Когда дождливая ноябрьская ночь
Чернила льёт на кирпичи сырые
Домов на Пушкинской, не в силах превозмочь
Я дрёму вашу, улицы родные.
И липким кажется тогда туман,
И осень как преддверие Аида,
И хочется в пустыню, есть акриды,
Чтоб харьковский базар и балаган
Исчез навек из памяти и сердца…
Но в сердце врос мой город навсегда.
Да и от памяти мне никуда не деться:
И жизнь не сон, и слёзы не вода.
Живее этих улиц сарозеки:
Там каждый холм степной неповторим,
А здесь дома отличны, словно зеки,
Одним лишь только номером своим.
Здесь главный рынок носит имя храма,
А храм давно на торжище похож,
И в мире торжествующего Хама
Не видно лиц среди личин и рож…
Мой город! Ты несмысленная плоть!
Что толку в обличеньях и угрозах?
Не до конца прогневался Господь -
Не сжёг тебя, а только подморозил.
Грязь не видна под ледяным покровом…
Когда одет ты ризой снеговой,
Дух чище, небо глубже над тобой,
И чудно всё в серебряной обнове.
Ночами же, то явный, то сокрытый,
Хранит тебя всех звёзд
дозор многоочитый.
То веют ветры с четырёх сторон,
То вдруг совсем утихнут разом;
И в вышине парит воитель Орион,
И Сириус в ветвях горит алмазом.
Зима 1998 г.