Что проще, чем придумывать лавстори с
Лирически оборванным концом?
Вот, скажем, грузный галл Верцингеторикс
Сидел в лесу с парнями и винцом.
Ел мясо. Жирный сок ловил усами.
Хлебал, рыгал и хлопал по плечу
Соратников: «За этими лесами
Мы скроемся зверьми. Я так хочу,
А после грянет бой. И будет длиться,
Пока призывы труб не замолчат.
И мы войдем в их сытые столицы
И снимем шкуры с бронзовых волчат.
Соратники хмельно орали «Слава!»
И жилистый старик, тряся мечом,
Хвалил вождя и щурился лукаво:
«Он в Риме жил. Он знает, что почем».
Да в Риме. И заложником и братом.
Кумиром для балованных матрон
И пленником, которого парадом
Ведут среди ковчегов и корон.
Жилось смешно, жируя и межуя,
Но в италийской солнечной глуши
Он встретил ту, незваную, чужую,
Что выпила зерно его души.
…Ему б давно бежать себя спасая,
В края косматых галлов, но пока
Она идет с кувшинами, босая,
И прячет свет на донышке зрачка,
Не хочется вина и мяса с кровью,
Не хочется охоты и боев —
Прокрасться бы собакой к изголовью,
Всю ночь ловить дыхание ее…
Он мог надеть прославленные латы,
А может быть — герой — и шлем с орлом,
Однако, подновив свои заплаты,
Он бросил все и двинул напролом
И вот — в лесу. Огонь и запах пота,
Сородичи, соратники и он,
Любимый вождь. Дурацкая работа.
Уже к весне здесь будет легион…
Войска выходят в поле — белокурый,
Хмельной, шальной, кусачий, злобный рой
И — ровной металлической фигурой —
Единовзглядый, крепкощитный строй.
Вождя убьют последнего, наверно.
Пройдут когорты, режа и круша.
…А где-то там, в немыслимой Равенне,
Тихонько доживет его душа.