Я тебя люблю, но мне не хочется говорить стихами.
Цветник поэзии пожух и зарос веселыми лопухами.
Уж которую ночь стоит на посту мой часовой,
Не следящий за стрелками – ни минутной, ни часовой.
Никакой сентиментальности. Одни бурлящие от безысходности гормоны.
Живем в социуме, так почему нами правят безразличной к нам природы законы?
Какая разница, кого драить в процессе продолжения рода,
Разлагая на атомы тонну случившегося в комнате кислорода?
Да, я вижу, как неодобрительно качаешь ты красивой головкой,
Мне и самому из-за этих разговоров неловко.
Мне и самому любовь кажется чокнутым мужиком или бабой.
Я привык быть сильным. И хочу тебя податливо-слабой.
И вдруг меня осеняет, что моя мудрая жизнь - в твоих полудетских руках.
И что я оказался у любви если не в пленниках, то в батраках.
А у судьбы - в дураках. Но я смеюсь и по ночам опять летаю,
Втекаю в тебя во сне, как Хуаньхэ, что затапливает равнины Китая.
Треугольник твоей нежной дельты выклянчиваю у судьбы на полдня,
Ну чего ты оглядываешься на него? Гляди на меня!
И не убирай с моих вздувшихся жил своей девчачьей руки.
Это для меня полураскрылись сейчас твоих влажных губ лепестки.
Да, ты не ослышалась - я про влажность тех губ, что невидимы миру.
(Говоря про мир, я, конечно, имею в виду нашу с тобой стихиру,
где на нас и сейчас смотрят - на меня пять или шесть красивых ****ей,
А на тебя - пять тысяч хороших, порядочных людей.)
Ну, а если жизнь – спектакль, ты на сцене взбираешься на табурет.
И делаешь вид, что продаешь себя. Что за бред!
Ты шепчешь, что ты проститутка, но щеки пылают все еще по-девичьи ало.
Потом ты сходишь с табурета и говоришь: «Не сегодня. Я сегодня устала».
И я знаю, что твоя последняя реплика не для меня.
А со мной ты будешь скоро. Через год. Или через три дня.