Стихи о трех промысловых судах
Там, вдалеке, где бумажный фонарь
Японии вечер зажёг
Гуляют команды со всех судов
В доме у Бладстрит Джо.
В сумерки к берегу дует бриз,
Приносит портовый гул,
А в йокогамской бухте отлив
Разом буи качнул.
В таверне у Циско бывалый моряк
Расскажет, махрой дымя,
Про скрытое море и скрытый бой,
Как "Балтику" выгнал "Полярный Огонь",
А "Штральзунд" бился с двумя.
Но вот он тебе, Русский Закон, устроенный так хитро,
Что если попробуешь котика брать, получишь взамен ядро,
Где море уходит, на валуне зеленый оставив жгут,
Песец там носит мех голубой и котики там живут.
Матки, хорошую лежку найдя, на берег ведут щенков,
И, море покинув, ревут секачи, выясняя крепость клыков.
Но вот в сентябре налетят шторма, и гнев поутихнет чуть,
Секач уходит обратно в моря, никому не ведом тот путь.
Воздух сырой взялся корой - лежбище, скалы, снег.
Не видно ни зги, танец пурги, льдины плавучей бег.
И Бог, что айсберг об скалы бьет, громко трещит во льдах,
Слышит лисенка малого плач в нелегких своих трудах.
За модную шубку и модный лоскут любая заплатит с лихвой,
Браконьеры встают на опасный путь, рискуя своей головой.
Британец наглеет, Японец тож, нищает Русский Медведь,
Но Янки - самый опасный вор, как никто он может нагреть.
Под русским флагом "Полярный огонь" идет, чтоб не лечь на дно,
По правому борту не пушка, нет - крашеное бревно.
("Балтика", "Штральзунд", "Полярный огонь" - это одна сатана,
Рыскают вместе у Командор и котиков бьют сполна)
Балтика нынче в бухту зашла, шлюпки поднял прибой,
Промысловые группы гонят стада котиков на убой.
Пятнадцать сотен содрали шкур, гривы - первейший сорт,
Но в бухту заходит "Полярный огонь", демонстрируя правый борт.
Балтика спешно людей зовет, бегство - выбор простой,
Четыре дюйма калибр бревна, туман к тому же густой.
(Грустно, конечно, туши терять, что кровью залили песок,
Но хуже стократ самим их везти в проклятый Владивосток)
Как зайца, "Балтики" след простыл, тумана легли мазки,
Посылает шлюпки "Полярный огонь" за добычей по воровски.
Отхватили кус и доставленный груз опускают в открытый люк,
И всё на мази, но шлюп вблизи появляется - ловкий трюк.
Пушки щетинятся в необхват - по траверзу только три,
Покрыла трубы морская соль, но дым не идет, смотри.
Капитан на брашпиле рубит канат, что значит попал впросак,
И в открытое море "Полярный огонь" вылетает, ровно гусак.
(Житуха в шахте хуже, чем смерть, и в России тебя не убьют,
Ты сам загнешься от ртутных паров, но сначалала зубы сгниют)
На милю ушел "Полярный огонь", но картечь не собрала дань,
И шкипер ударил себя по бедру, изрыгая гнусную брань:
"Нас обдурили, не будь я Том Холл, руку даю на отруб,
Здесь вор на воре, братва, сидит, и точит на вора зуб!
Орегонские деньги, Мэновский лес, нам не страшна гроза,
Но нас облапошил Рубен Пэн, лопни мои глаза !
Хоть в трюме плеск, но фальшивка блеск, пушки торчат на виду,
Только я-то по рубке узнаю "Штральзунд", узнаю даже в аду.
Мы в Балтиморе встречались разок, в Бостоне попутал бес,
Но к дьяволу в зубы, Рубен Пэн, сегодня ты сам полез.
Хотел напугать, приятель, меня, но я тебе не тюлень
Бояться трубы поддельной твоей, и пушки, гнилой как пень!
Рында "Балтику" позовет, вдвоем вернемся в залив,
И в твою же игру сыграем с тобой, если ты так игрив!"
И браконьер ударил в набат и ветер призыв понёс,
Команда "Балтики" стала вдруг гнездом разъяренных ос.
В бухту вернулись по хляби морской, она раскинулась вширь,
На "Штральзунде" якорь гремел и был в тумане как поводырь.
Вдоль узких бортов они залегли, чтоб не задело пальбой:
"Что выбираешь, проклятый Пэн, дележку иль смертный бой?"
Рубен Пэн достал разделочный нож, улыбнулся как сто чертей:
"Заметано, шкуры тебе отдам за шкуры твоих людей,
Шесть тысяч шкур я доставлю в порт и будь, приятель, здоров,
Здесь людского закона и божьего нет - есть закон северов.
Ветер лови, снова плыви на промысел в ночь и пургу,
А я твоих котиков буду бить, столько, сколько смогу."
Тут же в ответ клацнул затвор, цевьё надежно легло,
И кудри тумана скрыли от них творимое ими зло.
Мокрый туман завесу воздвиг, пули вокруг снуют,
Карающий меч, воет картечь, которой котика бьют.
Как пчелы, пули звенели там, собирая кровавый мёд,
Победивший котика будет брать, проигравшего чёрт возьмёт.
Туман, густея, их погребал, тяжелый, будто свинец,
Тогда на "Балтике" третий упал, на "Штральзунде" второй мертвец.
Туман - молоко, промажешь легко, когда на глазах ладонь,
На стон и слова, услышав едва, на звук открывали огонь.
Кто к Богу взывал, кто говорил товарищу, чтобы притих,
Когда примиряя, свинцовый град проливался на них двоих.
И если идолов звал один, другой угодников звал,
Но пуля, прыгая им на грудь, убивала их наповал.
И в выжидающей тишине скрипел оставленный руль,
Но каждый дыхание затаил, чтобы спастись от пуль.
И глаз и ухо - взведенный курок, губы сомкнуты в щель,
Упоры у ног, чтоб целиться смог с этих морских качель.
Но кашель в тумане поплыл того, кто был подстрелен в бою,
То умирающий Рубен Пэн оплакивал жизнь свою.
"Прилив пройдёт через Фанди Райс, прошелестит отлив,
Но я не увижу его следов и океанских грив.
Не увижу, как траулеры несёт на камни, в ночной тени
Океанский лайнер в проливе Зунд зажигает свои огни.
Ядро к ногам и конец долгам, на вечный стану прикол,
Но если есть над нами закон, то петля тебя ждет, Том Холл!"
У борта выпрямился Том Холл: "Приятель, да будь здоров,
Здесь людского закона и божьего нет, есть закон северов.
С молитвой во тьму ступай к Нему, раз ты у Него в долгу,
С твоими вдовами буду, Руб, я нежен, сколько смогу".
Со "Штральзунда" пуля летит на звук, верен стрелка расчёт,
И Тома назад бросает заряд, на палубу кровь течёт.
За гордень схватился тогда Том Холл, и рухнул, как сваленый дуб:
"Мы крысе в глотку пойдем вдвоем, погоди, я с тобою, Руб.
На промысел Дьявол сюда пришел, а мы пришли на убой,
Перед Гневом Господним как голыши окажемся мы с тобой.
Парни, ружья на место ставь - хватит им сеять рознь,
Мы все сражались лицом к лицу, а подыхаем врозь.
Эй там, на баке - кончай пальбу! С "Балтики", слышь, не бьют!
Мы отправляемся с Рубом в ад - к чертям собачьим салют"
Тишина всё злей меж кораблей, над серою полосой,
По палубным доскам звенела кровь, туман оседал росой.
И залив широк, но бок о бок снесла корабли волна,
Стучится в борт океанский чорт, на палубе тишина.
Рубен Пэн закричал из последних сил, дух его отлетал:
"Для того ли, чтоб здесь умереть во тьме, тридцать лет я морю отдал?
Я проклинаю морскую хлябь и земная будь проклята твердь,
Как слепой щенок из хозяйской руки свою принимаю смерть.
Проклятый туман лежит на груди ! Неужто морские ветра
Не сдернут его, открыв синеву небесного шатра?".
И как парус гнилой разорвался туман, исчезли его следы,
Ложное солнце в небе висит, котик ждет у воды.
Ползёт, холодна, на камни волна, стальной поднимая прилив,
На перилах бортов команды судов бледнеют, перевалив.
Морская гниль, кровавая пыль, радуга в ней дрожит,
Патрон пустой, блеск золотой, небрежно мертвец лежит.
Корабли качает легкой волной, к бортам сползают тела,
И они прозрели, как Бог им велел, и узнали свои дела.
Шкоты как струны, лёгкий бриз тянет невесть куда,
Но у штурвала никто не стоит, в дрейф залегли суда.
В глотке у Рубена хрип затих и дух отлетел в тишине,
Том Холл сказал: "Отмучился, брат? Значит, пора и мне"
Смертные сны застилали взор, тоска разгоралась вновь,
Во власти видений он тихо шептал, меж пальцев струилась кровь:
"Скоро недобрый западный ветер придёт из дальних морей;
Палубы мойте, грузите шкуры и отплывайте скорей,
"Балтика", "Штральзунд", "Полярный огонь", шкуры делить и вперёд.
Море найдёт любого из вас, но Тома никто не найдёт.
Тени скользят у самого дна, зло выползает на мель,
Держать штурвал я чертовски устал, смерть зовёт в колыбель.
Здесь только шквалы, зима тревог и горькие миражи.
Забойный цех ожидает нас, мы котики-голыши.
На юг плывите из этих мест, где туман себе логово свил,
И пусть в Есиваре свечи зажгут те, кого я любил.
Чем с ядром в ногах идти на дно, где рыб голодных грызня,
Лучше как Беринга моряки, в песках положите меня.
Пэна похороните вблизи, а сами плывите прочь:
Как двое мальчишек мы будем болтать всю полярную ночь".
Плавучий лёд волна качнёт, в небе серая муть,
Идут суда, журчит вода, туманный берингов путь.
От близкой земли уйдут корабли, жалкие беглецы,
Из этих мест, где Западный Крест, туда, где горят Близнецы.
Любой моряк на этот маяк дорогу найдет свою
В ту пору, когда в море секач ведет за собой семью.
Айсберги бьёт, рядом встаёт фонтан старика-кита,
Буря цветёт, котик ревёт, ледовая короста.
Уйти не моги, русской пурги жестокий махает кнут,
Георгий Святой и Павел Святой - по разные стороны ждут.
Идёт по пятам за ними там цинга, и картечи визг,
Но каждый год промысловым судам снова идти на риск.
А в Йокогаме бывалый моряк
Расскажет, махрой дымя,
Про скрытое море и скрытый бой,
Как "Балтику" выгнал "Полярный огонь",
А "Штральзунд" бился с двумя.
THE RHYME OF THE THREE SEALERS
Away by the lands of the Japanee
Where the paper lanterns glow
And the crews of all the shipping drink
In the house of Blood Street Joe,
At twilight, when the landward breeze
Brings up the harbour noise,
And ebb of Yokohama Bay
Swigs chattering through the buoys,
In Cisco's Dewdrop Dining-Rooms
They tell the tale anew
Of a hidden sea and a hidden fight,
When the ~Baltic~ ran from the ~Northern Light~
And the ~Stralsund~ fought the two.
Now this is the Law of the Muscovite, that he proves with shot and steel,
When ye come by his isles in the Smoky Sea ye must not take the seal,
Where the gray sea goes nakedly between the weed-hung shelves,
And the little blue fox he is bred for his skin and the seal they breed for themselves;
For when the ~matkas~ seek the shore to drop their pups aland,
The great man-seal haul out of the sea, a-roaring, band by band;
And when the first September gales have slaked their rutting-wrath,
The great man-seal haul back to the sea and no man knows their path.
Then dark they lie and stark they lie -- rookery, dune, and floe,
And the Northern Lights come down o' nights to dance with the houseless snow;
And God Who clears the grounding berg and steers the grinding floe,
He hears the cry of the little kit-fox and the wind along the snow.
But since our women must walk gay and money buys their gear,
The sealing-boats they filch that way at hazard year by year.
English they be and Japanee that hang on the Brown Bear's flank,
And some be Scot, but the worst of the lot, and the boldest thieves, be Yank!
It was the sealer ~Northern Light~, to the Smoky Seas she bore,
With a stovepipe stuck from a starboard port and the Russian flag at her fore.
(~Baltic~, ~Stralsund~, and ~Northern Light~ -- oh! they were birds of a feather –
Slipping away to the Smoky Seas, three seal-thieves together!)
And at last she came to a sandy cove and the Baltic lay therein,
But her men were up with the herding seal to drive and club and skin.
There were fifteen hundred skins abeach, cool pelt and proper fur,
When the ~Northern Light~ drove into the bight and the sea-mist drove with her.
The ~Baltic~ called her men and weighed -- she could not choose but run –
For a stovepipe seen through the closing mist, it shows like a four-inch gun.
(And loss it is that is sad as death to lose both trip and ship
And lie for a rotting contraband on Vladivostock slip.)
She turned and dived in the sea-smother as a rabbit dives in the whins,
And the ~Northern Light~ sent up her boats to steal the stolen skins.
They had not brought a load to side or slid their hatches clear,
When they were aware of a sloop-of-war, ghost-white and very near.
Her flag she showed, and her guns she showed -- three of them, black, abeam,
And a funnel white with the crusted salt, but never a show of steam.
There was no time to man the brakes, they knocked the shackle free,
And the ~Northern Light~ stood out again, goose-winged to open sea.
(For life it is that is worse than death, by force of Russian law
To work in the mines of mercury that loose the teeth in your jaw.)
They had not run a mile from shore -- they heard no shots behind –
When the skipper smote his hand on his thigh and threw her up in the wind:
Bluffed -- raised out on a bluff," said he, "for if my name's Tom Hall,
You must set a thief to catch a thief -- and a thief has caught us all!
By every butt in Oregon and every spar in Maine,
The hand that spilled the wind from her sail was the hand of Reuben Paine!
He has rigged and trigged her with paint and spar, and, faith, he has faked her well –
But I'd know the ~Stralsund~'s deckhouse yet from here to the booms o' Hell.
Oh, once we ha' met at Baltimore, and twice on Boston pier,
But the sickest day for you, Reuben Paine, was the day that you came here –
The day that you came here, my lad, to scare us from our seal
With your funnel made o' your painted cloth, and your guns o' rotten deal!
Ring and blow for the ~Baltic~ now, and head her back to the bay,
And we'll come into the game again -- with a double deck to play!"
They rang and blew the sealers' call -- the poaching cry of the sea –
And they raised the ~Baltic~ out of the mist, and an angry ship was she:
And blind they groped through the whirling white and blind to the bay again,
Till they heard the creak of the ~Stralsund~'s boom and the clank of her mooring chain.
They laid them down by bitt and boat, their pistols in their belts,
And: "Will you fight for it, Reuben Paine, or will you share the pelts?"
A dog-toothed laugh laughed Reuben Paine, and bared his flenching-knife.
"Yea, skin for skin, and all that he hath a man will give for his life;
But I've six thousand skins below, and Yeddo Port to see,
And there's never a law of God or man runs north of Fifty-Three:
So go in peace to the naked seas with empty holds to fill,
And I'll be good to your seal this catch, as many as I shall kill!"
Answered the snap of a closing lock and the jar of a gun-butt slid,
But the tender fog shut fold on fold to hide the wrong they did.
The weeping fog rolled fold on fold the wrath of man to cloak,
And the flame-spurts pale ran down the rail as the sealing-rifles spoke.
The bullets bit on bend and butt, the splinter slivered free
(Little they trust to sparrow-dust that stop the seal in his sea!),
The thick smoke hung and would not shift, leaden it lay and blue,
But three were down on the ~Baltic~'s deck and two of the ~Stralsund~'s crew.
An arm's-length out and overside the banked fog held them bound,
But, as they heard or groan or word, they fired at the sound.
For one cried out on the Name of God, and one to have him cease,
And the questing volley found them both and bade them hold their peace;
And one called out on a heathen joss and one on the Virgin's Name,
And the schooling bullet leaped across and showed them whence they came.
And in the waiting silences the rudder whined beneath,
And each man drew his watchful breath slow taken 'tween the teeth –
Trigger and ear and eye acock, knit brow and hard-drawn lips –
Bracing his feet by chock and cleat for the rolling of the ships.
Till they heard the cough of a wounded man that fought in the fog for breath,
Till they heard the torment of Reuben Paine that wailed upon his death:
"The tides they'll go through Fundy Race but I'll go nevermore
And see the hogs from ebb-tide mark turn scampering back to shore.
No more I'll see the trawlers drift below the Bass Rock ground,
Or watch the tall Fall steamer lights tear blazing up the Sound.
Sorrow is me, in a lonely sea and a sinful fight I fall,
But if there's law o' God or man you'll swing for it yet, Tom Hall!"
Tom Hall stood up by the quarter-rail. "Your words in your teeth," said he.
"There's never a law of God or man runs north of Fifty-Three.
So go in grace with Him to face, and an ill-spent life behind,
And I'll be good to your widows, Rube, as many as I shall find."
A ~Stralsund~ man shot blind and large, and a war-lock Finn was he,
And he hit Tom Hall with a bursting ball a hand's-breadth over the knee.
Tom Hall caught hold by the topping-lift, and sat him down with an oath,
"You'll wait a little, Rube," he said, "the Devil has called for both.
The Devil is driving both this tide, and the killing-grounds are close,
And we'll go up to the Wrath of God as the holluschickie goes.
O men, put back your guns again and lay your rifles by,
We've fought our fight, and the best are down. Let up and let us die!
Quit firing, by the bow there -- quit! Call off the ~Baltic~'s crew!
You're sure of Hell as me or Rube -- but wait till we get through.
" There went no word between the ships, but thick and quick and loud
The life-blood drummed on the dripping decks, with the fog-dew from the shroud,
The sea-pull drew them side by side, gunnel to gunnel laid,
And they felt the sheerstrakes pound and clear, but never a word was said.
Then Reuben Paine cried out again before his spirit passed:
"Have I followed the sea for thirty years to die in the dark at last?
Curse on her work that has nipped me here with a shifty trick unkind –
I have gotten my death where I got my bread, but I dare not face it blind.
Curse on the fog! Is there never a wind of all the winds I knew
To clear the smother from off my chest, and let me look at the blue?"
The good fog heard -- like a splitten sail, to left and right she tore,
And they saw the sun-dogs in the haze and the seal upon the shore.
Silver and gray ran spit and bay to meet the steel-backed tide,
And pinched and white in the clearing light the crews stared overside.
O rainbow-gay the red pools lay that swilled and spilled and spread,
And gold, raw gold, the spent shell rolled between the careless dead –
The dead that rocked so drunkenwise to weather and to lee,
And they saw the work their hands had done as God had bade them see.
And a little breeze blew over the rail that made the headsails lift,
But no man stood by wheel or sheet, and they let the schooners drift.
And the rattle rose in Reuben's throat and he cast his soul with a cry,
And "Gone already?" Tom Hall he said. "Then it's time for me to die.
" His eyes were heavy with great sleep and yearning for the land,
And he spoke as a man that talks in dreams, his wound beneath his hand.
"Oh, there comes no good o' the westering wind that backs against the sun;
Wash down the decks -- they're all too red -- and share the skins and run,
~Baltic~, ~Stralsund~, and ~Northern Light~ -- clean share and share for all,
You'll find the fleets off Tolstoi Mees, but you will not find Tom Hall.
Evil he did in shoal-water and blacker sin on the deep,
But now he's sick of watch and trick and now he'll turn and sleep.
He'll have no more of the crawling sea that made him suffer so,
But he'll lie down on the killing-grounds where the holluschickie go.
And west you'll sail and south again, beyond the sea-fog's rim,
And tell the Yoshiwara girls to burn a stick for him.
And you'll not weight him by the heels and dump him overside,
But carry him up to the sand-hollows to die as Bering died,
And make a place for Reuben Paine that knows the fight was fair,
And leave the two that did the wrong to talk it over there!"
Half-steam ahead by guess and lead, for the sun is mostly veiled –
Through fog to fog, by luck and log, sail ye as Bering sailed;
And if the light shall lift aright to give your landfall plain,
North and by west, from Zapne Crest, ye raise the Crosses Twain.
Fair marks are they to the inner bay, the reckless poacher knows
What time the scarred see-catchie lead their sleek seraglios.
Ever they hear the floe-pack clear, and the blast of the old bull-whale,
And the deep seal-roar that beats off-shore above the loudest gale.
Ever they wait the winter's hate as the thundering ~boorga~ calls,
Where northward look they to St. George, and westward to St. Paul's.
Ever they greet the hunted fleet -- lone keels off headlands drear –
When the sealing-schooners flit that way at hazard year by year.
Ever in Yokohama port men tell the tale anew
Of a hidden sea and a hidden fight,
When the ~Baltic~ ran from the ~Northern Light~
And the ~Stralsund~ fought the two.