Мое шапито, шапито, шапито.
Арена лежит под ногами.
Я – клоун, я вроде живой запятой
меж строчек привычной программы.
Кони в опилки копытами бьют.
Грохочут помятые трубы.
И астраханский танцует верблюд
с тавро инвентарным на крупе.
Вот фокусник, пьяный слегка чародей,
факир и колдун бессистемный.
Он кроликов тащит из шляпы своей
и пилит свою ассистентку.
А мне рассмешить целый мир по плечу
до колик короткой репризкой.
Я плАчу потешно и сальто верчу,
вишу на канате сосиской.
Но вот наступает тот миг...
Тишина
из струн ожидания свита.
Под небом тряпичным вскипает луна,
луна голубого софита.
Под куполом цирка являешься ты –
святая звезда надо мною,
гимнастка воздушная, из высоты
ты дразнишь томленье земное.
Ты падаешь, снова возносишься ввысь,
где свет бродит пеною винной.
Напрасно я руки воздел- : «Не сорвись!»
Меня тебе сверху не видно...
Ты там, на своих поднебесных кругах,
плывешь, и маня, и сверкая.
А я – клоун Вася, чьи щеки в цветах,
ноктюрн на ножовке играю.
А я, клоун Вася – приклеенный нос,
тяну к тебе звуки металла,
плету тебе лонжу из медленных нот,
молясь, чтобы ты не упала.
И вот, раскачавшись, весь мир раскачав -
фальшивый, облыжный, недужный,-
срываешься...
И за границей луча
тьма гасит тебя равнодушно.
И зал выдыхает округлое : «Ох!»
И эхо столетия длится.
И светят софиты на алый цветок,
лежащий подбитою птицей...
И я по арены пустому плато
иду одинокою тенью...
Я знаю, что лонжу не видел никто –
ту, что задержала паденье.
Потом выбегаешь ты на комплимент.
Заходится публика в раже...
Я нос оторвал. Больше клоуна нет.
Никто не заметил пропажи.
1982/2004