АЛЕКСАНДР АКУЛОВ
БОСЫЕ НИШИ
***
чтоб увидеть,
нужно позабыть…
***
поэтессы
собирали в канавах бутылки
допивали
росы не стыдясь
***
каньон под туманом
тропы ни одной
спуск к неизвестному озеру труден
вниз
только вниз
за травы
за ветки держись
наверх
не будет
пути
***
теплый ветер в деревьях осенних ночью…
*****
самого себя
нельзя увидеть в зеркале
а других людей
нельзя увидеть вообще
****
кожура человечества лопнула
слышу шаги без людей
стук стеклянных каблуков
по хрустальным мостовым эха…
***
неотчетливый
неотвязный гул кружения неба
кинокамера лениво скользит по предметам
не выделяя ничего
в утоке гобелена бессмыслицы
***
ничто не даст спасенья
короткое замыкание
все равно произойдет
чую:
в купол сознания проникли водоросли…
* * *
Остановись!
Мгновенье!
Ты – неясно...
* * *
как неприятно:
первый снег.
глянул в окно:
повсюду –
мир потусторонний...
словно в аквариуме скелеты,
вместо рыб,
за окном –
снег костей.
Россия – поле Куликово.
Оргазм
о этот тонкий способ
самоубийства
в минуту,
когда чирикают
воробьи.
Начинается всё сначала,
повторяется точь-в-точь,
а финал тот же...
вдруг я четко и ярко представил
ступеньки крыльца дома
который был не в этой жизни...
я вспомнил
что много тысяч раз
по ним спускался
и поднимался
три секунды
как плач
звучала перспектива времён
девушка
с детдомовской прической
в пальто похожем
на сирень
пружини-
сто-
стью
горностая
напо-
минает
свое будущее
в клетке дворца с большими зеркалами
отражающими
змей
* * *
На асфальте – киноварь.
В воздухе – ахи.
Опять подкатила
шершавая сущность
тусклого мира.
Серое...
Любит серым клубиться.
Выше трупа лазури.
Обволакивает.
Тянется, тянется, требует жертв.
Незримо высасывает.
Правда языческая.
Прямая.
Плыл по небу Альберт Эйнштейн,
но превратился в купца бородатого.
А до этого
странный будда японского вида
задирал нос
и кому-то указывал пальцем на себя:
"Вот я какой! Был Темучином,
монахом,
чернильницей истины,
светом Востока,
лошадью Пржевальского,
мочевым пузырем божества..."
Не менее получаса
длился небесный фильм.
И плыли всё головы, головы, головы...
И ничего иного
в этом квадрате окна...
Я не понял, в чем фокус,
не понял,
кто покусился на невинное стекло
и квадрат неба.
Как так посмели
небесные силы
кощунствовать над лошадью Пржевальского?
* * *
Обвела вокруг хвоста утренняя блондинка,
растворилась в небе тотого зенита,
где востоко-запад подозрительно светел
на голубой шее цатого пространства.
Иногда голуби туда проклевываются
клювом,
когда друг мой, коршун,
решает испить до конца
омут подспудного
времени.
Вспыхивают тогда
на меркнущих точках лучезарности –
перламутровые крачки интерференций.
* * *
Солнце вечно беременно мертвой планетой.
* * *
Сарданапал сберег пески.
Зеленели барханы.
Душа мира
выбиралась пауком из скважины
засохшего
родника.
Удивлялась песчинкам,
и хищные ящерицы
бросались за ней,
высовывали языки.
Перекати-поле беззвучно смеялось.
Волнуется озеро. Шумит.
Это океан или бред, или солнце другой вселенной.
Главное – цвет: и лиловый, и зелёный, и оранжевый.
Пролетают безмозглые разумные существа.
Они не имеют туловищ.
Над поверхностью озера-солнца летят какие-то головы-амебы,
полупрозрачные, фосфоресцирующие.
Эти головы похожи на головы человеческих ангелов.
Но озеро-солнце-океан не имеет поверхности.
То, что названо поверхностью, – нечто иное,
уходящее в глубь, вышину, недра – суперальвеоль
зигоморфного многомерцания.
А ангелоголовы – не совсем головы,
иначе бы они выглядели отрубленными и обескрыленными.
Это крылья-головы-глаза, полуплоские, тридцатимерные.
Речь идет о другом:
не об океане, не о крыльях-существах,
не о существе и сущности.
Тик-таканье протомира отделяет протуберанцы-флюиды.
И оно – не оно, оно.
Волновать – зарождать – проявлять – расти – проникать сквозь -
заворачивать за -
разделять – разделять – разделять, разделять.
Нет! Нет! Нет! Нет!
Всё – ничто.
Всё ничто.
Голубое блаженство неведенья.
Волнуется безмозглый океан.
Накатывают волны сверхзнания.
Безмиренность. Безмерянность.
Прекрасноличинность коллапса.
Сияние сверхвзрыва.
Радость уничтожения.
Парить – лететь – плыть.
Округлая невесомость амассы гиперпространства.
Ветер чувственности от перепадов микробренности.
Колокола неверности.
Облако распалось на унции.
Куда путь держишь, путь?
Токи потока умнее. Таки потока умнее.
Так вам, головы тридцатимерные! Так!
Слишком много, слишком много голов, а вящая гидра – чудовище.
Так потока, ток потока, тики-так.
Так! Так!
Унеси, унеси меня, птица.
Унеси, Улетавль.
Из истока утоков. Из истока истоков.
ночью
между двумя аквариумами
летают по воздуху рыбы
выпархивают в форточку
и возвращаются обратно
А наши души
среди миллиона галактик
двигаются светлячками,
качаются
на вОлнах
складчатОго эфира...
* * *
отвлеченное устроило аборт,
практическое – харакири.
Невидимым
непознаваемо дышу...
* * *
Унесло паутину пространства.
Не пылясь, спит в себе
круглый луч.
изогнутые силуэты чаек в том сне, где никогда не будешь
изогнутые силуэты чаек на картине писаной маслом...
Там,
там между холстом и краской –
все то,
чего не хватает, недостает,
чего ждёшь и никогда не дождёшься...
Там,
там в ойкумене белых ворон,
ставших черными от небесного света.
Да разотрет крылом по стеклянному небосводу
прозрачная чайка-смерть – проводник в страну белых ворон...
Нет! Нет! Нет!
В страну зелёных воробьев и золотых ящериц,
где луна охраняет хрустальное ничто
в сталагмитовой оправе.
Подойдёшь к этой линзе. А в ней – нечто:
изогнутые силуэты чаек,
взывающие четкой каллиграфией:
"Давай улетим,
улетим, улетим,
улетим!"
* * *
мы пришли в этот мир
чтобы его двигать
а не писать стихи
а тот, кто пишет стихи
– еще не родился
застрял между двумя мирами
Ему и положено быть междумирком,
а не описывать то,
как двигают мир
* * *
Острова уплывают быстрее воспоминаний о древнем потопе,
дно все ближе, все ближе разрушенный риф;
глубины не видно:
сновидение очень неточно,
и знаю, что верхняя лампа горит;
стоит открыть открытые глаза и увидишь,
и это не так нелепо, как попытаться себя ущипнуть,
но веки вторые – вниз
и пробудишь другую страну,
совершенно действительную,
и лампа окажется блефом,
законы шороха назовут тишину,
пред которой свод неба бледнеет...
* * *
Пущенный под откос
пассажирский поезд
менее жалко, чем товарняк...
Цистерны, как живые буйволы
или бизоны,
они полны жидкостями,
словно протоплазмой клетки...
А их тени особенно важны,
сходные с цепями черных молотков,
что стучат, стучат беспрерывно
по лучшим мечтам и заблуждениям
человечества...
* * *
и-ду
а навстречу – утопленник
в водорослях строек
в рыбешках любовниц
в сиянии рюмок
значит и я утонул
в недостроенности стремлений
в недостаточности молчания
в неохватимости трех океанов
недовспомненности скрытых
благ
Бледный бледный бледный бледный
такой бледный
вредный
почти преступник
в царстве царстве царстве
белых листьев
листьев листьев
бледный серый серый серо-бледный
ЧТО
январский
волк бродишь по городу
городу городу городу?
– это не я не я не я не я
не я
а эхо эхо эхо эхо эхо
тень на снегу снегу снегу
от бледного солнца солнца
солнца
солнца...
Ветер на море море море море
водонесение брызг брызг брызг брызг
Чей там младенец на море море море
в крыльях чаек "чи-ик" "чи-ик" "чи-ик"?
Белый младенец младенец младенец
синеглазый
запрокинуто небо море небо
море небес
чей там младенец на море
море море
в возгласах чаек
надрывно кричит кричит кричит кричит?
Синий младенец младенец младенец
безглазый безглазый
в волнах волнах волнах
молчит молчит молчит...
Светло светло светло светло
темные ходят ветки
стекло стекло стекло
прозрачно глядит глядит глядит
Миг не уходит уходит не уходит
уходит
время время время бежит не бежит
блестит
Ветки ветки ветки ветки
разносят пространство
ветер ветер ветер ветер
осенний знобит
* * *
умолчи о высях черных
лилипут подлунность плюет в лицо
для лица посторонне
а горнее Ничтожество
так могуче и всесильно
что накатывают волны
накатывают
захлебываешься
в промежутках сновидений
* * *
Черное солнце
в бархатно-алом озере
сложило бирюзово-атласные крылья
Ни звука в колокольном звоне не слышно
Я лечу стрекозой
– большим коромыслом,
глотаю авианосцы
в синей ряске тщеты.
* * *
не зови будущее и прошлое,
ибо настоящее – выдумка.
Присмотрись,
где оно?
Его нет!
Безветрие.
Безверие.
А если ветер,
так что из того?
Поищи лучше место памяти
или место отсутствия воспоминаний.
Есть ли во тьме черноты неподвижность?
Настой "я" проливается в незамкнутость бодрствования.
я надел
шерстяные часы
слепящий диск солнца в туманной ауре
отсутствие людей
в отдалённом шуме города
смытый волной берег познания
неразличимость добра и зла;
взял сосуды
для ярости,
спокойствия
и конца всего
Я не мыслю,
идущий в пелену возвратов,
где родники
быстро впадают в песок
* * *
Чайки унесли золотую рыбку из моря.
Жду, когда синица его подожжет.
* * *
Умерла стена плача
в вышине неподвижные ласточки
Преобразивший себя день
продолжается без радуг
я не заметил,
что нет Солнца
на ясном небе
без облачка,
на фоне потока света
квадриллиона с ф е р
неожиданное воспоминание оказалось не из этой
жизни
Схватил его тонкую паутинку.
Порвал всё.
* * *
кто-то всегда идёт вслед
охраняет
иногда тормозит
сбивает с толку
впереди нет никого
Пустота
* * *
медленное
скатывание мыслей
к ручейкам неотчетливых чувств
на – по – ми – на – ет
о неподвижности
ветра событий
* * *
Купидоны.
Души нерождённых детей.
Вечно снуют над толпой.
Зовут. Призывают.
Самые старые из них
смертельно опасны.
* * *
прорастают сквозь слова безмолвия
химеры безличия
чуть-чуть вкрапленного смежного мира
или пьяного этого
в платоническом мраке
привидения любви
на ослепительной лошади блефа
* * *
в начале было не слово
и не дело
ищи промежуток
между тем и другим:
слабую искру,
от которой
рождается всё
* * *
заброшен
в лепетание берёзовых листьев
прозрачность тончайшего мира
он перешел
границы положенных секунд
не явился
к осязанию беспамятности
подсмотрел походку босых
междузрений
** **
музыка оркестров
открывает в нас двойников,
что могут говорить на великих наречиях;
двойников,
каким дана небом тонкая власть
пить вино облаков
и не видеть изъянов
** **
Иногда бывает голубым и небо.
Понять это сложно. Проще
утонуть в голубизне.
** **
падение в ад обещает в будущем
красивую жизнь,
ибо Лета хранит память далёких праправнуков:
воспоминания о пронизывающем счастье
совокупления позора со стыдом
на грандиозном фоне великолепия
* * *
нельзя ничего сказать
не сделав ошибки
приходится непрерывно лгать
чтобы обман замкнул кольцо правды
в этом мире
разваленном претензией на истину
под сенью махрового
небытия
* * *
Если идёт дождь,
то трамвай.
Живое озеро спускается к карнизу –
игристо-болотному гонцу,
породившему полночь
красноликих тартинок.
Бросайте взоры на растущий бред,
вооружайтесь помпами большими,
вы ползете,
а я плетусь вослед,
потому меня вы не догоните, лихие,
сюрреалипкой амальгамы господа,
в полишинелях,
с цветком Евразии в петлице.
* * *
Носятся волны,
Иногда успокаиваются.
Утёс открывают
и закрывают.
Мысли воды,
не знающие
глубокого дна.
***
Хорошо в незнакомом городе.
Каждое здание – торт.
Каждая улица – ведет.
Снимаю
горгону памяти
с облака мира.
* * *
Ненависть к упоминанию
о стихиях в стихах,
в том числе,
о воде, молоке
и содержимом Ахеронта,
к упоминанию мужчин о женщинах,
а женщин – о мужчинах,
к упоминанию об обычных эмоциях
и даже о ненависти
заводит так далеко,
что от мира мало что остается,
но Кастальский ключ еще виден,
Парнас голубеет отчетливо,
зато маки альпийского луга совсем не пьянят,
а эдельвейсы не лгут об Эльдорадо.
Тогда Олимп почему-то осязаем,
но отчужден,
и близки облака
из неких незримых галактик,
в неких незримых галактиках,
полные безразличных миров,
затрагивающих очень-очень слабо,
но напоминающих о невозможно-забытом,
безличном,
расцветающем в абсолютной тишине разума
в виде засушенных прошлогодних листьев,
сохраняющих осенний аромат парка.
* * *
Осязание холода
нечеткой,
но мощной зари,
покалывание неба,
сворачивающего воду
в снежинки забытого будущего...
В странном "сейчас"
черный бомбардировщик
родился
ниже парящих птиц.
Раскроил бурей живот
беспечному утру.
* * *
Для человека, прогуливающего пса,
пёс – это сборщик биополя
со всех встречных,
как для нищей
или цыганки
деньги – лишь предлог
для сбора топлива
на переселение
в гораздо лучший мир...
О закон
сохранения
мистерии!
Что общего между дыней
и богатством?
Бахча? Богдыхан?
Желтизна золота?
Округлость? Духан?
За тыном молчания
зреет пустое пространство
плывет по небу неистраченному
яркий шар.
ветки и птичии щебеты
возносятся за кромку сознаний
застекленных туманно небес,
откровения кажимостей
открытой природы
заглушены шумом шагов,
дыхания,
неустроенностью давлений
в неуспокоенном,
ожесточенном теле.
Мудрость последнего,
видно, возможна
только за гранью его ощущения
тленно-бессмертного.
Истинный ль пасечник
звёздного улья хозяин туманный?
Тот, что не может
жертвы дух высосать сам,
которому нужно
много ступенек и слуг,
а в закланном –
экстаза.
Зеркало времени, зеркало памяти, зеркало всплеска
дробится;
перебегают капли сознания водоросль жизни по клеткам,
чёрным дырам даря торжество озарений
чёрных и белых,
пересыхая и испаряясь, и умирая,
– нет возрождений;
есть появление капель и капель,
клеток и клеток, пересечений,
крестов забывания и умирания;
– воздух спокоен,
воздух спокоен не наш
в отдаленном пределе,
– нет возражений;
сбоку всегда, только сбоку большой магистрали
быть капиллярами и альвеолами,
пчелами случая,
капель зеркальностью, капель поверхностью
в снах Океана,
ложной двумерностью, псевдотрёхмерностью
неизмеримого,
что и потребно
дырам, чернеющим в дальнем пределе,
всепожирающим
пасечникам.
В устье реки,
где остановился
корабль с железной гиперсферой
на палубе,
сегодня предстало
видение полусна,
затмившее грусть асфодели.
Сквозь земной шар просочился мираж с островов Фиджи.
На розовых облаках мерцали зелёные пальмы.
Блеск моря Коро отодвинул
бровь Атлантики,
отсвет экзотических раковин
лег на дорический портик.
Но дохнул Борей – и всё исчезло.
Два раза в год
я вижу райские краски
в этом анемичном городе,
где нельзя жить никому,
кроме статуй.
прочнее ничто лишь ничто
красивей ничто лишь ничто
полезней ничто быть не может ни что
а "что" – бессловесная утка
кто скажет, что есть где-то нечто
тот вспомнит только об отражениях
бессмысленно запутанных
неизвестно чего и ни того ни сего
что по рангу ниже,
чем ничто
и неразумней
совершенно,
нелогичней!
* * *
Красные жабы стучали в ворота
умопомрачительного сновидения
где жирафы были меньше жаб
а Сириус больше Солнца
Я посмотрел тогда на башню
где варилась моя судьба
для пожирания в Тире Финикийском
и остался недоволен специями
Я знал башни и выше
чем эта дурацкая
но способ забрать судьбу не приходил мне
в голову
и я ограничился тем, что стал призывать дожди
для размывания фундаментов
и лаву вулканов
для создания естественных пиков
Старые деревья в прошлом
доносят колыхания
через желе времен,
сказочные,
мудрые.
Прошедшие шорохи
осязаются в дыхании ночном.
В линии перекреста
уплыл визир сознания
в тягучей ноте
пасмурного дня.
В верхушках веток
надежда и отчаянье,
прорастание,
восстанье из себя.
скрипнула уключина колодца
за пластами воздуха
в потустороннем мире.
А здесь, здесь – черноты свежайший сеновал
Там где-то фиолетовые искры,
там где-то – полуголые рассветы
Здесь – потолок шевелится
и стены не преграда для чуянья
шарообразности миров
Всего-то некий скрип родил пространство звука,
что ярче и цветней,
и многомерней
того, что видно без святейшей тьмы
погиб мой народ
за девять тысяч лет до рождества
Христова
Чужая родина
иные люди
в непонятном маскараде
заполонили мир,
но было солнце То,
откуда протуберанцем
реликтовым
я вышел
откуда волей хаоса
в чужбину отметен
* *
главное в жизни –
те сновидения
что невозможно запомнить
иначе совсем непонятно
в...
куда
и для чего мы растём
* * *
материя земли вливает силы в выцветших бродяг
оврага склон и небо в вышине
Пронзительная печальная музыка
Пепел. Не приходит смерть
Трава огненна и воздух черен
стайка ворон над крутой дорогой
вода в воронке от фугасной бомбы
Крылья мистики.
Черная бабочка садится на цветок.
* * *
я отрицаю
и называю всё вокруг абсурдом
и твёрдо знаю
что надо всем довлеет высшая сила
– имя которой безличность –
данная мне не через веру
и не через познание
но которую различаю ясно
незамутненным чувством
также как
волю
небо
и эрос
* * *
Когда-то
идя в какое-то общество
мимо решетки забора учреждения П.
в сырую осень
с книгой писателя М.
чтобы как-то скрасить
доклад о гистологии крысиной аорты
я не знал
что будет туманное время,
в котором
мимо этой решетки
предстоит
проходить каждый день,
когда улица Т.
надоест совершенно
Не знал я,
но чувствовал странность вечера
и сонность деревьев –
высших существ на земле
Завывания ветра
и свет фонарей ослепленный
сливались в одно,
в память
будущих дней
Время,
текущее вспять,
я не раз замечал в своей жизни,
и всегда
колебания веток,
вечер с погодой больной
сопровождали его
Дорога на город Ротгарт
дерево черешчатый дуб растёт
серой вороны крика прозрачна прояснительность
ибо большой кукушки абрис
– перистые облака
Верь: тупая гора – прилизанная эта равнина,
на пшеничных полей однообразие не смотри,
не гляди
хороши глади,
когда синие холмы за ними,
а уходящие под горизонт они –
дурной и безвкусный цвет
Ах, когда-то здесь были
раскидистые колокольчики,
в ложбинах ливень отмывал
шампиньоны-грибы
Правда, не бегали по чьей-то прихоти лоси,
но вид их угловат и нелеп,
в Ротгарт они не заходят...
А стаи волков забегали когда-то,
январским прохожим меняли обмен веществ.
Теперь волков нет,
– истребили за тридцать серебреников,
а без воя ночного красоты не почувствуешь дня.
Луна. Сверхчеловеку подобная.
Высокая. Полная.
Царит над равниной.
Свет ее желтый превыше Бога.
Облака и деревья приземисты.
Солнце.
Осенняя терпкость. Хруст гальки.
Узкие тени маячат.
Осенняя воля-в-сейчас.
Дрожь земли,
тень, гул, скрежет – ударило в воздух.
Всё перемял и смолол танец железных колёс.
звуки забытых оркестров выходят из ниши воображения.
Ходит тромбон по ночному потолку фантазии,
прожекторным лучом звука зачеркивает Бетельгейзе,
но она продолжает гореть и горит еще ярче, и
непонятно,
почему небо поёт,
и звезда говорит звезде
голосом невыключенного "колокольчика",
нечленораздельно.
Лучше считать, что выключен "колокольчик"
над черным пространством,
что не шумят деревья,
не ревут на земле истребители,
и что остается лишь тютчевский гул
и синяя песнь гололёда,
шорох бледных лучей
и дыхание
мартовских клёнов
в тех лиловых поясах земли невидимой
я снился призраком иль принцем, иль бродягой
Вода и Трава были ярки,
а стволы огненны,
но их хранило мохнатое чудовище
оно родственником моим грозило стать
и я скрывался от него в шалашах и уплывал на лодках
когда спало оно, я на свирели играл
и разговаривал с рощей ее голосом.
если разделить небытие
на две части
то получатся
два неполноценных мира,
начиненных
изгнанием из рая
и пораженных
первородным грехом.
А так и есть,
что небытия внутри
много,
много миров,
в себе существующих
и вместе небытных.
если разделить небытие
на две части
то получатся
два неполноценных мира,
начиненных
изгнанием из рая
и пораженных
первородным грехом.
А так и есть,
что небытия внутри
много,
много миров,
в себе существующих
и вместе небытных.
Карандаши превращались в слонов,
стадо мамонтов билось о стены
пока на кровле не стукнула крышка пюпитра,
в то время когда профессор погружал очки в аквариум,
где личинка жука-плавунца пожирала эскадренный миноносец.
Этот корабль выстрелил из пушки
Петропавловской крепости, -
о тучу ударилась форточка
и упала зеркальным дождем.
Было 12 ч Кайнозойской эры.
С моста спускался 10 троллейбус,
отращивая на токоприемниках прозрачные крылья;
с искрой поднялся в воздух
и превратился в маленькое пёстрое песчаное насекомое,
летающее
с жалобным гудом
над останками прибрежной норки,
что 2 минуты
или 1 млн. лет назад
была размыта мутной волной,
оттого что безумное стадо мамонтов
ровно в полдень
свалило скалу
на том берегу
реки плейстоцена.
Карандаши уходили в Атлантический океан,
подводными лодками возносились на небо,
задевая вёслами за башни,
шпили,
горный хрусталь
и слоновую кость.
Дрожали здания,
эхо видело сон,
стадо мамонтов билось о стены.