Ленивый трамвай, тополиный конвой,
звенящие стёкла аптеки.
Квадратная арка и двор угловой,
где смуглые, словно ацтеки,
подростки гурьбой облепили скамью,
дымя табачищем, позоря семью.
Наплывы плюща затянули окно:
там жертва домашней неволи
до сумерек летних терзает фоно.
Но тремоло или триоли
от взбучки его не спасут всё равно
в родимой семнадцатой школе.
Напрасно вы дразните рыжим жидом,
славянские дерзкие дети,
того, кто прославит обшарпанный дом
и комнатку тётушки Эти,
где, годы спустя, он отыщет с трудом
себя на семейном портрете.
Зато опознает бетонный причал
двора и заборчик дощатый.
Там жили ацтеки, и каждый встречал
другого привычной цитатой,
которую всяк иноземный народ
берёт в обращенье, презрев перевод.
Ты выжил, маэстро, и больше не кличь
страну с конституцией куцей,
отчизну, бесславно вошедшую в клинч
с мечтой о вселенском киббуце, —
где русский с чеченцем, абхаз и грузин
совместно вкушают из райских корзин;
где дочка аптекарши тянет в кино
тебя, а не этого — с фиксой —
любителя кайфа, что пойман давно
теченьем бесстрастного Стикса.
Всплывая и прячась в холодной волне,
наколка синеет на крепкой спине.
Врагу не сдаваясь, наш гордый «Варяг»
на дне обрастает тоскою
по шестиконечной звезде на дверях,
начертанной твёрдой рукою,
по огненной прядке на взмокшем виске,
по нотной тетрадке на грязном песке,
разграбленной и разграфлённой
ацтека подошвой рифлёной.