***
В зеленом веке, в центре двуязычья
привычку уязвить другой привычкой,
дойдя с тобой до уровня песка.
Двух раковин умелая попытка
взглянуть в глаза доверчивой улитке,
мечтающей попробовать мускат
закатных четвергов, застолий с хмелем,
где все уже давно друг другу верят,
в магическом кристалле распознав
дымок жаровни, уголок тетради,
в которой "Боже мой" и "Бога ради"
в коротких строках спорят допоздна.
***
В пустыне нашей только "о" да "а"
остались от оазиса, в тени
минуты длятся дольше, потяни
за ниточку, и кончится жара.
За одуванчик - отдуваться нам.
Его пыльца уже на воротник
готова прыгнуть. Мы опять одни.
Пластинка лета мной заведена.
Июнь блефует, ворожит Пиаф,
эффект суфле воздушного творя.
Мы "о" да "а" берём из букваря
и застываем радостно в дверях,
обрывки предсказаний разметав
по комнате.
***
Шалфей, мелисса, реплика репейника.
Как сладко Одиссею в роли пленника,
смекнувшего, что девять лет - не срок
для странствий, утоляющих фантазии,
для войн, столь неразборчиво развязанных.
Посеяв театральный номерок,
случайный зритель, пригубивший зрелища,
выходит осторожно, входит бережно
в античный погреб, где гарсон снуёт.
Герои пашут, веселятся, парятся,
под музыку кифары просыпаются,
живут и умирают под неё.
***
Венеция, хотелось оглядеться бы,
но это лишь название кафе.
Читатель твой взмывает на трапеции,
удерживая образ в голове.
Ты стал моим последним доказательством,
оставленным на полочке ключом.
Венеция на имя откликается
того, кто с нею тайно обручен.
Того, кто терпит слабости и крайности
мои, смеясь и поводя плечом.