Печальные лысые девы недвижны в мирах зазеркальных,
Их кисти как крылышки соек, и жесты слегка театральны.
Густые ресницы трепещут, глаза в поволоке туманной
Плывут над колоннами бедер, рождают мечты некроманов.
Высокие лысые парни руками их талии держат,
Спортивны и импозантны, глаза волевые, как шершни,
Нерусских загадочных тканей немного они демонстранты.
Но как же нарядны их дамы на фоне узорных акантов!
Манто на плечах серебрятся, клаксоны авто озаряя,
Мужчины из брючных карманов изделья Буре вызволяют.
Щебечет зелёная радость, воркуют текильные реки,
Хрустальное хрупкое счастье достигнуто в кои-то веки.
А рядом в домах крепкостенных худые иль толстые люди
Литой колбасой сокращают унылую длительность буден.
На Господа-бога в обиде, по матери время ругают,
Базедово в “яшики” смотрят, на злых иноверцев пеняют,
Им нравится образ печали, им жалоба вечная снится,
Зады их провалены в кресла, брюзгливые маски на лицах.
Морщины на лбы собирают, глотают зеленое зелье
И радости не дозволяют входить в закопченные кельи…
Стою в магазинчике Зоо, в прострации бачку лохмачу:
Японские рыбы, как птицы, порхают в пространствах прозрачных,
Слегка плавниками поводят. Зеленое золото с алым,
Сквозя в перламутровых брюшках, в чешуях горит вполнакала
И в водорослях угасает, в ажурном плетении нитей
Я думаю, может быть, кто-то следит и за мной из укрытья,
Из туч, из заоблачной сини – суровый, большой, любопытный,
Когда я зеленую бронзу шлифую в подвале на Мытной.