АРТИСТ ВНЕ СЦЕНЫ
Очень трудно в воспоминаниях о многогранной личности установить наиболее существенное, когда существенным кажется всё.
Я попытался, не мудрствуя лукаво, показать своего родного и любимого дядю вне сцены, в минуты наших периодических общений: весёлого и грустного, усталого и приболевшего, спорящего или отмалчивающегося, но всегда исключительно уравновешенного, скромного, отзывчивого и бесконечно преданного искусству.
МАРК ИСААКОВИЧ ПРУДКИН играл в спектаклях вместе с К.С. Станиславским, В.Качаловым,
И.Москвиным, М.Яншиным, Б.Ливановым, О.Андровской, А.Тарасовой, А.Степановой, М.Бабановой,
И.Смоктуновским, А.Вертинской, О..Стриженовым, А.Калягиным, И.Мирошниченко. и многими другими
популярными артистами.
Конечно, заголовок несколько условен. Невозможно говорить об актёре, не касаясь его сценического дела. Поэтому в этот очерк вкраплены наиболее понравившиеся мне суждения Марка Исааковича, критиков и зрителей.Однако, больше всего хотелось показать любимого дядю таким, каким он виделся мне в жизни…
Я буду упоминать его по фамилии, имени и отчеству, просто по имени и даже ласкательно, как обращались к нему в кругу самых близких.
НА ДРУГА НАДЕЙСЯ, А САМ НЕ ПЛОШАЙ,
Актёрская деятельность Марка Прудкина началась в клинском реальном училище в 1915 году спектаклем по А.Н.Островскому «Бедность – не порок». А постановщиком пьесы был преподаватель русского языка и литературы, большой театрал, Бабкин. Он предложил желающим попробовать свои силы в любимой им драме.
Почему-то каждому гимназисту очень хотелось сыграть Любима Торцова. И Бабкин объявил конкурс на эту роль. Предпочтение было отдано Прудкину.
Репетировали пьесу при свете керосиновой лампы – в городе прекратилась подача электричества. Спектакль был хорошо принят, и самое большое признание выпало на долю Прудкина. А тот же Бабкин отметил, что этот успех не случаен. Он стал уделять Марку пристальное внимание и, как мог, помогал ему в постижении азов актёрского мастерства.
Одним из первых ценителей таланта Прудкина, не считая девушек, стал его одноклассник Виктор Викторов. Он, в конце концов, после долгих усилий уговорил стеснительного и не верившего в успех друга попытать счастья на вступительных экзаменах во вторую школу-студию МХАТ.
Марк настолько оказался не готов к своему выступлению перед комиссией, что даже не подумал о какой-то приличествующей этому событию одежде. В форме ученика реального училища он предстал перед высоким жюри, чем озадачил самого Станиславского.
– Простите, Вы гимназист или студент? – поинтересовался маэстро.
Марк понял, что честный ответ автоматически лишает его участия в конкурсе по возрасту и поэтому сразу же вошёл в роль студента. Затем он продемонстрировал свои литературные заготовки и, выйдя из аудитории, попал в руки друга, который отвёз его к себе в Марьину Рощу, чтобы скоротать 3 часа до объявления результатов отбора.
Фемида оказалась благосклонной к самому молодому абитуриенту. Он был принят вместе с известными
впоследствии актёрами: Владимиром Ершовым и Михаилом Гаркави. Однако друг Марка на этом не успокоился. Он убеждённо верил в талант своего протеже и хотел, чтобы зрители отметили его немедленно.
Почему-то Викторов решил, что Марк придётся в самый раз труппе гастролирующего в Москве петроградского «Стаирикона». Режиссёр театра А.Р.Кугель во всех городах подыскивал молодые таланты, самолично прослушивал их выступления, стоя за кулисами.
Марк считал себя трагидийным артистом и на просмотре в «Стаириконе» играл какую-то подобающую своему вкусу роль. Каково же было его недоумение и даже возмущение (про себя), когда он услышал от Кугеля:
– Да Вы же – прирождённый комик! Я предлагаю Вам в таком амплуа отправиться с нами по Волге.
Очевидно, основанием для подобного вывода режиссёра послужил одесский говорок, которым артист (вспоминая уроки Бабкина) наделил для колоритности своего героя.
Но отказался трагик-комик от заманчивого предложения не с обиды, а потому что родители считали эту поездку преждевременной: в таком возрасте сын, по их мнению, разболтается, отобьётся от рук. Ну и сам потенциальный «гастролёр» затосковал по дому и возвратился в Клин.
В начале 20-х годов Прудкин получил первое предложение за рамками школы-студии.
В Москве, с разрешения правительства, образовалась еврейская творческая студия «Габима» под руководством Наума Цемаха, который обратился к Станиславскому за помощью в дальнейшем становлении молодой труппы. Константин Сергеевич не только сам принял участие в работе с «Габимой», но и подключил своих любимых учеников Е.Вахтангова и В.Мчеделова в качестве помощников.
Спустя некоторое время, по рекомендации Станиславского, Марк Прудкин был приглашён в спектакль на роль молодого Ханаана.
Более 75 лет он прожил на сцене МХАТа и по этому показателю творческого долголетия, возможно, мог бы попасть в книгу рекордов Гиннеса.
ДЛЯ НАЧАЛА – «ЗА УПОКОЙ»
Марку Исааковичу 14 сентября 1998 года исполнилось бы 100 лет, но 24 сентября 194 года, к сожалению, он ушёл из жизни. Тот год вообще оказался пагубным для людей искусства. На «Новодевичьем» рядом с Прудкиным покоятся его коллеги по театру. Это писатель Л.Леонов, его однофамилец, артист Е.Леонов, бывшие партнёры по МХАТу: И.Смоктуновский и О.Борисов, знаменитый тенор И.Козловский, режиссёр и артист С.Бондарчук.
Всех их Марк Исаакович хорошо знал. Знал не только по сцене, но и по жизни. Правда, большинство из этих выдающихся людей, исключая Л.Леонова и И.Козловского, были значительно моложе его, но талантливые люди не имеют возраста. Они всегда находили общий язык. О кончине Смоктуновского Марк узнал, находясь в больнице. Он был просто потрясён этим известием.
– Я же говорил ему – прекрати сниматься в кино, – сетовал по этому поводу Прудкин. – Приведи себя в порядок. Он клялся, что это будет его последняя съёмка, а потом отдохнёт. Вот и отдохнул…
Прудкин считал, что всего коллеги по МХАТу ушли из жизни слишком рано, не сыграв много из того, на что были способны. Всякий раз, когда жена Екатерина Ивановна узнавала первой очередную подобную весть, особенно о смерти его одногодков, бывших выпускников школы-студии МХАТа, – она старалась как-то подготовить мужа к этому удару. Приходилось даже для некоторого отвлечения его от тяжёлых мыслей вызывать сына или внука. Но и это не помогало. Марк Исаакович был совершенно потерянным.
И только спустя какое-то время, определял одну и ту же стереотипную причину расставания со своими друзьями-артистами:
– Ну, ничего не поделаешь, – грустно приговаривал он, – после двух выпитых цистерн вряд ли можно прожить дольше….
Что и кого вспоминал Марк Исаакович в последние годы жизни?
Театр, особенно свои первые шаги на сцене, и конечно, самых родных ему людей. При встрече со мной он особенно нежно говорил о моей маме, с которой его связывала многолетняя (вплоть до её кончины) душевная близость.
Мама или Дасенька, как он называл свою младшую сестру, с молодых лет была его советчиком в работах над ролями и первым зрителем. Марк отмечал её редкий дар в оценке едва уловимых нюансов, создаваемых им образов. Свои взгляды она высказывала настолько осторожно и деликатно, что у них никогда не возникали споры или какие-то взаимные обиды.
Вторую свою сестру, Любочку, Маркуш вспоминал реже, только по той причине, что с ней, живущей в Иваново, он до последних своих дней поддерживал связь по телефону и был за неё спокоен, зная, что она находится в заботливом окружении своих близких.
У Любочки был, наверное, самый полный газетный архив с отзывами об игре брата. Она прекрасно помнила всё, что ей удалось увидеть на сцене. И, разумеется, как и младшая сестра, чрезвычайно гордилась успехами Марка, а в самом Иваново была незаурядным пропагандистом всех его успехов в театре и в кино.
Но, пожалуй, чаще всего в последние годы жизни Маркуш вспоминал своих родителей, воспитавших пятерых детей, их которых только он с сёстрами перешагнул пору юности. А из двух безвременно ушедших из жизни братьев, особенно трогательно говорил о старшем – Абранечке.
В 16 лет тот поступил в «Строгановку», а это означало, что у него были выдающиеся способности художника, без которых в то время попасть еврею в подобное заведение было невозможно.
– Абранечка был в своём деле гораздо талантливее меня, – уверял Марк, без какой-либо тени рисовки. – И надо же, сгорел в 20 лет по моей вине. Это я заразил его брюшным тифом. А не доведись такого, Абранечка стал бы выдающимся художником, возможно, на уровне Левитана. Я бы рад был поделиться с ним своими годами, но увы…
Такой поворот судьбы в отношении брата казался ему в высшей степени несправедливым, и Марк, всякий раз вспоминая Абранечку, безудержно плакал…
Всего четырёх лет не дожил Марк Исаакович до своего столетнего юбилея и одновременно до такого же юбилея родного МХАТа; шести лет не хватило ему, чтобы осуществить свою мечту и погулять на 50-летнем юбилее сына Володи. Володя был последним с кем он как-то пообщался на словах.
В день своего рождения – 96-летия – Марк Исаакович находился в «Кремлёвке». Он был в этот день непомерно общителен, излишне эмоционален. Не только принимал поздравления от медперсонала и навестивших его друзей, но и выдал экспромтом небольшой концерт, поделился воспоминаниями из своей богатой творческой жизни.
На следующий день приехал его поздравить и я. И к своему ужасу увидел, что он как-то беспробудно спит. Поднял врачей. Они, не знаю, всерьёз ли или для моего успокоения, сказали, что ничего страшного, просто Марк Исаакович переутомился накануне и потому крепко спит. Но я интуитивно почувствовал – пришла беда.
И действительно, с того дня 15 сентября 1994 года он больше не приходил в себя, а существовал в собственном, недоступном для нашего понимания мире. Поражало его совершенное спокойствие и молчаливость. Марк смотрел на присутствующих несколько отрешённо, но без страдания в глазах.
Я вспомнил, как однажды, много лет назад, когда я навещал его в той же больнице, он решил, что из своих болезней ему больше не выкарабкаться. Марк печально улыбнулся и сказал многозначительную фразу, услышанную им, в своё время, от Станицина:
– Ещё не известно,где лучше здесь или там… Но переход очень неприятен.
Я думаю, сам он уходил в мир иной внутренне подготовленный. Единственно, кого не было с ним в те его
последние молчаливые дни, так его сына. Володя каждый день звонил из заграницы, справлялся, как самочувствие отца и, когда понял, насколько серьёзно состояние Марка, прервал поездку и вернулся в Москву. В минуту их свидания лицо отца вдруг преобразилось, озарившись внутренним светом. Он чуть слышно спросил:
– Ну, как съездил?
В последующие дни температура начала подниматься и сердце не выдержало…
24 сентября Маркуша, Марка, Марка Исааковича не стало.
***
И вот Марк Исаакович снова на сцене МХАТа.
И опять в центре внимания.
Сколько редких по искренности и значимости слов прозвучало из уст его коллег и друзей. Но, пожалуй, наиболее трогательно сказал ещё один патриарх сцены, ветеран Малого театра Н.А.Анненков:
– К сожалению, с кончиной Марка Исааковича завершилась славная история русского театра.
В последний раз старейший артист МХАТа покинул свой родной театр. На сей раз навсегда.
Кортеж машин тронулся в путь, а вослед раздался гром аплодисментов.
Эти аплодисменты повергли меня, впервые присутствовавшего на похоронах артиста, в недоумение, показались в чём-то кощунственными и непристойными. Но по театральным меркам это и есть достойные проводы. Душевный знак благодарности коллег, зрителей, родных и близких. Дань уважения
к Человеку и Личности.
На «Новодевичьем» ещё раз прозвучали слова прощания и великолепная духовная музыка скрипача из синагоги. Во время этой импровизации лёгким порывом ветра с пюпитра сдуло нотный листок.
Он опустился на землю у самой могилы и казался мне каким-то символом единения живого и ушедшего творчества.
Позже я был удивлён, когда в одной из телепередач, (которую я совершенно случайно посмотрел в этот скорбный день), минуты прощания с Марком Исааковичем, как апофеоз, завершал фрагмент с нотным листком.
Спустя какое-то время, стоя уже перед памятником М.И.Прудкину, я невольно услышал такой краткий диалог двух посетителей «Новодевичьего»:
– Да, Марку Исааковичу всё-таки повезло, долгую жизнь прожил.
– Да брось ты. Для таких как он, жизнь должна быть беспредельной!
ГЛАВНОЕ – НИЧЕГО ЛИШНЕГО
Марк Исаакович никогда ничего не пил крепче чая. Конечно, поверить в это кому-либо, кроме родственников и близких друзей, было трудно, а точнее, невозможно.Что же до курения, то некурящему Марку Исааковичу однажды пришлось закурить.
В спектакле «Победители» его герой – генерал Кривенко «по ходу боевых операций» беспрерывно дымил. Однако Прудкин изображал этот процесс совершенно не профессионально. Он всасывал дым в рот и выпускал его залпом. Вообщем курил, как сказали бы сегодня, без всякого кайфа.
Чувствуя, что курение внутренне раздражает его, он по своей
интеллигентности считал, что выпускаемый дым должен быть неприятным некурящим на сцене. Поэтому, участвуя в диалоге с А.Тарасовой, он усиленно разгонял рукой табачную завесу, что, разумеется, сам Кривенко и иже с ним наверняка не делали.
Сам Марк Исаакович не искал каких-то способов для снятия творческого напряжения. После возвращения с трудного спектакля, где час назад, положим, играл неумелого шумного и озорного Фигаро, он становился молчаливым, малоподвижным и даже мрачноватым человеком. Облачался в халат, ложился на постель поверх покрывала и отрешенно предавался лёгкому забытью. Но на утро следующего дня сверхупрощённой разминкой приводил себя в порядок, а затем переходил на жёсткий распорядок дня, к которому приучил себя с молодых лет. «Не позволять себе ничего лишнего ни в чём», – такова, пожалуй была его подсознательная установка в своём образе жизни. Обед в 3 часа, затем послеобеденный сон
до 4-х. Как шутила его жена: «Если без десяти три объявят, что началась атомная война, то Марк скажет:
– Какой ужас! Сейчас посплю, а потом надо что-то предпринимать!»
Что ещё было обязательным в арсенале его повседневной жизни вне сцены?
Утренняя разминка, чтение, работа над ролью, прогулка возле дома и диетическое питание.
Что же касается питания, то пищу Марк употреблял в очень умеренном количестве: что-нибудь отварное без жира, почти без соли и сахара и, разумеется, без острых приправ.
Однажды я навещал его в «Кремлёвке». Он находился в двухместной палате и жаловался на отсутствие аппетита, что, разумеется, для лежачего больного неудивительно. Принесли ужин. Каждому, как говорится, своё. Вновь прибывшему соседу, румяно поджаренную курочку, бутерброд с икрой, салат и кофе. Марку – протёртую свёклу, рисовую кашу и чуть заваренный чай.
В домашних условиях Марк Исаакович мог сварить разве что яйцо и то «вкрутую», потому как не представлял сколько его надо варить до состояния «всмятку» или «в мешочек». Но жена искусно готовила выработанное годами диетпитание.
Помнится, как он радовался, когда И.Пырьев, увидев его в роли Фёдора Карамазова, в мхатовском спектакле, пригласил в свой фильм «Братья Карамазовы».
Надо сказать, что Марк Исаакович ранее не имел серьёзных контактов с кинематографом. В молодости он сыграл пару небольших ролей, но не почувствовал тяги к этому искусству. Однако, у Пырьева да ещё с такими «детьми», как Михаил Ульянов, Алексей Мягков и Карилл Лавров, ему хотелось попробовать и свои возможности. Сделали фотопробы, сняли первые дубли. И тут Марк Исаакович изумился самому процессу.
– Приезжаешь вовремя, а съёмка откладывается по неизвестным причинам, – искренне изумлялся он.-
И ладно бы на открытой площадке, где много зависит от освещённости, а то ведь в павильоне, где всё можно предусмотреть заранее… Неразбериха и, мягко говоря, неторопливость в подготовке к съёмке, отодвигала запланированный выход актёров к камере на неопределённое время. Мало того, что Марк Исаакович снимался в те часы, когда по его регламенту, наступало время обеда, его ещё ждал сюрприз кинематографии.
Дело в том, что на самой площадке, окружённой камерами, всё снизу доверху расчерчивалось мелом: то были ориентиры для артистов – куда идти, как повернуться, где остановиться и в какую сторону смотреть. Своим недоумением Марк Исаакович, как дебютант, поделился с Пырьевым. И получил разъяснение, что так надо, чтобы все были в кадре, мол, так нацелены камеры.
– Кто же для кого? – наивно рассуждал несовременный Фёдор Карамазов, – камера для артиста или артист для камеры?
– Это специфика кино, – пытался убедить без лишних слов Пырьев, – к ней надо просто привыкнуть!
– Да не привыкну я ни к ломающемуся режиму, ни к хождению по линиям, – упорствовал ветеран театра, ничего подобного не встречавший на сцене родного МХАТа.
Он твёрдо решил отказаться от роли, как бы заманчиво она ни смотрелась. О чём и сообщил секретарше Пырьева на следующий же день после первой пробы.
– Я передам шефу, – заверила она без всяких эмоций.
Довольный освобождением от кинопроб, Марк Исаакович попросил жену устроить праздничный стол в честь окончания так и не начавшихся съёмок. Через несколько дней та же секретарша, теперь уже взволнованным голосом, просто умоляла артиста вернуться на площадку. В противном случае Пырьев грозил ей увольнением, ибо «бегство» Фёдора Карамазова, по её словам, прошло как бы без ведома шефа. Однако всё это было своеобразным «ходом конём». На самом деле, как выяснилось позже, Пырьев тоже был не против ухода из коллектива «Братьев» строптивого артиста. Но вот, спустя неделю, пришли фото- и кинопробы (такая затяжка во времени объяснялась тем, что фильм снимался на американскую киноплёнку, проявление которой осуществлялось в Венгрии). И оказалось, что Прудкин – тот самый Карамазов, который виделся Пырьеву, то есть никого лучше ему уже не найти.
А вот как вспоминал о вхождении Марка Прудкина в кинематограф Михаил Ульянов в статье «Истинный артист».
«… Марк Прудкин не захотел менять привычную нормальную атмосферу родного театра на странный мир кино, непривычному человеку напоминающий и фабрику, и театр без зрителей, и шаманство, где режиссёр танцует какой-то странный танец перед актёром, убеждая его (а главным образом себя), что это единственно правильный ход в решении сцены, роли. Мир, куда почти никогда нельзя опоздать, мир, похожий на маскарад, где есть и ряженые, и обслуживающие. Мир странный, где всё залито беспощадным светом, притягивающим к себе. Обещающий и очень часто обманывающий, пугающий манящий мир, где нужно иметь лошадиное терпение, чувствительность газели, непробиваемую шкуру бегемота. Испугался ли, обиделся ли, не захотел ли, но Прудкин не согласился. Но не таков был Иван Александрович Пырьев, чтобы отказаться от того, что ему нужно для фильма… Этот яростный, нетерпеливый, резкий человек умел быть удивительно терпеливым, предупредительным, мягким… Уговаривая Прудкина, он соглашался на любые отсрочки, любые условия. И Прудкин рискнул. Осторожно оглядываясь, готовый в любой момент уйти обратно в привычный милый уютный мир Художественного театра; многого еще не понимая, недоверчиво слушая, пугаясь света, толкотни, обилия людей, кажущихся лишними, он приступил к съёмкам. И.А Пырьев, знаток душевного настроя, был тоже осторожен, непривычно спокоен и старомодно предупредителен. Шла изящная, умная игра, смысл которой заключался в том, чтобы убедить Марка Исааковича, будто киносъёмки совсем нетрудное и вполне доступное дело.
И Пырьев добился своего. Прудкин постепенно освоился с непривычным для него занятием и,
оглядевшись, увидел, что чёрт не так уж страшен, и жить в кино можно, а главное, можно играть несмотря на на мешающие актёру лица, предметы, обстоятельства.
Приглашение Прудкина на роль Фёдора Павловича Карамазова было большим выигрышем и удачей Пырьева. Игра «стоила свеч».
Теперь возвращение Марка Прудкина оговаривалось на компромиссной основе. Сначала артист показывал, как он хотел бы сыграть этот эпизод, а потом уже устанавливались камеры. Но наибольшую радость доставило Марку Исааковичу согласие Пырьева соблюдать его режим.
– Ты знаешь, – с гордостью сообщил он жене, – Иван Александрович даже пообещал мне установить кушетку за ширмой для отдыха, если съёмка задержится.
На что жена глубокомысленно заметила:
– Да… Жан Гобен из тебя не получится!
ПРЯМАЯ И ОБРАТНАЯ СВЯЗЬ С КОЛЛЕГАМИ
Фёдор Карамазов получился. И, по-моему, артист был удовлетворён своей работой. Но ещё больше он радовался отличной игре своих партнёров и партнёрш. Единственное, что его по-настоящему шокировало, так это эпизод избиения Фёдора Карамазова сыном Дмитрием.
По ходу действий Марк Исаакович стоял за ширмой и кричал якобы от боли, а Ульянов в это время лупил молодого самбиста-дублёра, а правильнее сказать – каскадёра, потому что тот рисковал своим здоровьем. Каждый из шести дублей оставлял на теле самбиста синяк на память.
– Как-то нехорошо получалось для этого молодого человека, –сокрушался Марк Исаакович, – прямо по пословице: бьют, а плакать не дают. Потому что плакал-то я, небитый.
Я думаю, что даже если бы М.Ульянов и узнал об этом лёгком упрёке Марка Исааковича в свой адрес,
он всё равно остался бы при своём мнении об игре коллеги, которое выразил вполне лаконично:
– Один из самых заразительных, удивительных партнёров, с которыми мне приходилось встречаться – Марк Прудкин».
После премьеры фильма стало ясно, что он "обречён на успех". И это был успех всей съёмочной группы. Часть коллектива собралась на дому у Прудкина на сей раз для беседы с журналистами и кинокритиками. Помню, кто-то спросил Марка Исааковича:
– Почему Вас и Ваших детей не загримировали похожими?
– А зачем? – Мягко возразил Марк Исаакович. – Посмотрите на стену. Вот две фотографии. Здесь я в возрасте 20 лет, а здесь в 50. Разве оба этих человека похожи друг на друга и, тем более, на меня теперешнего?
Кинодебют Марка Исааковича имел приятный резонанс не только среди рядовых зрителей, но и среди поэтов. Хотел добавить, мастеров эпиграммы. Но в данном случае таковая не появилась, хотя одну из них писал всем известный Валентин Гафт. Марку он посвятил такие строчки:
Пришёл. Сыграл. И убедил.
И нас, артистов, покорил.
Я думаю, Прудкину был бы вдвойне приятен такой отзыв, если бы он знал, что подобные похвалы от обычно ехидного Гафта заслужили только Владимир Высоцкий и Роллан Быков.
Отдал должное новому амплуа артиста и Вл.Волин:
Игра нюансами богата.
И свеж и юн его задор.
Он – ветеран бессменный МХАТа,
Но… молодой киноактёр.
Не знаю, что означает «бессменный ветеран». Полагаю, автор хотел отметить долгую творческую жизнь Прудкина.
Казалось Марк Исаакович переиграл всё, что только можно: и отличную русскую классику, и зарубежный «винегрет», и советскую драматургию. Но одна его мечта так и осталась не реализована. В последнем «домашнем» интервью, которое Марк Исаакович назвал «Тропинка к Чехову», артист сетовал на то, что в силу разных обстоятельств не смог сыграть Фирса («Вишнёвом сад).
Однажды, когда ему не было ещё и 30 лет, он, подавив в себе робость, попросил Немировича-Данченко попробоваться в этой роли, но, видимо, только изрядно ошеломил маэстро своим предложением и не более того.
В 80 годах Марк Исаакович наконец-то начал репетировать Фирса во МХАТе у Ефремова. Однако из-за нездоровья младших по возрасту партнёров пьеса так и не заладилась.
Кстати, мхатовское, более молодое поколение не то чтобы ставило себе в пример долголетие Прудкина, а просто по-хорошему завидовало качеству его жизни.
Помнится, на 80-летие артиста Владлен Давыдов за праздничным столом спросил у юбиляра:
– Марк Исаакович, а как Вы себя чувствуете в эти годы?
– Да так, – смущённо ответил юбиляр, – сразу даже и не поймёшь как…
– Вот видите, – заключил Давыдов, – Вы в 80 лет ещё не можете понять как, а мы, не дожившие
до 60, уже чувствуем себя плохо!
– А знаете почему? – улыбнулся ветеран. – Потому что вы всё время пьёте за чьё-то здоровье, а я вам желаю того же самого, не прикасаясь к рюмке…
Однако я, похоже, отвлёкся. С кем не бывает.
А речь шла о Фирсе.
Фирса Марк Исаакович сыграл уже в «домашней» обстановке.
Но получилось не так, как он хотел, как мог бы сыграть его несколькими годами раньше на сцене МХАТа.
Мне посчастливилось именно в этот период услышать заключительный фрагмент роли Фирса. Но не на сцене, а при очередной встрече с Марком. Я пришёл к выводу, что в этом эпизоде он нашёл редкий театральный ход. Перед самой трагической репликой этого персонажа, Прудкин – Фирс поднимается из кресла, медленно и потерянно подходит к рампе, пристально и безрадостно окидывает взглядом ряды зрителей и отрешенно произносит в зал:
– Ну вот… жизнь кончилась.
Меня настолько поразила интонация артиста, его потухший взгляд и многозначительная пауза перед этой репликой, что я невольно спросил, насколько он сам переживает сыгранное в таком трагическом ключе? Ведь если играть умирающего человека, то можно войти в роль и не выйти.
– Да, конечно, я должен сопереживать своему герою, – ответил артист, – и по возможности глубоко и сильно, но… На сцене я всегда чувствую обратную связь с залом. И если умираю вместе со своим персонажем, а зрители сочувствуют этому горю, то мои сиюминутные отрицательные эмоции нейтрализуются реакцией зала, которую я в этот момент отчётливо ощущаю.
– Ну, а если бы не было такой взаимности с залом? – вновь поинтересовался я.
– Не знаю, – ответил Марк, – наверно, было бы очень больно играть такие сцены.
В своей записной книжке артист писал: «сцена – это место, насыщенное страданиями, радостью»
Но и за пределами сцены Марку Исааковичу были знакомы эти чувства. Он радовался успехам своего театра, переживал из-за несостоявшихся, не по своей вине, многих желанных ролей, таких как
Хлестаков, Робинзон в «Бесприданнице», Аркаша в «Лесе», многих персонажей чеховских произведений. Досадовал, что в своё время сыграл не так, как теперь виделись ему роли Вронского и Чацкого.
Причём Чацкого он хотел исполнить по радио, когда был уже в солидном возрасте. Жена возражала:
голос не тот. Может быть, она была права. Хотя Качалов играл Чацкого, разменяв шестой десяток… Должно быть, многое в игре артиста зависит не только от возраста, но и от темперамента.
Что же касается Прудкина, то критики, зрители и партнёры по театру отмечали его необыкновенные возможности перевоплощения:
«Удивительный актёр – М.И.Прудкин! И постоянно удивляющий» – И.Пономарёва.
«Эластичный темперамент» – И.Раевский.
«Воспламеняющий темперамент» – А.К.Тарасова.
«Прудкина всегда узнаешь на сцене, но герои его никогда не похожи,каждый наделён самобытным характером» – Е.Евгеньева.
А вот от самого Маркуша я не только не слышал восторгов по поводу сыгранных ролей, но и просто удовлетворённости своим лицедейством.
Наверное, ему было приятно узнать какую-то высокую оценку сыгранной роли, но при этом он только благодарил за сказанное в свой адрес, никогда не поддакивая и, тем более, не занимаясь самолюбованием. Такое личностное отношение к результату своей творческой деятельности весьма рельефно отметил Вл.Пименов: «Отличительной чертой характера М.И.Прудкина была милая скромность, я бы сказал, незаметность… Он никогда не «фигурировал»… Свой успех всегда относил не к себе, а к театру».
Большая творческая дружба связывала Марк Исаакович с Иваном Семёновичем Козловским. В своё время они намеревались исполнить своеобразный этюд по мотивам произведений Чехова и Чайковского, но здоровье помешало осуществить эту оригинальную идею.
Иван Семенович подарил в 1988 году ветерану строки, полные душевного тепла:
«Ах, дорогой друг и пленитель!
Удивительные у Вас творения, умом овеянные, сердцем согретые. Ваш Шервинский, Ваш Карамазов, диалог с А.Степановой – расстояние в 70 лет…
Бог дал такой мостик, что в различных бурях человеческих страстей выплывает Ваш блистательный титул артиста.
P.S. Слёзы очищения – путь гармонии.
За телефильм «Дядюшкин Сон» спасибо».
В память о своём друге Марк Исаакович в 1994 году играл Фирса в перчатках, подаренных великим певцом. Это была последняя запись для телевидения, которую проводили в домашних условиях, когда артист был уже тяжело болен.