Жили-были у синего моря
Дед да баба славянских кровей,
Проводя житие свое в споре,
Кто из них и насколько еврей -
Не для антисемитской вендетты,
Надоевшей и русским уже,
А для скорой подачи анкеты
И отъезда в страну ПМЖ,
Что родимого края милей нам
Зачастую... Ведь Родина-мать,
От речей подуставши елейных
О любви, перестала рожать
И кормить. Потому и рыбачил
Двухсотгривневый пенсионер -
Без особой, конечно, отдачи,
Но вполне ничего. Браконьер
Получился из деда изрядный:
Что ни вытащит сеть - всё в котёл.
Потому я бы так перевёл
Гомо сапиенс: гомо всеядный.
Но однажды, отплыв спозаранку,
Наш старик не поймал ни шиша -
Ни катрана, ни рыбки-тараньки,
Ни бычка, ни морского ежа.
Было тело как старое древо,
Было дело - как сажа бела.
В третий раз он закинул свой невод,
Понадеясь на силу числа,
На небось с голым-босым авосем,
Что, как друг, и зовёт, и ведёт
В сень могил и в небесную просинь
Наш великий, смиренный народ...
Всё напрасно. Пора возвращаться
С бурой травкой морскою в сети -
Не придётся ухой угощаться.
Ну а дома - шаром покати,
Да старуха как чудище обло...
Тут он вспомнил: в его рюкзаке
Есть бутылочка пива и вобла!
И в костлявой рыбацкой руке
Молит вобла - убогий кутёж
Пересохшим, отчаянным взглядом:
"Ты скажи-ка, старик, чё те надо!
Нет, молчи. Поняла, чё ты хошь..."
И на берег, хлебнувши пивка,
Долго щурился дед близоруко,
И ждала его долго старуха
У разбитой стиралки "Ока".
9 мая 2005 г., Харьков