Змею-Горынычу Господь подарил
три головы, как то: веру, надежду, любовь, и к ним
огромное небо одно на троих,
взлетно-посадочные огни
полночных светил, и горних ангелов рой
над каждой его фюзеляжной дырой.
Веру, надежду, любовь, и любовь из них больше,
моложе, Онегин, и лучше была. И, о Боже,
ежели змей вдруг терял эту голову, то сильнее саднил
осиротевший вулкан, чье соитье с одним
лишь огромным небом кровосмесительною рекой
змеилось из вечного боя в что нам только снится покой.
Но в том-то и фенечка Феникса - с каждой весною
сия голова отрастала с силою с новой.
Змей говорил: Я горилка, я горный орел, мой огонь
есть отрыжка печенью Прометея.
Пламенной лавою, ламою-мамою Агни-Ягой.
Я помесь гремуче-дремучая, мама моя, помятую,
согрешила со снежным папа, восхотев его заднею всекостяною ногой.
А в гареме моем на горе, говорил, три жены, три желны.
Три стукачки, три шапочки красных и трижды больных
волчьей пастью, при коей не зарастает
огромное нёбо одно на троих.
С небес они сводят с ума меня, натравив
летучих легавых с лаем столикую стаю.
И травят, и бьют по мозгам, как в нюрнбергской пивной,
где и одна голова хороша уже - совладать бы с одной,
когда все вокруг начинает троиться:
свастики лапок, имперские курицы-птицы,
средь нахлебавшихся тварей бармен, иже непотопляемый Ной.
Змей говорил: У меня три сына, три проросших зерна.
Первый Икс, перекресток кровей, пересменок меж прошлым и настоящим.
перечеркнутый жизнью семит, Сизиф, за дальнейших за нас
знак сего отверженья ко мне на гору влачащий.
Номер два - это Игрек, игрок, он же Игорь, нордический князь,
варвар-варяг, хам грядущий на кущи из чащи.
Третий Зет, он же зек, дзен-буддист, йогсель-маг, спецэффект,
ничего в этом свете его не яфет,
хладнокровный крупье, самый долгоиграющий в ящик.
Змей говорил, и каждое слово голодного ящера
метило в яблочко, в силу всемирного тяготения
к первородству греха обреченное на падение
недалече от яблоньки, где ему и покоиться...
Снедаемому эдиповым агрокомплексом.
Но вкусивши плода, Змей схватился за горлышко, выпал в осадок,
позеленел, и глаза, стекленея, впились в отраженную небыль,
где сквозь дырявые своды Эдемского сада
одно на троих разливалось огромное небо.