Раскинул день отбеленные руки,
младенца Солнце взяв из колыбели.
И птицы, раздувая горны звуков,
на наковальни опустили трели.
И март, прощупав вербную дорогу,
проталины на землю как веснушки
отправил на разведку утром с Богом,
по облакам перин пройдясь хлопушкой.
А сопки напрягли как стеклодувы
овалами горбов тугие щеки.
И ели -- аксакалы-тугодумы --
в уме уже подсчитывают сроки:
когда Байкал вздохнет под саркофагом,
измеривая трещинами лоно.
И, жалуясь сезонно на подагру,
Саяны призовут к себе Ясона…
* * *
Ночью было за тридцать…
Вы в курсе, как это бывает:
параллельной весной
заправляет другой календарь.
А в оконный пейзаж
старый тополь опять барабанит,
как занудливый повар
зовя лесорубов на варь.
Не робей, воробей:
это рано весна встрепенулась,
это раны от солнца,
а вовсе не талые дни...
Это просто любовь
заблудилась средь прожитых улиц,
или, может быть, просто
ее заманили огни…
Этим рамам давно
полагается спать, как утилю.
Эти стекла уже
пропотели насквозь от дождей.
На багетах оконных –
автографы красок и пыли.
А за стеклами -- время,
в котором не ждут новостей…
* * *
Вечер кисти оставил брошено
на мольберте заката зимнего.
Белошвейка забыла прошиво
на иголках… И город -- в инее!
А по небу -- фламинго в розовом
в полынье синевы тропической…
Старики говорят -- к морозам, мол,
здесь гуляет он периодически.