Я разлюбил мораль. От этой стервы
устали перетруженные нервы.
Что скажете, любезный, например, вы
о смысле сей бессмысленной борьбы:
нам Небо посылает испытанье,
а после посылает наказанье,
за то, что мы прошли сквозь испытанье,
а вовсе и не следовало бы.
Пророки наши рано облетели,
влача юдоль мыслителя в постели.
Духовность как-то незаметна в деле,
как чистота невидима в грязи.
Их женам наслаждение – подраться.
Их тешит выбивание матраца.
Кашица из абстракций и фрустраций
немедленно скисает в их близи.
Мы выросли с тобой на этой каше.
По бедности, мы приняли все наше
за наше все. Постмодернизм на марше,
лицом француз, и по-капральски строг,
таращится на свет подслеповато,
и мы за ним бредем – куда? куда-то –
с упорством неофита и солдата –
куда ведет очередной пророк.
Мы честность проявляем - и бесчестность,
известность обретаем - и безвестность,
словесность почитаем - бессловесность -
(о сколько их, и все на наш редут) -
народу угождаем - не народу,
свободу обретаем - несвободу,
и черти ждут нас радостно у входу,
где с уваженьем честь нам отдадут.
Уже недолго ждать, мы постарели.
Все деды-барды, бабки-менестрели.
Откроем окна, страшно молвить – двери:
там молодой, веселый, ясный Бог,
не полутруп, не резонер, не нытик
(что б там ни плел великий сифилитик)
в науке, где не так уж много гитик,
подводит предсказуемый итог.
Ни с кем уже, а только с этим Богом
хотел бы я поговорить о многом,
но он, не вдохновленный диалогом,
взмывает в тучу, волен и сердит,
а я застыл внизу, сглотнув моленья,
не в силах ни в поклон, ни на колени,
над лужей, из которой поколенье
печально на меня глядит.
ASh