УИЛЬЯМ БАТЛЕР ИЕЙТС
(1865-1939)
РАЗМЫШЛЕНИЯ
ВО ВРЕМЯ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
I
Родовые усадьбы
В богатом доме, средь куртин в цвету,
Вблизи холмов, вблизи тенистой рощи,
Жизнь бьёт ключом, отринув суету,
Лиясь, как дождь, пока достанет мощи,
Расплескиваясь, рвётся в высоту,
Чредует формы посложней, попроще,
Меняясь в них, дабы ценой любой
Не стать машиною, не стать рабой.
Мечты! Но и Гомеру бы, похоже,
Не петь, коль скоро бы не знать ему
Мерцанья черных янтарей, – и всё же
Привычно думать нашему уму
О раковинах на прибрежном ложе,
С отливом не вернувшихся во тьму
Глубин, что и они когда-то были
Наследственною мерой изобилий.
Жестокий человек и деловой
Назначил зодчим, столь же деловитым,
Исполнить в камне план заветный свой:
На диво всем потомкам-сибаритам
Воздвигнуть символ чести родовой.
Но от мышей спастись ли даже плитам?
Десятилетья минут – и, глядишь,
Наследник мраморов – всего лишь мышь.
Но что, коль этот парк, где крик павлинов
Ночной порой звучит среди террас,
И где Юнона, склепный свод покинув,
Богам лужаек зрима каждый час,
Где посреди древесных исполинов
Даётся нам отдохновенье глаз –
Что, если всё, что здесь доступно въяве,
Замена нашей гордости и славе?
Что, если герб, взирающий с дверей,
Гнездо традиций, древних и упрямых,
Блуждание вдоль зал и галерей,
Портреты предков в золочёных рамах,
Достоинство семейных алтарей.
Покоящихся в вечных фимиамах –
Что, если цели нет у них иной:
Заменой быть для гордости больной?
II
Мой дом
Седая древность башни и моста,
Старинный дом в кругу оград просторном,
Кремнистая земля;
Символика цветущего куста
Меж вязами и одичалым тёрном;
Ветр зашумит, суля
Часы дождя и хлада,
И промелькнёт на миг
Взволнованный кулик,
Заслыша топот и мычанье стада.
Ступени, свод, камин, бумажный лист,
Исписанный, холодный подоконник.
Да, в комнате такой
Виденье облекал панегирист,
Певец “Иль Пенсерозо” и платоник,
Туманною строкой,
И было въяве зримо,
Как, робко трепеща,
Полночная свеща
В окне мерцала всем, бредущим мимо.
Здесь кров для двух людей. Один сумел
Собрать вооружённых два десятка,
И жить средь этих стен, –
Хоть и казался он меж ратных дел,
Сомнений, треволнений, беспорядка
Забывчив и забвен;
И я – второй, как вящий,
Живой пример уму:
Потомству моему
Эмблемою печали предстоящий.
III
Мой стол
Две тумбы, и на них доска.
Перо, листки, и сталь клинка
Блестит – подарок Сато,
Вручённый мне когда-то,
На всё вокруг, как некий рок,
Как неизменности урок,
До Чосера откован,
Взирает из шелков он.
Так пять веков в родной стране
Подобно молодой луне
Он пролежал, ни разу
Не обновляя фазу.
Но сердце знает: такова
Непреходящесть мастерства.
Учёным любы споры –
Кто мастер, год который,
Когда сей славный образец
В дар сыну передал отец.
Искусная работа,
Рисунок, терракота,
Непреходящий символ в ней,
Но красота души – важней:
Душа, как одеяньем,
Объемлется деяньем.
Счастливей всех – преемник тот,
Кто ведает, что не войдет
В возвышенное царство
Жрец низкого фиглярства,
Но кто возвысит дух и речь,
Кто может в сердце песнь беречь,
Внемля павлиньи стоны
В обители Юноны.
IV
Мои потомки
От предков разум получив живучий,
Не вспоминать, возможно, должен я
Ни дочь, ни сына, и – на всякий случай –
Забыть, что у меня была семья;
Но в кои веки аромат летучий
Даруется теченьем бытия;
Цветы на ветках вянут, облетая,
И вновь кругом шумит листва простая.
Но если всё же угасает род,
И всё бесцветней вялые потомки,
И каждого иль бремя дел гнетёт,
Иль брака неудачного постромки?
Быть может, рухнут лестницы и свод.
И лишь сова, избравшая обломки
Жильём, затянет по ночным часам
Печальный плач печальным небесам.
Порода сов, как ни одна другая,
Для нас – напоминанье; потому,
Любовь и дружбу целью полагая,
Я всё, что мог, восстановил в дому.
Здесь, девушку свою оберегая
И дружбу близких, бытие приму.
И знаю: пусть в паденье, пусть в расцвете,
Нам памятником станут камни эти.
V
Дорога у моих ворот
Боец заходит в дверь.
(Телосложением – Фальстаф),
Любезно шутит о войне –
Мол, можно помереть вполне,
На солнышке под пули встав.
То – несколько других солдат:
Их форма издали видна,
Перед воротами стоят.
Я сетую на дождь, на град,
Сломавший грушу у окна.
Считаю горлиц над ручьем –
Шары пернатой черноты –
Во гневе затворён своём,
От мира огражден жильём,
От стужи гибнущей мечты.
VI
Скворечник над моим окном
Роятся пчёлы между кладок.
В щели – голодный писк птенца.
Стена давно пришла в упадок.
Творите, пчёлы, свой порядок:
Вселитесь в прежний дом скворца.
Сковала робость нас; кому-то
Смерть ежечасно шлёт гонца;
По всей земле, что ни минута,
Пожар и гибель, тьма и смута:
Вселитесь в прежний дом скворца.
Шагает смерть по баррикадам,
Боям и стычкам нет конца,
И многим доблестным отрядам
Лежать в крови с оружьем рядом.
Вселитесь в прежний дом скворца.
Живя мечтами год от года,
Грубеют души и сердца.
Вражда важней для обихода,
Чем жар любви – о, жрицы меда,
Вселитесь в прежний дом скворца.
VII
Я вижу фантомы ненависти
и духовных излишеств и грядущей пустоты
По камню лестницы всхожу к вершине башни;
Снегоподобной мглой затянут небосвод,
Но залиты луной река, леса и пашни,
Всё призрачно вокруг, и мнится, что грядёт
С востока ярый меч. Вот ветерок в просторы
Взовьётся, заклубив туманы – и тогда
Внезапно явится пред умственные взоры
Чудовищных картин знакомая чреда.
Под иступленный клич: “Возмездие за Жака
Молэ!” – одет в металл и кружевную рвань,
Гоним и голоден, выносится из мрака
Отряд под лязг мечей и площадную брань –
Ни с чем спешат в ничто, уже почти растаяв,
Бросаясь в пустоту: и я вперяю взор
В тупое шествие бездумных негодяев,
Орущих, что магистр отправлен на костер.
О ноги стройные, о глаз аквамарины!
Грядёт процессия блистательнейших дев:
Умело оседлав единорожьи спины
И вавилонские пророчества презрев;
Их разум – лишь бассейн, где страсть, не умирая,
Уходит в глубину, сверх меры тяжела;
Лишь тишина живет, когда полны до края
Сердца – томлением, и прелестью – тела.
Аквамарины глаз, туман, единороги,
Блеск призрачных одежд, молчание сердец,
Ожесточенный зрак; довольно, прочь с дороги!
Толпа не может ждать! Дорогу, наконец,
Бесстыжим ястребам! Ни скорбных разговоров
О прошлом канувшем, о зле грядущих лет:
Лишь скрежеты когтей, лишь самохвальство взоров,
Лишь завихренья крыл, затмивших лунный свет.
Я затворяю дверь, и вижу с болью жгучей,
Что ни единожды не проявил свою
Единственность, хотя бывал и час, и случай, –
Но нет, пускай навек замолкну, затаю
Свидетельства свои – благоспокойствуй, совесть!
К чему томления? Ведь в отвлечённый миг
Чудовищных картин магическую повесть
Во мне приветствуют и отрок, и старик.
Перевод с английского Е.Витковского