пристыженный
ребенок. Ариана взяла ее за подбородок, посмотрела в ее глаза. Голос
Арианы стал хриплым. Так она еще никогда не разговаривала с Эммануэль:
- Скажи мне, другие женщину уже делали это с тобой?
Эммануэль сделала вид, что не слышала вопроса, но Ариану было
трудно провести. Она спросила еще раз:
- Отвечай же! Занималась любовью с женщинами?
Эммануэль упорно молчала. Ариана приблизила губы к ее губам.
- Пойдем ко мне, - выдохнула она. - Хорошо?
Но Эммануэль замотала головой.
Ариана все еще держала подругу за подбородок, но больше не
произнесла ни слова. И когда она, наконец, отпустила Эммануэль, ничего
в ней не показывало, что она огорчена отказом.
- Полезли наверх, - сказала она только.
Уже наверху она заметила, что забыла на площадке свой наряд. "О, и
ты оставила свой полувер! Дать его тебе?" - крикнула она и поняла, что
в первый раз обратилась к Ариане на "ты".
Ариана сделала королевский жест.
- Оставь его там. Он ничего не стоит.
И она двинулась вперед, держа в одной руке ракетку и сумку,
накинув на плечи полотенце, совсем не заботясь о том, что грудь ее
обнажена. Другой рукой она обнимала Эммануэль. Они весело отвечали на
приветствия встречных, и с каждым взмахом груди Ариана обнажалась еще
более. Эммануэль испытывала стыд и тревогу. Она поспешила расстаться с
Арианой, поклявшись про себя больше не видеться с нею. Ариана
наклонилась и едва тронула губами щеку подруги.
- До скорого, мой цыпленочек, - проворковала она и прыгнула за
руль своей машины.
И только когда она исчезла, Эммануэль пожалела, что не попыталась
ее задержать. Ей хотелось еще раз увидеть эти груди. И главное, ей
хотелось осязать их, трогать, ощупывать. Ей хотелось быть совсем голой
перед Арианой и чтобы та была так же обнажена и лежала бы на ней,
вытянувшись во всю длину своего крепкого тела. Да, пусть они обе будут
обнаженными, такими, какими они никогда не бывали, голее самых голых!
Ей захотелось прижать груди к другой груди и свою расщелину к другой
расщелины. И она хотела, чтобы ее ласкали женские руки, женские губы,
женские ноги. Если бы Ариана сейчас вернулась, с каким упоением
отдалась бы ей Эммануэль!
- Не принять ли нам душ? - спросила Эммануэль.
Би нашла эту мысль превосходной...
Как только они вошли в комнаты, Эммануэль мгновенно сбросила свои
одежды, так стремительно, будто они вспыхнули на ней. Би стала
раздеваться лишь тогда, когда Эммануэль кинула на пол последнюю деталь
своего костюма. Но сначала она сказала:
- Какое у вас красивое тело!Затем она медленно развязала ленточку
воротника. Под блузкой у нее тоже не было лифчика. Эммануэль ахнула от
изумления: у Би была совершенно мальчишеская грудь.
- Видите, какая я плоская, - сказала молодая американка.
Но смущенной она не казалась. Наоборот, она явно наслаждалась
удивлением Эммануэль. А та не могла оторвать взгляда от розовых точек,
таких маленьких, бледных, казавшихся совсем не зрелыми. Би
забеспокоилась:
- Вам кажется это уродливым?
- О нет, наоборот! Это прекрасно! - воскликнула Эммануэль с такой
горячестью, что Би даже умилилась.
- Но у вас самой такая прелестная грудь, - заметила она. - Мы с
вами удивительно контрастируем.
Но Эммануэль нельзя было переубедить.
- Что хорошего иметь большие груди? Их можно сколько угодно видеть
на журнальных обложках. А вы совсем не похожи на других женщин. Это-то
и великолепно.
Голос ее стал немного глуше:
- Я никогда не видела ничего столь волнующего. Честное слово, я не
шучу.
- Знаете, признаюсь вам, - поведала Би, медленно снимая юбку, -
это даже забавно. Мне, конечно, не хотелось бы, чтобы у меня были
маленькие груди, но вообще не иметь грудей - в этом есть даже что-то
юмористическое, какой-то изыск. И я долгое время боялась - вдруг моя
грудь начнет увеличиваться, и тогда я потеряю всю свою самобытность. И
знаете, с какой молитвой обращалась я к богу? "Боже Всемогущий, сделай
так, чтобы у меня никогда не было настоящих грудей!" И я, наверное,
была пай-девочкой, потому что добрый Бог меня услышал.
- Какое счастье! - откликнулась Эммануэль. - Это было б ужасно,
если бы ваша грудь выросла. Я вас люблю именно такой!
Да и ноги Би били замечательны: Длинные, с такой чистотой линии,
словно их писал какой-то великий художник. Узкие бедра дополняли
впечатление рафинированности и породы. Но окончательно поразило
Эммануэль зрелище, открывшееся перед нею, когда Би стянула трусики.
Лобок был начисто выбрит. Эммануэль никогда не видела, чтобы эта часть
тела так отчетливо выделяясь внизу живота и чтобы в ней было столько
кричащей женственности; ничего на свете не могло быть более красивым и
более зовущем к любви. Отсутствие волос лишало таинственности
расселину, ведущую в глубину тела. Она была открыта взору и влекла
погрузиться в темную влажную глубину. Контраст этой вызывающей
женственности с бюстом эфеба был потрясающ. Эммануэль не могла
оторвать взгляда от наготы своей новой знакомой, и ей показалось, что
кто-то трогает рукой и ее самое. "Надо, - сказала она себе, - чтобы Би
сделала это сейчас же, чтобы она раскрыла створки чудесной раковины,
эту расщелину, эту трещину. О, эта расщелина, посмотришь на нее - и
дрожь охватывает тебя". Она уже приоткрыла губы, чтобы попросить Би о
такой милости, но Би предупредила ее. Повернувшись к двери спальни,
она спросила: "Это душ?".
Эммануэль вздрогнула и, не в силах уже владеть собою, выдохнула:
- Пошли!
Гостья замерла перед распахнутой дверью и... рассмеялась:
- Но мне хотелось освежиться, а не выспаться, - сказала она.
Неужели она вправду решила, что ее пригласили вздремнуть часок,
или она притворяется невинной, подумала Эммануэль. Она посмотрела
прямо в глаза своей обнаженной подруге и - увы - не увидела в них
никакого намека.
Она приблизилась к Би.
- Ладно, мы займемся любовью под душем, - сказала она твердо и
решительно.
Стоя рядом под перекрещивающимися струями всех трех душей обе
женщины повизгивали от удовольствия.
Эммануэль сказала Би, что хочет ей показать, как можно
использовать гибкий душевой шланг. Держа шланг в одной руке, другой
она обняла подругу и попросила ее расставить ноги.
Би улыбнулась и послушно выполнила просьбу. Эммануэль направляет
сверху вниз, прямо на лобок американки струю теплой воды, потом
приближает ее и водит теперь то спиралями, то вертикально, то по
горизонтали. Видно, что ей хорошо знакомы правила игры. Вода струится
по бедрам Би.
- Хорошо? - спрашивает Эммануэль.
Би молчит, только утвердительно кивает головой, но спустя минуту
признается:
- О, очень хорошо.
Не переставая манипулировать душем, Эммануэль подается вперед и
берет губами малюсенький сосок Би. Руки Би ложатся на затылок
Эммануэль. Зачем? Чтобы оттолкнуть или прижать к себе покрепче?
Эммануэль плотнее сжимает губы вокруг этого кукольного соска, трогает
его кончиком языка, посасывает. Он тот час же вырастает под этой
лаской и Эммануэль выпрямляется, торжествуя.
- Вы видите.
И, пораженная, замолкает. Лицо Би утратило черты безмятежности и
покоя: зрачки серых глаз расширены, губы полуоткрыты. Детское лицо
исчезло, и Би, такая, какую еще ни разу не видела Эммануэль,
искаженная силой наслаждения, наслаждается без крика, без дрожь,
словно ей на хочется выдавать всю силу охватившего ее экстаза. Это
длиться так долго, что Эммануэль начинает думать, помнит ли подруга о
ее присутствии. Но вот гримаса страсти постепенно исчезает с лица Би,
и Эммануэль жалеет, что это не может длиться так вечно. Она так
поражена увиденным, что не может произнести ни слова. Би, такая же
безмолвная, улыбается ей.
И теперь Эммануэль целует ее в губы. Она стонет от удовольствия,
ощущая прикосновение кожи Би к своей. Какая это чудесная ласка сама по
себе! А ведь ее можно и разнообразить. Эммануэль еще крепче
прижимается к Би, начинает тереться своим пушистым холмиком о гладкий
лобок Би. Та догадывается, чего ищет Эммануэль: она осторожно
опускается, откидывается назад и принимает Эммануэль на свой живот.
Странный вкус ощущает Би на своих губах, вкус ароматного и сладкого
экзотического плода. Она чувствует, как судорога пробегает по
прекрасному, припавшему к ее телу, и она помогает ему, как умеет. И
она слышит слова, в которых звучит зов любви...
Эммануэль начинает намыливать тело свой подруги. Она принимается
за дело, ее руки так ловко скользят между ногами Би, что та вынуждена
защищаться:
- Нет, нет, не сразу же, Эммануэль. Я устала, дай мне собраться с
силами.
Эммануэль дает ей смыть с себя усталость, вытереться, а потом
снова припадает к ней.
- Пошли в мою постель.
Би отвечает на сразу, но потом прижимается губами к векам
вздрагивающей Эммануэль.
- Да, пошли в вашу комнату, - говорит она решительно.
Опрокинув Би на огромную кровать, Эммануэль вытягивается на ней и
начинает целовать американку в лоб, щеки, покрывает поцелуями шею,
покусывает мочки ушей, грудь. А потом соскальзывает на пол у подножья
кровати, коленопреклонная, прижимается лицом к обнаженному животу.
- О-о, - стонет она. - Как это сладко!
И она щекой, носом, губами трется об эластичную выпуклость.
- Любимая! Любовь моя!
Би не произносит ни слова в ответ. Эммануэль встревожена:
- Вам хорошо вот так?
- Да...
- Значит вы будите моей подружкой? Моей любовницей?
- Но, Эммануэль...
Би замолкает, пальцы перебирают черные волосы. Руки Эммануэль
раздвигают длинные ноги Би, прикасаются к разделяющей их щелочке
осторожно проникают туда. Би вздыхает, ее руки бессильно свешиваются
вниз, глаза закрываются. Эммануэль приближает кончик языка к узкому и
чистому, как у девочки, разрезу. Она смачивает краешки по всей их
длине, облизывает стенки, находит бутон цветка, вдыхает его аромат,
щекочет его языком, заставляет твердеть и подниматься и, наконец,
всасывает в себя маленький фаллос. Она опускает палец одной руки в
себя, а другой продолжает ласкать подругу. Пальцы Эммануэль
увлажняются, и этими влажными пальцами она поглаживает ягодицы Би. Та
приподнимается намного, как бы для того, чтобы помочь Эммануэль
проникнуть в самое тесное отверстие. Палец Эммануэль погружается туда
чуть ли не на всю длину...
И тогда Би кричит. И она кричит все время, пока Эммануэль
продолжает ее сосать, лизать и блуждать пальцами повсюду.
Первой, как ни странно, изнемогает Эммануэль. Она вытягивается
снова на теле американки. Обе они долго лежат, обессиленные, не
произнося ни слова.
Позже, когда Би, несмотря на протесты Эммануэль, уже оделась,
Эммануэль снова обнимает ее и усаживает на кровать.
- Я хочу, чтобы вы мне сказали одну вещь. Но только пообещайте
говорить правду!
Би отвечает лишь утвердительной улыбкой.
Эммануэль говорит:
- Я тебя люблю!
Би смотрит в ее глаза, пытаясь понять, какую же правду ждут от
нее. Эммануэль, посерьезнев, почти патетически вопрошает, крепко сжав
руки Би в своих руках:
- Ты уверена, что я тебе понравилась? Я хочу сказать... Нет,
подожди, дослушай меня, я тебе нравлюсь так же или больше, чем
какая-нибудь другая твоя подруга? Тебе было лучше со мной, чем с
кем-то?
Искрений смех в ответ озадачил Эммануэль:
- Почему вы смеетесь надо мною?
- Послушайте, Эммануэль, миленькая, - шепчет Би, приблизив губы к
губам слушательницы. - Я сейчас вам открою великий секрет. Со мной
никогда не бывало того, что было сегодня.
- Вы хотите сказать, что душ, что...
- Ничего! Я никогда не занималась любовью, как вы это называете, с
женщинами.
- О, - протирает лоб Эммануэль. - Я вам не верю.
- Прийдется поверить, потому что это чистая правда. И еще
признаюсь вам в одной вещи. До сегодняшнего дня, до того, как я узнала
вас, мне казалось это смешным.
- Но, - бормочет озадаченная Эммануэль, - вы хотите сказать, что
вам не нравилось?
- Не то, чтобы не нравилось, я просто этого не делала.
- Но так же нельзя!
Негодование, послышавшееся в голосе Эммануэль, заставила Би снова
рассмеяться.
- Почему? Я показалась тебе чересчур умелой? - спросила, понизив
голос, Би.
И тон ее, тон сообщницы, появившийся у нее, и это, тоже первое,
"ты", даже смутили Эммануэль.
- Вы... Ты не выглядела удивленной.
- Я была рада. Потому что это были вы.
Эммануэль задумалась на минуту. Потом, будто бы очнувшись, будто
бы ничего не было сказана из того, что было сказано только что, она
спросила еще раз:
- Так вы меня любите, Би?
Та смотрела на нее на этот раз без улыбки.
- Я вас очень люблю. Да, очень.
Но Эммануэль ожидала чего-то другого. И она задала еще один
вопрос, скорее для того, чтобы прервать молчание:
- Но... Вам понравился первый опыт? Вы довольны?
Би, словно внезапно, решилась на что-то:
- Так, а теперь, - сказала она, - я буду ласкать тебя.
Эммануэль не успела ответить, как Би уже крепко обняла ее и
бросила на кровать. Она поцеловала ее так же нежно и в то же место,
как целовали и ее. Она вытянула язык, чтобы он мог проникнуть как
можно дальше. Эммануэль сразу же охватила волна нежности, и Би не
смогла перейти к другим ласкам. Она отодвинулась было, пораженная этим
внезапным оргазмом. Но, увидев, что судороги продолжаются, она снова
приникла к своей возлюбленной и долго-долго не отрывалась от нее.
Наконец, она выпрямилась и сказала, улыбаясь:
- Вот уж не думала никогда, что мне посчастливиться пить из такого
источника! Ну, теперь ты видишь, как я тебя люблю?
- Дорогая моя, то, что в Париже называется показать грудь, в
Банкоке выглядит, как наглухо застегнутое платье, - убеждал Жан. -
Надо, чтобы все увидели, что у тебя лучший бюст в мире. Надо ткнуть им
в глаза твои груди.
И платье, которое они, наконец, подобрали, вполне годилось для
этой цели. Широкий вырез едва доходил до сосков, но стоило наклониться
и - оп-ля! - вся грудь, как на витрине. Под платье Эммануэль не
надевала ничего, даже маленькие трусики. Еще в Париже, со времени
своего замужества. она только так появлялась в свете: чувствовать себя
обнаженной в многолюдстве было для нее одной из самых утонченных ласк.
А во время танцев это ощущение еще делалось сильнее.
Платье обтягивало тело Эммануэль до бедер, как перчатка, а книзу
расширялось. И сейчас, чтобы продемонстрировать возможность платья,
Эммануэль упала в кресло. Зрелище было столь острым, что Жан сразу
ринулся на вперед, ища застежку. Одной рукой он расстегивал платье,
другая же старалась высвободить бюст Эммануэль.
Она взмолилась:
- Жан, что ты делаешь, ты с ума сошел! Мы и так опаздываем, нам
надо немедленно выходить.
Он перестал ее раздевать, подхватила на руки и понес к обеденному
столу посреди комнаты.
- Нет, нет! Платье изомнется... Ты мне делаешь больно! А если
Кристофер спуститься?... Слуги могут войти...
Но как только ее зад коснулся стола, она сама потянула платье
кверху. Согнула в коленях ноги взметнулась в воздух. Удар Жана был
короток и могуч, и оба они рассмеялись этому экспромту. Теперешняя
поспешность Жана была по-новому неожиданно приятная Эммануэль. Она
сжала руками свои груди, словно пытаясь выжать из них нектар:
собственная ласка способствовала ее неистовству не меньше, чем
старания мужа. Она закричала, в дверях столовой возник бой. Он застыл,
сложив руки на груди, и молча наблюдал за играми своих хозяев. А крики
Эммануэль разносились по всему дому.
- Сними его, - сказала Ариана.
Эммануэль кивнула головой. Ей и самой не терпелось оказаться
обнаженной: соски ее отвердели, внизу живота стало горячо и мокро. Она
сбросила бретельки с плеч, расстегнула под мышками застежки.
- Ах, - воскликнула Ариана. - Кто-то идет!
И очарование кончилось. Эммануэль вернулась на землю. Она
застегнула платье, встряхнула головой. Ариана подхватила ее за руку и
повела за собой. Слуга прошел мимо них с подносом, уставленным
бутылками. Они остановили его, попросили наполнить бокалы с
шампанским. Пили долго, молча, ничего не видя перед собой, совсем не
замечая людей, кружившихся вокруг. Становилось жарко.
Она предвкушала, как будет расстегнуто платье, как она покажет
свои ноги, почувствует, как к ее груди прижимается дотоле незнакомая
грудь, ощутит первые прикосновения. Она будет задыхаться под тяжестью
упавшего на нее тела, ею овладеют грубо, как это делаю насильники. А
может быть, наоборот: ласково, медленно, пядь за пядью погружаясь в
нее и вдруг останавливаясь, даже отодвигаясь, оставляя ее в ожидании,
раскрытой навстречу, покорной, просящей, растерянной - о, сладчайшая
отрешенность! А потом он снова возвращается, могучий, жаркий, так
невероятно ласкающий все складки ее лона, выпивающий ее до последней
капли и оставляющий ее орошенной, засеянной, нашедшей себя...
Эммануэль кусает губы, она уже готова, пусть он начнет, ведь он
должен любить это медленное овладевание плотью, ей известны
итальянские вкусы, и она им не очень-то доверяет.
У Эммануэль помутилось в глазах, а Марио, между тем, положил руку
на ее плечо, кончики его длинных пальцев коснулись начала ее грудей.
Одной рукой он осторожно развернул Эммануэль, другой он взялся за
подол платья и поднял его наискось, обнажив левую ногу женщины до
половины ляжки, а правую почти до конца.
Он не отпускал ее, и она, оставаясь в той же позе, должна была
открыть взору молодого англичанина свои поднятые вверх ноги. Затем
Марио, пощекотав пальцами ее шею, расстегнул платье. Показались голые
плечи, грудь. Марио вытянул губы, наслаждаясь этим зрелищем.
- Она прекрасна, не правда ли? - на этот раз Эммануэль поняла
вопрос.
Англичанин кивнул головой. Марио обнажил грудь женщины еще больше.
- Нравятся тебе ее ноги? - спросил он.
Вопрос был снова задан по-французски, и гость только мигнул в
ответ. Марио продолжал:
- Они очень красивые. И, самое главное, от пальцев до бедер они
созданы только для наслаждения.
Ладонью он провел по коленям Эммануэль.
- Это же ясно, что их главная функция вовсе не ходьба.
Он наклонился совсем близко к Эммануэль.
- Мне хотелось бы, чтобы вы подарили ваши ноги Квентину. Идет?
Не совсем понимая, чего от нее хотят, она решила не отказывать ни
в чем. Она оставалась неподвижной к радости Марио. Его рука снова
подтянула край платья, на этот раз гораздо выше. Платье было узким, и
Марио свободной рукой приподнял стан Эммануэль, чтобы обнажились не
только ноги, но и низ живота. В этот вечер, впервые за всю свою жизнь
в Банкоке, она, несмотря на жару, надела чулки. Взгляду открылся ромб,
образованный поясом для чулок и прозрачными черными трусиками, под
которыми благоразумно улеглись шелковистые кудряшки.
- Давай, - сказал Марио, - иди сюда!
Она видела, как приблизился к ней англичанин. Потом ощутила
мужскую руку на своих лодыжках, одну, потом другую. Затем снова одна.
А вторая пошла выше, по икрам, задержалась на коленях, потом снова
двинулась вверх и, как бы обрисовала контур бедер, замерла, не решаясь
проникнуть в последнее убежище стыдливости, вход в которое открылся
потрясенному взору.
Тогда другая рука пришла к ней на помощь, и вот они замыкают в
кольцо бедра Эммануэль, гладит их с внешней стороны, потом с
внутренней, касаясь полушарий ягодиц. И, осмелев, становятся все
настойчивее, раздвигают ноги Эммануэль, и она кусает губы, чтобы
сдержать стон.
Марио любуется сценой, но Эммануэль не видит его, пока не
открывает глаза. Встретившись со взглядом Марио, она старается
прочесть в нем одобрение и указание. Но он улыбается загадочной
улыбкой, значение которой ей не удается распознать. И тогда, словно
принимая вызов, она стягивает с себя эластичные трусики. Руки
англичанина сразу же кидаются к ней на помощь, они протаскивают
трусики по всей длине ее ног и бросают на пол.
- Да, Готхул. Так вот, там, задолго до полного созревания, девочки
посвящаются во все таинства плотской любви старшими юношами, а
маленьких юношей обучают этому девушки. И ничего грубого, животного.
Практика любви в результате многовекового опыта доведена до
высочайшего уровня изысканности. Так что эта стажировка, а она длиться
несколько лет, служит одновременно и для формирования артистического
вкуса. В промежутках между объятиями пансионеров Готхула проводят свой
досуг украшая стены дортуаров. И их рисунки, картины, скульптуры полны
самого разнообразного эротического вдохновения. Квентин рассказал мне,
что они так преуспели в своем искусстве, что пройти в этой галерей
невозможно. И видя одиннадцатилетних девочек имитирующих самые смелые
изображения этого музея любви, показывающих без всякого стеснения, без
стыда, при широко распахнутых дверях, под гордливыми взглядами своих
родителей такие живые картины, какие в Европе можно видеть только в
исправительных домах или на страницах особого рода книжек, понимаешь,
что эти Мурья не отстали от человечества на тысячу лет, но на многие
века обогнали его.
Марио замолчал. Квентин возобновил свой рассказ, и вскоре
Эммануэль услышала новый перевод.
- Самое замечательное, что эти "практические занятия", которыми
занимаются все дети племени, имеют характер системных, строгих и
хорошо разработанных правил. Это не распущенность нравов и не
врожденное отсутствие морали. Это не разврат, но этика. Дисциплина в
Готхуле довольно сурова: младшие глубоко почитают старших. Закон
строго-настрого запрещает всякую порочную связь между девушкой и
юношей. Никто не имеет право сказать, что та или иная девушка "его".
Закон строго наказывает того, кто проведет с одной из них более трех
ночей кряду. Все для того, чтобы не возникло чувство собственности и
чувство ревности. "Все принадлежит всем". Если юноша проявит инстинкт
собственности, заявит исключительные права на какую либо девочку, если
на лице его появится выражение огорчения, когда он увидит ее во время
занятия с другим, он подвергнется наказанию. Община помогает ему
вернуться на правый путь. Он должен активно помогать другим юношам в
овладении той, на кого он заявил было права. Ему прийдется не только
собственноручно ввести член своего соперника-компаньона туда, куда
следует, но еще и радоваться этой службе. Таким образом, самым тяжелым
преступлением у Мурья является не кража, не убийство (которого они,
правда, не знают), а ревность. И благодаря этому, когда молодые люди
вступают в брак, они не только обладают сексуальным опытом, причем
уникальным опытом, но они совсем другие люди: все тени, все муки, все
отчаяния нашей цивилизации им чужды. Они счастливы.
Для женщины нет ничего эротического в том, что ее супруг
оплодотворяет ее постели перед сном. Но если в полдник она позовет
своего сына, чтобы он приготовил для сестрички маленькую тартинку
спермы, - это будет эротичным, потому что такое меню еще не вошло в
употребление. Когда мещане привыкнут к этому, надо будет придумать
что-то другое.
- Вы порвете чулки, - сказал Марио. - Может быть вы и их снимите?
Она была тронута такой заботливостью. Присев на пень, она подняла
юбку. Ночной ветерок коснулся ее ляжек. Она вспомнила, что ее трусики
покоятся в кармане Марио.
- Я не могу насытиться красотой ваших ног. И ваших бедер.
Она вся напряглась в надежде и ожидании.
- Почему вам не снять и юбку, - предложил он. - Вам будет легче
идти, а мне приятнее смотреть на вас.
Эммануэль поднялась без колебаний и развязала пояс.
- А что же мне с нею делать? - спросила она держа юбку в руках.
- Повесьте на дерево. Мы все равно будем возвращаться и по дороге
заберем ее.
Плоды странного дерева были величиной то с банан, то с базуку, но
точность деталей их сохранялась независимо от размеров. Все они были
сделаны из дерева и раскрашены. Маленькое красивое пятно обозначало
отверстие канала, глубокие складки шли от края плоти. Напряженный
изгиб был воспроизведен с потрясающей жизненностью. И они висели не
только на одном дереве, на десятках, если не на сотнях деревьев. И
рядом с ними горели в подсвечниках свечи.
Эммануэль с тревогой заметила, что некоторые огоньки движутся.
Ночь посветлела, и не стоило большого труда разглядеть, что эти
огоньки - свечи в руках людей. Их было пять, шесть, больше десятка.
Как и первый, кого встретила здесь Эммануэль, они сидели на корточках
в молчании. И вдруг один из них встал, начал приближаться. Пройдя
несколько шагов, он снова привел, взгляд его был спокоен. Но тот час
же возле него оказалось двое, потом четверо людей со свечами. Один из
вновьприбывших был совсем юным, трое других постарше, четвертый почти
старик. Никто не произнес ни слова, и все они по-прежнему держали в
своих руках горящие свечи.
- Вот отличный зритель, - обрадовался Марио. - Что мы сыграем для
партнера?
Он потянулся и сорвал с ветки один из фаллосов сравнительно
скромных размеров.
- Не знаю, совершу ли я кощунство, - сказал он с довольным видом.
- Но я его совершаю смело. Во всяком случае, они не выглядят
оскорбленными.
Он протянул Эммануэль кусок расскаршеного дерева.
- Не правда ли, он приятен ан ощупь?
Она прикоснулась к дереву кончиком пальца.
- Покажите-ка им на этом макете, как ваши руки воздают честь
подлиннику.
Эммануэль облегченно вздохнула - сначала она подумала, что Марио
прикажет ей использовать олисбос, как пользуются вибраторами одинокие
женщины, и мысль о его шероховатости и нестерильности смутила ее.
Ее пальцы стали нежно гладить предмет поклонения, словно и вправду
могли заставить его проснуться. Наконец, она приняла эту пародию
всерьез и даже пожалела, что нельзя пустить в ход губы - слишком уж
запылен, неопрятен был этот инструмент.
Взгляд мужчин заметно оживился, это она могла заметить. Лица
напряглись. Тут Марио сделал какое-то движение, и она впервые увидела,
что представляет марио как мужчина. Это было гораздо ярче и толще
деревянного подобия.
- Теперь реальность должна заменить иллюзию, - сказал Марио. -
Пусть ваши руки окажутся столь же нежными с живым организмом, как с
неодушевленным материалом.
Эммануэль, не решаясь бросить священный предмет на землю,
осторожно уложила его не сук ближайшего дерева и приблизилась к Марио.
Он повернулся лицом к сидящем на корточках мужчинам, чтобы они могли
лучше его разглядеть.
Время остановилось. не слышалось ни звука. Эммануэль вспомнила о
гуманизме принципов, которые разъяснял ей Марио в этот вечер, и голова
ее закружилась. Она не могла различить, бьется ли ее собственное
сердце или это пульсирует горячая кровь Марио. Она повторяла про себя
завет "Не торопитесь с окончанием" и делала все, чтобы "наслаждение
длилось".
Наконец, она прошептала: "Пора!".
И сказав это, повернулась к дереву, увешанному приапическими
плодами. Длинная густая струя оросила листву священного дерева и
покачивающиеся на его ветвях жертвы верующих.
- Теперь надо что-то сделать и для наших зрителей, - сейчас же
объявил Марио. - Кто из них вам больше всего по вкусу?
"Боже мой", - простонала Эммануэль сквозь прижатые к лицу руки.
Нет, нет, она не может прикоснуться к этим людям, она не может
представить себе, что они прикоснуться к ней! Мари отвел ее руки,
заглянул в ее умоляющие глаза.
- Мальчик прелестен, по-моему, - изыскано важным тоном произнес
он. - Я и сам испытываю к нему слабость. Но этой ночью я его уступлю
вам.
И, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, он сделал знак юноше и
сказал ему несколько слов. Тот встал, медленно и с достоинством
приблизился к ним. В нем не чувствовалось никакой робости, скорее
некая гордливость.
Марио сказал еще что-то, и мальчик снял с себя шорты. Нагим он был
еще красивее: Эммануэль должна была признать это, несмотря на все свое
смущение. Она немного утешилась. Мальчик выглядел совершенным
мужчиной.
- Утолите жажду из этого источника, - распорядился Марио самым
обыденным тоном.
Эммануэль и не помышляла о непослушании. Она только смутно
пожалела, что перед ней не тот могучий мужчина, которого она видела
совсем недавно на берегу канала.
Она опустилась коленями на мягкую влажную траву, приняла дар в
руки. Пальцы ее немного оттянули кожицу, и она сразу почувствовала,
как увеличился вес и объем - зверь начал расти. Эммануэль прикоснулась
к нему губами, словно желая попробовать на вкус. На некоторое время
она замерла в таком положении. Затем она решила сделать судорожное,
глотательное движение, подалась вперед так, что губа коснулись голого
живота, а нос уперся в него. И вот добросовестно, ни пытаясь ни
обманывать, ни сократить работу, она начала свои упражнения.
И все-таки это было мучительно, в первые минуты она боялась, что
не справиться с подступающей к горлу тошнотой. И это было вовсе не
потому, что ей казалось унизительным заниматься любовью с незнакомым
юнцом. Та же игра, если бы Марио толкнул ее в объятия кокетливого,
благоухающего одеколоном блондинчика, та же игра, происходящая
где-нибудь в буржуазном салоне ее парижской подруги, понравилась бы ей
чрезвычайно. Да ведь она однажды чуть было не изменила ("изменила",
может быть, сильно сказано, дело было с ребенком, это совсем смешно),
чуть было не изменила своему мужу перед отлетом из Парижа, уступив
ухаживанием совершенно ошалевшего младшего брата своей любовницы.
Но этот не возбуждал ее ничуть, скорее он внушал страх. Сначала
она подумала было, что он не отмыт как следует, но тут же вспомнила о
частых омовениях у сиамцев. И все-таки удовольствие она пока не
получила. Она делала это из любезности к Марио.
"Тем не менее, - сказала она себе чуть ли не с яростью, - я хорошо
сделала работу". Почти профессиональная гордость пробуждала ее так
обойтись с мальчиком, чтобы он не мог забыть этой ночь. Зря, что ли,
ее муж считает, что ни одна женщина в мире не может сравниться с нею в
умении работать языком и губами!
Мало-помалу она стала заводиться и сама. Она уже не понимала, кому
принадлежит этот плод. Она начала пожирать его с такой силой и жаром,
что он почти разрывал ей горло. Она чувствовала, как растет напряжение
внизу живота., как там набухают и твердеют все части ее гениталий.
Наконец, она закрыла глаза и позволила своим ощущениям безраздельно
овладеть ею. В момент, когда ее ласки достигали цели, горячая струя
доставляла ей наслаждение не меньше, чем это бывало с Жаном. Плевать,
что на нее смотрят несколько пар глаз, - она доставляет радость прежде
всего себе! Еще до того, как опустошенный сосуд покинул ее рот, она
коснулась кончиком пальца своего венчика между ног и, обессиленная
оргазмом, почти упала в объятия Марио.
Он первый раз наградил ее поцелуем в губы.
- Разве я не обещал вам, что вы будете отдавать себя по частям, -
спросил он, когда, освободившись, она присела возле кирпичной стены. -
Вы довольны?
Она была довольна. Но смущение все же не покинуло ее до конца, и
потому она промолчала. Он мечтательно произнес:
- Это очень важно для женщин - пить как можно больше этот напиток
из разных источников.
- Вы не передумаете? - не успокаивался Марио.
Она отрицательно мотнула головой: Господи, если бы он приказал ей
отдаться сейчас десяти мужчинам, она не стала бы ему перечить.
Но он попросил ее отдаться только одному. Она скинула с себя юбку
и вытянулась на диване, прижавшись спиной к ласкающей мягкости
подушек. Широко раздвинув ноги, она обняла бедра человека, осторожно
погружавшегося в нее. Когда проникновение стало полным, Марио, до того
держащий голову Эммануэль, осыпая ее поцелуями, встал и занял позицию
позади молодого человека. Он тоже обнял ее за бедра, и руки марио
соединились с руками Эммануэль не пояснице сам-ло.
Она слышала, как он застонал от наслаждения. Потом стоны
превратились чуть ли не в крики, и сквозь них она услышала голос
Марио:
- Теперь я вошел в вас. Я пронизываю вас копьем в два раза более
острым, чем у обычного мужчины. Вы чувствуете это?
- Да, это чудесно, - простонала Эммануэль.
Могучий поршень сам-ло на три четверти вышел из Эммануэль, потом
снова вернулся и начал, все увеличивая темп, свое движение. Она не
знала, доставляет ли ему Марио радость или боль, ей было не до этого;
она рычала, извиваясь на подушках. Двое мужчин соединили с ее криками
свои. Эти крики разорвали предутреннее молчание, и собаки в окрестных
домах начали отчаянный концерт. Но эти трое ничего не слышали - они
были в другом мире. Руки сиамца сжимали грудь Эммануэль, и она
посылала свое тело ему навстречу, помогая ему как можно дальше
проникнуть в нее, желая, чтобы он разорвал, разодрал ее.
Марио чувствовал, что силы сам-ло неисчерпаемы, но сам он почти
уже опустошил себя. он вонзил свои ногти в спину юноши, как бы давая
ему сигнал. Извержение двух вулканов шло одновременно, сам-ло
изливался в лоно Эммануэль, получая с другой стороны такие же дары.
Эммануэль же кричала так, как ей никогда не приходилось кричать
раньше. Горький, пряный вкус она ощущала чуть ли не в горле. Ее голос
рикошетировал от черной воды канала, и нельзя было понять, к кому
обращены ее слова:
- Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю...