В проталине межсезонья небрежно подогнанный стык,
Гамак в нем звездный качнется, похожий на колыбель.
Которую ночь мне снится нездешний чужой язык,
В котором журчат, струятся напевные «эр» и «эль».
От крика будильника снова очнусь и пойму: «Жива!».
Китайский жасмин… Гардины.… Но что-то - не то! Не так!
Рассыплются в пыль, обратятся в текучий песок слова,
Как будто внутри по горлу жестоко скребет наждак.
Надену кольцо золотое – а кожа горит от кольца…
И в бронхах застрял не воздух – колючий сухой бурьян.
И шепчет вкрадчивый голос: слова, мол, не пыль – пыльца!
Мол, в каждой песчинке тлеют предвестья иных семян.
И древним законам верен, меняется тайный код,
Созвездиями и телом до этой поры храним.
И станет глухим, фальшивым созвучие старых нот,
И горечь, любовь и радость осыплются вместе с ним.
Вчерашние фразы – вязью бессмысленного письма,
Корявы и неуклюжи, да что говорить – смешны!
Быть может, их расшифрует полгода спустя зима,
Вернувшись во всеоружии - и не застав весны.
А завтрашний клекот неба, еще не рожденный крик -
Мучительно непонятен, но словно ладонь, знаком…
Которую ночь прорастает сквозь душу иной язык:
По горлу, по бронхам, по сердцу – безжалостным наждаком.