Я не умер еще. Для тебя. Я тобой и живу.
И когда-то вернусь, блудный сын твой, беглец поневоле,
Отказавшись от этой, не мне предназначенной роли,
Я вернусь к тебе снова, уже не во сне – наяву,
И к ладоням твоим я прижмусь наяву, не во сне,
Посеревшим лицом - к ним, иссушенным жизнью и зноем,
И под нЁбом моим будет звук между хрипом и воем,
И забьется он там, словно жерех на яркой блесне.
Ты пригладишь меня, с болью выдохнешь тихо: "Седой . . ."
Ты меня не таким провожала когда-то в скитальцы,
И дрожали мои каблуками разбитые пальцы
С поднесенной тобой пиалою с прохладной водой.
Я тогда был как смоль, а теперь я белее, чем снег,
И седины мои – это листья из книги "Потери":
Я ее начинал, в возвращение даже не веря,
В час, когда мой уход был скорее похож на побег.
И я был не один, мы ушли, чтоб вернуться опять,
Унося в уголках наших душ сотни тысяч Туркмений –
Ни тогда ни потом пред ублюдком не встав на колени,
Только вот пред тобой мне не грех на коленях стоять.
И сквозь слез пелену, будто через узор хрусталя,
Я твой образ впущу, как с иконы чужого мне храма:
То ли ты предо мной, та, кого называю я "Мама",
То ли с ликом твоим предо мною Родная Земля . . .