Я загляну в себя: в него
души неосвещенной хламник.
Наверх выпихивают крайних
слова: внечуственное зло.
Как, помню, было нам тепло
в прошитых сквозняком вокзалах.
Сквозь века черное стекло
звезда горела, умирала.
Сквозь перекрытий, крыш и лет
оседлость и привороженность
всё умирала на заре
и оживала, успокоясь
в горячих трещинах земных
гнездилась светлыми лучами
в снегах горела золотых
в лесу, что умопостигаем.
Горела в лицах, как звезда,
во лбу, во лбу над переносьем,
и забиралась на чердак
птиц заводных разноголосьем.
То занималась, как свеча,
меж пальцев медленных и желтых
и продвигалась сгоряча
в крови, как медная иголка.
В сетях и бреднях городских
шалела перьями и ныла,
с шипением касалась их
и как алхимик, золотила.
За что мы ввержены во тьму
кромешных слов и льдинок белых?
Кому-то нужен одному
подарок Снежной Королевы.
Нам Вечность складывать пора
из чисел, смыслов запоздалых.
Скажи мне, это ведь игра?
Звезда горела, умирала.
Сквозь века розовое дно
осколок медленный, холодный,
горячий он,как головня
из доброй старой преисподней!
И расставания мосты
песочной ржавчиной распались
как недостойные звезды
как оставляющие жалость.
И в город синих освещений,
туда, где сгинуть суждено,
войду, как в сон, без сожалений,
и кину камушком в окно.