Я подумал, что это глупо,
когда она вслед за мной прилетела с юга
и сказала, что насовсем, потому что любит.
А мне предстояло еще прочитать три лекции,
потом - заседание кафедры, деканат,
затяжная беседа в ПЕН-клубе
с однокашником, за стаканом виски,
о прекрасной женской душе, исполненной Богом,
а не процентом по вкладам
и алиментами первого каждый месяц.
Ибо что чудовищней женщины,
которая знает законы и читает лишь бюллетени!
Ее душа - что капище или воронье гнездо!
Так говорит мой искушенный друг -
он умеет поведать красиво, как самобытный поэт,
скиталец, моряк на необитаемом острове,
без корабля, обреченный на одиночество.
Она стояла, шмыгая носом,
говорила, что хочет остаться со мной навсегда.
Я таращился на ее чемоданы в моем кабинете,
бормотал, что вполне бы хватило открытки, письма:
Я бы мог прикрепить над рабочим столом фотографии,
каждый день вспоминая тот отпуск, рыбацкие хижины,
посиделки за красным вином,
пылкость южной любви, безудержные слезы прощания...
Я с наслаждением бы проклинал самолет,
унесший меня из рая нежнейших объятий,
поднявший меня из омута любящих глаз
на поверхность вонючей жижи алиментов, отчетов, сессий.
Что же ты не послала открытку? - корил ее я,
утирая ей нюни платком для протирки очков
(с антистатиком) и лихорадочно вспоминая,
где продают одноразовые платки,
которые вместе с соплями бросаешь в ведро -
и ни стирок, ни чисток, все очень экологично!
Я забросил ее домой и вернулся назад -
преподавать, заседать, и день так нудно тянулся,
а к вечеру подвалил непутевый мой друг
с душой, посыпанной пеплом.
Я был ему нужен, оставить его я не мог
наедине со стаканом - у него был серьезный кризис,
и мы вместе искали выход,
распутывая узелки, подобно китайским монахам,
пока бармен над нами не выключил свет.
Я добрался домой - она еще не спала:
бросилась мне на шею, как дикая кошка.
Мне был знаком этот пыл, и я, конечно же, знал,
что подобает ответить шквальным огнем,
броситься грудью вперед, прокладывать путь
к блестящим твердыням, укрытым за мякотью губ,
и защищаться от смертоносных укусов,
сжимая в обеих руках окровавленный меч!
но это было всего лишь воспоминание,
бессильное, мутное, как жизненный путь пропойцы,
как ночная волшебная пыть, что при свете
рассеется, уступая дыханию северных льдов.
Утром она сказала: отвези меня в аэропорт.
Мы без слов погрузили багаж и поехали.
Останься, - сказал я. - Нет, - сказала она. -
Ты - другая реальность - неверно указанный адрес,
Ты - утопленник с синим лицом, мы друг другу - никто...
И мы расстались, два чужих человека.
И как только взлетел самолет,
неожиданно для себя
я зарыдал, как дитя, которому снятся кошмары.
Потом успокоился, понял, что все это - было,
и можно теперь написать рассказ или повесть,
а может быть, даже стихи.
Допоздна засидеться, заснуть перед монитором
и проспать до утра. Зарядка и хлопья на завтрак,
апелляции, лекции, кафедра.
Иногда в поле зрения - юбка, ноги, чья-то улыбка,
то и дело какие-то бары, возлияния, пьяные речи,
боль в висках и затылке, зеленый чай и таблетки.
И когда все худшее позади -
этот мир представляется сносным,
порой нелогично веселым,
как цыганские пляски на похоронах:
покуда не сморит сон, слышишь возгласы, струн перебор,
а стоит тебе отключиться - уже все равно,
что песни поются совсем не по нотам,
а ритмы наскакивают друг на друга,
как обожженные мотыльки.
И какое нам дело, что мир по-цыгански валится в тартарары!