***
Спи мой сыночек, мой маленький, баю,
вечер затих вдалеке.
Много я сказок изысканных знаю
в русском родном языке.
Тяжкая доля крестьянского люда...
Долгие зимы впотьмах...
Трудно при этом не двинуться с глузду
на худосочных кормах.
Деток невмочь прокормить до весны-то -
их оставляют в лесу,
там их засыплют снежищем досыта
лапы дерев на весу.
Или случится заветное чудо:
дети спасутся от сна,
их приютит у просторного чума
добрая тётка-весна.
Даст им сосулек резные тиары,
лошадь, телегу с добром,
дети обрадуют папенек старых
золотом и серебром.
Русские - добрые-добрые сказки...
Дети вернутся, простят.
Слепо поверят малейшей отмазке -
было да сплыло, пустяк!
А не вернутся (Метелиц не густо),
вновь поддадимся судьбе:
бабка под вечер засолит капусту -
палец отрубит себе
На людоедах приличное сальце
(все же едят не сардин)
Их миллионы, отрубленных пальцев,
а мальчик-с-пальчик - один!
Если и палец остался на месте,
не огорчайтесь пока:
можно еще из последнего теста
сделать себе колобка.
Или, кромсая печное поленце,
сделать себе “терешок”
и уложить его в тряпочке в сенцах,
ждать, что родится сынок.
Спи мой сыночек, мой маленький, баю,
день укатил налегке,
сказки я страшные-страшные знаю
в русском родном языке.
Времени чужд затянувшийся ступор,
очень прогресс многолик:
Баба-Яга в гараже держит ступу -
дух истребителя “Миг”.
А в мавзолее вождя беспредела,
счистив с покойника, крем
мажет Кащей на бессмертное тело
в замке, похожем на Кремль.
Жахнет вдали одноглазое Лихо
из сердцевины болот,
ведьма пронырливая Чувилиха
на диктофоне поёт:
“Зашуми, лесок,
пригони теплынь,
ты пристань, челнок,
к бережку приплынь,
принесла творог
я в лукошечке,
ты поешь, сынок,
мой Терёшечка!”
Сказано-сделано, голос на плёнке...
Парня изжарят, он влип.
Бабка заплатит за это Алёнке
с гербом кащейским рубли.
Только все хнычет мальчонка увечный,
мол, покажи, покажи, -
сдуру Алёнка поехала в печку
в тесте из молотой ржи
“Ах, мясца твово
я отведала,
как “буржуй нуво”
пообедала;
на костях твоих
поваляюся,
в волосах твоих
покатаюся!”
Рано смеёшься, проклятая дура,
рано ползешь на покой,
зубик аленкин не чувствуешь шкурой?
Зубик ее золотой?
Ведьма трясется, мальчишка вознёсся
на заколдованный дуб,
тянет старуха губу из-под носа,
виден корундовый зуб!
“Ой, спасите, вы,
гуси-лебеди,
не видать листвы
в этой лебеде,
унесите мя
к маме с папою,
мы пригреем вас,
краснолапые!”
Дуб поддаётся колдуньему зубу,
стонет, трепещет, - куда ж!
спилит его окаянная, срубит,
сварит из парня гуляш!
Но подоспел незаслуженно тонок,
вырос в небесном желе -
тянет защипанный хилый гусёнок -
он паренька пожалел.
“Гусик, неси меня, маленький, выше
омутов, падей, болот.
К берегу озера светлого - слышишь -
мать меня в горе зовёт:”
“Берега осок,
да степна полынь,
ты пристань, челнок,
к бережку приплынь,
не осталось сча-
стья ни крошечки,
ты пропал в одноча-
сье, Терешечка!”
Вишь, не поможет гусиная стая,
в стаях - одни индюки...
Только гусёнок защипанный знает,
как достаются щипки.
Спи, мой сыночек, проснешься с рассветом -
утра прозрачен хрусталь.
Отдал бы я тебя в стаю, да нету
веры в величие стай!