Подражание прозе
Н.
Мы могли бы встретиться в другой,
незнакомой жизни - скажем, в Риме
или в Рио - там, где нам с тобой
вовсе б не хотелось быть другими.
Ты - хозяйка пляжного кафе,
я - его вечерний завсегдатай,
странник, видимо, из Ресифе,
из Тосканы - старый, пьяноватый.
Средиземноморская волна,
или атлантическая, камни
омывает, словно лимонад -
их же отражения в стакане.
Может быть, подобно той волне
(как Марина спела бы: "Волна я!"),
ты б однажды подошла ко мне,
пустоту мгновенно заполняя.
Ты б смахнула крошки со стола,
не заметив занятого стула, -
и я просто понял бы: прошла
жизнь, твоей салфеткой промелькнула.
Это искреннейшее клише,
эта лирика дурного тона
свойственны поверхностной душе
отдыхающего вагабона.
Час закрытья. Мрачный полотер
сексуально сотрясает щетку.
Девица, души его костер,
ноготком проталкивает в щелку
автомата стершийся жетон,
автомат же, крякнув: ах ты, ух ты, -
испускает музыкальный стон
в звездное пространство сонной бухты.
Cтарый надоедливый романс,
страсть, что за столетья примелькалась,
голос для страдальческих гримас
почитателей Марии Каллас,
скрипки и гитары произвол,
заводное звяканье бемоля
скрыли нас от гула вечных волн,
скрывшего гул звездного безмолвья.
Как же эта музыка пришлась
впору, если в полумраке зала
из нее родившаяся связь
нас, воображаемых, связала,
и, застыла, голову склоня,
чтоб глаза не жгли приливы влаги,
женщина, узнавшая меня -
новую судьбу с лицом бродяги...
Все как прежде, или как всегда,
потому что все всегда как прежде,
та же равнодушная вода
неустанно лижет побережье,
и хемингуеевский герой
и его ремарковская леди
кажутся мне жалкими порой -
как старуха на велосипеде.
Наяву мы жалости не ждем,
держимся, карабкаемся, терпим,
нами же посеянное, жнем
счастье - лишь бы не тупился серп им.
Но, колосья для иной косы,
помним мы, отчетливо до боли,
вечер у прибрежной полосы
из чужой, придуманной юдоли.
ASh