ВОТ ТАК Я И СТАЛ ПОЭТОМ
Мы с утра затопили камин, и кто-то
стал рассказывать, что ему снилось ночью.
За ним свои сны рассказали другие, и третьи...
Истории были чудесны, и я
зачарованно слушал и вдруг
с ужасом осознал,
что, когда подойдет моя очередь,
мне рассказать будет нечего,
потому что минувшей ночью
мне ничего не снилось,
равно как и предыдущей,
и той, что была еще раньше, -
потому что мне никогда ничего не снится.
Я впал в уныние и смятение
и когда, наконец, подошла моя очередь,
не посмел признаться в своем позоре,
а начал повествование.
Я говорил, говорил,
стараясь звучать убедительно,
быть поточнее в деталях,
дивить, распалять любопытство...
Я говорил очень долго,
и когда я умолк,
все захлопали и сказали,
что мне ужасно завидуют,
потому что мне снятся
самые яркие сны.
Вот так я и стал поэтом.
НОТР-ДАМ
Конечно, меня привлекала
возможность поставить свечку
Марии, а также Иосифу:
я их безмерно люблю
и был бы не прочь лишний раз отрекомендоваться.
Но на ящике было написано: "10 франков",
и мне показалось, что это слишком -
за какую-то вшивую свечку дерут три шкуры.
В то же время - украсть ее было бы нехорошо.
Я размышлял,
пожирая глазами свечки с дрожащим пламенем:
что если бросить в копилку
(что бы там ни писали)
только два франка - уж если на то пошло,
в магазине такое добро гораздо дешевле.
Я опустил два франка - громко, чтоб звякнуло,
и выбрал свечку. Однако меня
беспокоило смутное чувство: что-то не так...
Я подумал, что церковь должна
с этого тоже иметь какой-то навар,
и добавил еще три франка,
и внутренний голос мне подсказал, что теперь все ОК.
Я зажег свою свечку. Она
горела светло и красиво,
и у меня на душе потеплело тоже.
Я помолился Марии, Иосифу и ушел,
довольный, что все для меня
обернулось так славно -
и поступил разумно,
и сэкономил пять франков.
ФОТОГРАФИЯ
Я не мог и мечтать, что у них это выйдет,
ведь я был без работы
и без жилья, и все было так безнадежно.
Я пришел к ним, заранее зная,
что у них ничего не выйдет.
Но когда меня усадили на стул
и сказали: “Вылетит птичка!” -
рот сам собой растянулся от уха до уха.
Вспышка - и все было кончено,
и уже ничего не поделаешь,
так и останусь навеки счастливым, и каждый
восхитится: “Вот это улыбка!” -
не допуская и мысли, что все
совершенно не так, просто у них, как всегда,
отчаянно здорово вышло!
БЛУДНЫЙ СЫН
Прости, но я не вернусь в этот дом
той же дорогой.
Я приду, но буду не тем,
и мой одряхллевший пес меня не признает по запаху.
Я приду как безродный бродяга, и будет тебе невдомек,
что это меня ты и ждал,
готовый мне отпустить со слезами грехи.
Ибо все это - заблуждение,
одна из оброненных кем-то
фантазий, тенеты, в которые мы
попадаем, как рыбы, влекомые светом.
Мы друг другу совсем чужие.
Я научился новому, не твоему языку.
Научился ненависти к тебе,
и она ничуть не слабей твоего презрения.
И лишь память о доме, где я родился,
не дает мне покоя.
Я припадаю к земле, и потеют ладони,
слабея от странной дрожи.
Порой мне случается видеть, как ты
глядишь на дорогу - не приведет ли меня.
Увы, все будет иначе.
Наследство, что мне причитается, я завоюю,
и ты до последнего вздоха будешь уверен,
что оно досталось врагу.
Только земля, в которой мы оба истлеем, будет все та же.
Знаю, это ничтожная плата за годы и годы терзаний.
Иногда я готов
обнажить пред тобою запястье и вскрыть себе вены,
чтоб тебе показать
что течет в них твоя же кровь,
чтобы старческие глаза узнали ее по цвету -
для того я ношу в кармане заточенный нож.
Но нет, все закончится по-другому:
однажды ты бросишься на пришельца
с бессильными кулаками,
чтоб отстоять свои стада и угодья,
и я, защищаясь, тебе перережу горло.
И когда твоему предсмертному взору откроется правда,
мне уже не найти спасительных слов,
и будет молчание крови тянуться вечно.
Это молчание нам посылают звезды
через седые пласты пространства и времени,
это молчание бездны, в которую ты
погружаешься или летишь,
над которой висишь, цепляясь ногтями за камни.
Это безмолвие заставляет лучших из нас
вслушиваться в него, сознавая с тоской,
что любое из сказанных слов уведет далеко-далеко,
нарушив тончайшую связь,
что позволяет нам выжить в это глухое время
со слепыми глазами, способными все же плакать,
тогда как в чьих-то белесых, но зрячих зрачках
по-прежнему ни слезинки.