Двадцать лет под стеклом.
Под крылами ночи.
В ожидании - смысл,
А во встречах - "прощай".
Отпусти меня, видишь
какая луна.
Мы с тобой навсегда
останемся здесь.
И отсюда уйдем.
За окном становилось темнее с каждой минутой. Прохладные июльские сумерки, не раздумывая, сгущали краски ночи. Занавеска над балконной дверью развевалась от дуновений ветра – плохо прикрытая дверь нисколько не сдерживала этих порывов.
В нее сплошным потоком летели звуки улицы. Позднее время давало себя знать: они становились все реже и реже, но тем отчетливее каждый из них рассекал вечерне-ночную прохладу. Там, на улице, не было тишины, но было спокойствие. Все отходило ко сну, и лишь отзвук отдельных шагов, отрывки разговоров доносились откуда-то снизу.
Они приближались. Тропинка, шедшая под моими окнами, не скрывала никого и ничего. Сквозь стекла в комнату ворвались смех и слова, прерываемые мелодиями мобильных телефонов.
Я отбросил занавеску и вышел на балкон. Холодные перила приятно обожгли мои напрягшиеся руки.
На тропинке напротив дома расположилась шумная компания. Их было человек десять. Я не видел их лиц – только огоньки сигарет и громкую речь.
Было темно, но они узнали меня и замахали руками. Они звали спуститься к ним, но вместо этого я поспешно оторвался руками от перил и сделал шаг к двери. И тут сзади я услышал ее голос.
Она была пьяна. Ее слова коснулись сердца и прошли навылет где-то у глаз, вызвав щемящую боль. Я на мгновение замер, а потом сделал еще один шаг и захлопнул балкон.
Нет, нет и нет…
Я рос обычным парнем – все как у всех и все как всегда. Жизнь по привычному, давно заложенному сценарию: дом, школа, девушки.
Девушки… У меня было все: и любовь, и надежды, и амбиции. Родители опекали и обеспечивали меня. Я был послушным и воспитанным ребенком, и все было запланировано заранее: в какой ВУЗ поступать, какие книги читать, с кем и когда встречаться.
Все это ушло. Все рухнуло. Все изменилось и стало другим. Когда теряешь что-то, ощущения становятся острее.
Странно, но я ни о чем не жалею. Я даже рад сейчас, что все так вышло. Может быть, если бы предсказуемость не исчезла, я никогда не задумался бы о себе. Так и жил бы с чужими мыслями в голове.
В узком кабинете была толстая, обитая черной кожей дверь. Когда она закрывалась, то сквозь щелочки внизу не проникал ни один лучик света из коридора.
Вокруг меня, у стен, стояли высокие шкафы до потолка – их створки были полуприкрыты, и в одну из них выглядывали потертые борта кожаного плаща. На поясе, который спускался с него до самого пола, прилипли сухие комочки осенней грязи. Это был плащ доктора.
Она сидела напротив меня, откинувшись на спинку старого зеленого кресла, и держала в руках чашку еще неостывшего кофе. Ее большие черные глаза держали меня на расстоянии, словно желая проникнуть в глубину моего взгляда.
У нее на шее, поверх халата, были надеты большие белые бусы. Она поправляла их тонкой рукой с морщинистой желтоватой кожей, и снова смотрела на меня.
Единственное окно в ее кабинете было доверху затянуто черной тканью. Под потолком светила одинокая люстра-колокольчик, ронявшая свет прямо на стол, стоящий между нами.
Я смотрел на краешек этого стола, вжимаясь в жесткую ткань своего стула, и говорил ей что-то, роняя фразы и на ходу подбирая нужные слова.
Ее голос слегка грассировал, смешно подчеркивая звучание отдельных букв.
– Ты способный мальчик. Тебе нужно вылечиться. Вылечиться и отдохнуть. Твоя болезнь излечима. Надо только…
Я повернул голову и передо мной возникли взволнованные глаза мамы.
– А нам говорили, что все это ерунда…
Я не слышал ее. Я был далек от этой узкой вытянутой комнаты, и мои ноги снова несли меня по песку летнего парка, и руки снова держали в ладонях тепло ее руки, и я снова говорил ей о чем-то далеком, несбыточном и прекрасном…
Мы столкнулись случайно в дверях квартиры, которую мои родители сдавали тогда одной семейной паре.
Я позвонил, и дверь мне открыла незнакомая девушка с темными глазами.
Минуту мы стояли молча, а потом я сказал:
– Здравствуйте, я сын хозяев этой квартиры, я …
Она улыбнулась.
– Да, да. Вы, наверно, приехали за деньгами? Они оставили их там, на машине. Я его сестра.
Я пересчитал лежащие в прихожей купюры, поднял глаза на нее и уже не смог их отвести.
Она улыбнулась.
– Все правильно?
Я ответил:
– Да. Вот только…
Спускался вечер. В большой комнате было полутемно. Мы сидели на диване перед большим окном, прижавшись друг к другу и не размыкая объятий. Я гладил ладонью ее шелковые волосы и слегка касался их губами.
– Знаешь, у меня уже есть девушка…
Закат давно догорел за окнами, и солнце ушло куда-то за прозрачную гладь Серебряного пруда. На подоконнике выделялись силуэты цветов. Последние лучи откуда-то издалека освещали их влажные листья.
– Зачем ты мне это говоришь?
– Я не хочу расставаться с тобой.
– Я завтра уезжаю.
– Куда?..
– Домой, в Казань.
– Нет, я не отпущу тебя. Я искал тебя слишком долго. Я полюбил тебя…
– За один вечер? Это смешно.
– Нет. Я люблю тебя. Не уезжай.
Мы расставались долго и мучительно. Ее большие глаза наполнились влагой слез.
Горечь телефонных звонков сменилась томительными страницами писем, чередой бесконечных городов и расстояний.
Мы искали друг друга на огромных пространствах настенных карт, и не задумываясь, нажимали на сброс, услышав в трубке знакомые названия…
Я стал другим. Характер человека выковывается в страданиях, но ничто уже не может сломать его, если он закалился. Все, что не убивает, делает нас сильнее.
Я стал другим, и на звонки мобильных телефонов друзей из прошлого отвечал бодрым и уверенным голосом:
– Нет.
Нет, нет и нет…
Когда падает снег, забываешь о том, что светило солнце, и кружишься в его водовороте, ловя ртом холодные снежинки, и думаешь: как хорошо! Как спокойно!
Нет, нет и нет…