Александр АКУЛОВ
БАБЬЕ ЛЕТО
Хризантема росла на осенней платформе. Луч солнца играл на ее влажном венчике. Веял теплый ветерок. Зеленый поезд двинулся и остановился, любопытно осклабя мимикрировавшую под бегемота крашеную голову.
"Это не мой поезд, – прошептала Хризантема, – пусть он скорее уходит". И поезд ушел.
Платформа была пуста. Только внизу облетевшие божьи одуванчики вяло – уже неделю –торговали пересушенными моховиками. Высоко на небе реяли облака.
– А отчего Хризантема показывает небу голый пупок? – спросил Аллах у Джабраила.
– Ах! Ах! – изумился Джабраил. – Это дело я исправлю!
Джабраил провел могучим перстом и сломал тщедушную железнодорожную стрелку.
– Ва-ва-ва-ва-ва-вах-вах! – запели дюралевые муэдзины на черных столбах.
– Бжмбрррр! – изрек внезапно остановившийся товарняк.
– Ва-ва-ва-ва-ва-вах-вах! – повторили дюралевые муэдзины.
– Ох, не попаду я никуда, не попаду! – поправив прическу, произнесла Хризантема. – Пойду домой, пока не отцвела. Но где дом? И все же она пошла, направляясь к группе облетевших одуванчиков. Возможно, это ей показалось, а на самом деле стал перемещаться в обратную сторону товарняк.
– И я отцвету, – оглянувшись на одуванчиков, грустно подумала Хризантема. – Отцвету я.
Прыснула кобыльим смехом ржавая дрезина и, задрав сизый хвост, помчалась по блестящим рельсам мимо вечно поднятых берёз-шлагбаумов.
ОНДОРИКО
Меня зовут Ондорuко. Я – в шурфах-вершинах. Я – в туннелях-консолях. Я – повсюду. Я – везде. Я разумно, не я проклинаю свой неразумный плохо растущий кокон. Мне в нём тесно, гадко, противно. Я бы с удовольствием разнесло его на куски, но этого мне не дано.
Единственное, что мне дано – это разделять, разделять, разделять; аккумулировать жалкие одиннадцать разных зарядов, создавая потенциал, потенциал-памятник, потенциал памяти, мёртвый коралл из одиннадцати измерений пространства, которое есть лжевремя, масса пустых вневремён,
Моя жизнь ничтожна и бессмысленна: я съедаю прекраснее блестящее ничто и создаю стыд и срам, создаю тьфу ты что, создаю её, её, эту нелепую вселенную...
Как утешительна мысль, что рано или поздно одиннадцать измерений-потенциалов соединятся и творимый мной кокон распадётся... Но я имею великое подозрение, что я разветвлено, что я уже построило бесчисленное множество вселенных и всё строю, строю, строю. Блестящее прекрасное ничто неисчерпаемо богато, но оно меркнет, меркнет, меркнет. Скоро оно будет совсем не то. Да! Совсем не то!
Моя жизнь абсурдна и томительна. Меня зовут Ондорико. Я зародилось среди фантомических вспышек-сновидений родного ничто. Я всего только кажуще отвердевшее сновидение. Я кажусь, я кажусь, я кажусь. Меня нет, меня нет, меня нет.
Я мыслю – следовательно я не существую.
Разноцветный зодчий
Постройки разума разваливаются как карточные домики.
Постройки ума прочны, но до них нет никакого дела.
Постройки из чувств чем-то кажутся, но ежесекундно обманывают.
Постройки случайности пытаются использовать, когда уже поздно.
Постройки из золота дают право на любые другие постройки, но, право, это право не умеют использовать.
Постройки лени хороши, но в них лень долго жить.
Постройки гениальности — это колоссы на глиняных ногах.
В постройках из духа невозможно не только есть, но и дышать.
И за постройки из презумпции бывают различные сроки наказания.
Если ты приступил к строительству, не забывай, что могут снести.
Если ты что-то построил, то это не значит, что не развалится.
Если ты что-то и построил, оглянись: стои'т ли еше?
Потому-то мы и не знаем, как устроена Вселенная, что не можем ее сломать.
Если тебе неведомо, зачем ты живешь, займись строительством.
Кто не желает строить — того заставят.
Если некто строит козни, то это значит, что ему не хватило пары кирпичей.
ДРУГИЕ
— Эврика! — вскричал Архисмерт, с трудом выскакивая из ванны. — На тело, погруженное в жидкость, действует утапливающая сила, направленная вертикально вниз!
— Это гениальное открытие! — воскликнул Нью-Том. –– Квинтиллионы купальщиков чувствовали эту силу, но не смогли дополнить свое чувство отчетливой мыслью...
Нью-Том почему-то оглядел грушевое дерево, под которым стоял, осекся и отошел на всякий случай подальше.
— Эфир подобен жидкости, — добавил Манксвелл. — Мы можем сформулировать закон всемирного утопления.
— Воистину, — не удержался Эпштейн, — мировое Е равно пи эм цэ квадрат.
РИТА
Рита, дочь известного дипломата, племянница академика Самохина, была очень счастливым человеком. В раннем детстве ее украли...
Судьба обеспечила Рите беспокойную, но полнокровную жизнь белой цыганки.
ХЭН
Хэн вырос в глухом лесу. Его учителями были медведи и радиостанция "Свобода". Поэтому он попадался на все наколки, не мог отгадать никакие детские загадки.
Тем не менее, он был нормальным парнем. Очень жаль, что его переехал трамвай.
СОСЕД
Мой сосед – лифт, окружен вентиляционными и пожарными шахтами. Его родство с мусоропроводом заметно всем. Вместо кукиша и зада, он часто показывает в щелку между дверями металлический трос.
С лифтом мы никогда не здоровались.
Он первым нарушил этот обычай: из его шахт стало здорово пахнуть кошками. Лифт напускал на меня этот запах еще издали.
Пахнуть в ответ собакой я не мог. Недочеловеческие междометия стали из меня вырываться при встречах сами собой.
ТЕХНИКА БЕЗОПАСНОСТИ
Если открыли что-либо – употребите внутрь, пока не отобрали.
Если разобрали – следите, чтобы кто-то не собрал.
Если пользуетесь чем-ли6о – отойдите на всякий случай подальше.
Если не знаете, как ЭТО делается, – вы наивный человек.
Если не можете что-то понять – поймите, что понимать и не надо!
Если процесс пошел – берегитесь!
Комарик
Летел комарик. Маленький такой комарик.
Увидел комарика человек:
– Ах, вот ты где!
– У-ух!
– Сейчас я тебя подлеца!
Разбежался человек, споткнулся, упал и свернул шею.
А комарик полетел дальше. Маленький. Прозрачненький. Загудел то-о-о-о – о-о-ненько....
Вылетела из человека душа, маленькая, прозрачненькая.
И не понять: где душа, а где комарик.