Так, распадаясь на атомы лет и зим,
время скользит
по плоскости нашей памяти,
не задевая («…Друг мой – один грузин,
любит тебя…») того, что потом останется.
Руки горят – от снега гор горячи,
кто-то другой припомнится еле-еле.
Все повторяется, дни – как те кирпичи
смерти и жизни, месяца и недели.
…По воскресеньям я бы пекла тебе
яблоки в тесте в печке и в тихой грусти
вешалась в воздух надписью про обед,
что в переводе значит всегда: «не пустим!».
…Из магазина выйдя на липкий свет
снежного города, щурясь, прикрыв перчаткой
левый висок, я, как скво бы ходила след
в след, тишиной перебирая часто
ног в сапогах, легких, как крылья сов.
Каждую ночь я бы рожала в сумрак
ворох горячих не знавших бумаги слов,
тех, что у губ, вспыхивая, трясутся
звездами – там, куда мы идем не спать.
Просто висеть памятью долговязой
вниз головой, наверное, даже – вспять,
выкатив между звезд и свои два глаза.