Восьмая Дуинская Элегия
Всеми глазами видитит Создание-
"Открытое". Только наши глаза устроенны
как- бы наоборот, и вокруг него расставленны как
ловушки, окружая свободный выход из них.
То, что ТАМ снаружи, познали мы только от Лица
животного; так как ужедаже малого ребенка,
мы поворачиваем и заставляем его, что бы он
Форму видел, а не Открытое, что
в зверином лице, так явно глубоко находится. Свободное от смерти.
Мы одни видим Его ; свободное животное
свой закат уже оставило за собой,
и уже само по себе - Бог, и если получится, то так будет происходит
века,- так же, как источники бьют.
МЫ никогда не имеем, ни одного единственного дня,
чистого пространства перед нами, в котором цветы
бесконечно цветут. Это,- Всегда Мир,
и никогда «Нигде» без «Ни чего»: чистое,
Ненаблюдаемое, которым дышат, и
бесконечно знакомое и не вожделенное.- Словно ребенок,
теряющийся однажды в тишине, когда он укачен
будет. Или когда кто-то один умрёт, но в этом весь он и есть.
Кто близко смерть увидел, больше не видит смерти,
и пристально смотрит Дальше, вероятно, большим звериным взглядом.
Влюблённые, не был ли некто другой,
кто Видение вам изменил, сделал близким и удивительным?...
Как Нечаянный Случай, ненароком, открыто вам всё,
одному за другим... Но его
ни кто не обойдёт, и снова будет ему - Мир.
Творение всегда обращено, мы видим
на нём только Отражение Свободного,
от нас затемнённого. Словно животное,
безмолвное, смотрит вверх, спокойно вглядываясь всё глубже и глубже.
Оно называется Судьбой: которой быть вечно напротив, -
и ничего другого, - всегда оставаться напротив.
Если бы сознательность нашего вида, была бы в
таком уверенном животном, которое двигается нам настречу,
но в другом направлении-, то это переметнуло бы нас
на его путь, путь изменчивого путешествия. Все ж, его бытие, является ему
бесконечным, непринятым, и без видения
своего состояния, чисто, так же как его взгляд.
И где мы будущее увидим, там увидит ВСЁ-
себя во Всём, - уже навсегда исцелённым.
И все же, есть в бдительности теплого животного,
вес и забота большого мужества.
Потому что в нём есть также всегда ответственность, та, что нас
так часто одолевает, - это Воспоминание,
как будто бы уже однажды то, к чему стремился,
уже близко было, верности полно, и Соединение с ним,
бесконечно нежным казалось. Здесь,- всё на расстоянии,
а там,- дыхание было. После первой родины,
явилась ему вторая- безполая и ветренная.
О, это Блаженство маленького создания,
оно всегда остается на готове, и это поддерживало его;
О, каково Счастье комара, который подпрыгивает внутри себя,
даже если у него свадьба: быть всегда на готове,-это всё.
И взгляни на мнимую безопастность птицы,
которая и то и другое о своём происхождении знает,
как будто бы она была когда-то душой этруска,
одного из мертвых, ушедшего и принятого Пространством,
но со спокойной фигурой,-как у крышки.
И как поражен должен быть один, который должен лететь,
и уже рождается из состояния «быть на готове». Словно испугавшись
самого себя происходит это всё,- трепеща Воздух,- будто бы скачок
сквозь чашку прошёл. Так обрывается след
летучей мыши в вечернем фарфоре.
И мы: зрители, всегда, по всюду,
ко всему обращены ,но никогда на простор!
Нас всё переполняет. Мы упорядочиваем. А это распадается.
Мы упорядочиваем снова и распадаемся сами.
Кто же повернул нас так, что мы,
всё равно что бы не делали, остаёмся в том же виде,
всегда в одном, который дальше длится? Мы,-как этот некто, что на
самом последнем холме стоит, с которого ему всю долину
еще раз показавают, а он,- идёт назад, останавливается, скучает, -
так живем мы, и всегда со всем прощаемся.