Зимой, сквозь холод, капающий с крыш, –
Топ-топ – несмело, шатко, как малыш,
Мы делаем шажочки, семеним,
И робко ищем солнца мы лучи –
Устало, вяло, будто крестьянин,
Ворчащий после пашни на печи:
И вот, лежит на старой теплой печке,
Усталая жена хлопочет на крылечке,
А он так тихо-тихо напевает
Ту песенку из детства – про весну…
Зачем он шепчет? Будто бы не знает:
Жена услышит только тишину…
Вернемся к нам, в промозглый мегаполис,
Мурашками вот-вот уже покроюсь
От эха стен, которым нет конца,
От безразличья льда, который не ответит,
Который сердце коркою покроет из свинца,
Который внятно, четко в душу метит.
И всюду только мутное стекло,
По стеночкам и слезы, и тепло
Сползают жалким, узким ручейком,
Зима их припечатывает к стенке,
Скует дыханьем «Орбита» тайком,
Нас укачает – баю-баю – на коленке…
И мы уснем, посапывая тихо,
Сжимая кулачки, забудем мы про вихрь,
И так искусственно просуществуем до весны,
Собственноручно опечатаем мы жизнь,
«Не подходи, убьет» - плакатик у стены –
Ну что, найдется проявивший героизм?..
Через замки так крепко сцепленных ресниц
И сквозь затворы век, которым нет границ,
Вдруг вижу я – иль это лишь мираж? –
Далекий огонек, альтруистично яркий,
Для этой местности он явно лишь коллаж,
Но для меня ль? – позволю я ремарку…
Ход пешечкой – замедленная съемка, –
О, как наивно кажется, что громко,
Я делаю сейчас ничтожно-мелкий ход
К тебе навстречу… Если бы ты знал,
Чего мне стоит… Нет, наоборот,
Не знай ты этого – и так ты столь устал…
Шажочки мелкие в полнейшей тишине,
Встревоженный вопрос: «А мы наедине?»,
Твои глаза, сияющие будто сердце Данко,
И стук не спящих в бесконечности сердец,
И искушенность слов – ну прямо парижанка –
И восхищенное: «Весна?.. Ну наконец!».