И.М.
Особе Икс, небесному явленью.
О, сколько лет с того минуло дня,
когда я Вам писал, и, к сожаленью,
не в добрый час в Москву несёт меня.
Но - по порядку. Ветры жизни били
судьбы моей мятежной утлый чёлн.
И гибель ежечасно мне сулили.
Но я всё жив, и к Вам приязни полн.
Я помню, как в года спокойной жизни,
цвела страна моя, не ведая невзгод.
И верен был возлюбленной Отчизне,
и королю, и Богу мой народ.
Я рос, как деревце, забот не знал до срока -
примерный сын, наследный дворянин.
Леса, поля, прибрежная осока,
морской простор, спокойствие равнин:
всё было для меня. Мой мир был светел.
Он складывался в первые стихи
(хоть букв ещё не знал я). Вольный ветер
трепал мне волосы на берегу реки.
В шато фамильном, в счастье и достатке
жила семья моя: отец и мать, сестра.
Десяток слуг хранил наш дом в порядке.
Я так любил их всех… Но жизнь быстра.
Беда пришла незвано, в одночасье:
Париж восстал, казнили короля.
И Революция, суля народу счастье,
омыла кровью Франции поля.
Свободу от присяги и закона,
и равенство, и братство всех и вся,
разбой и смуту, отголосок стона
всеобщего на знамя вознеся,
кровавое ненастье докатилось
и до седой Нормандии моей.
И гильотина каждый день трудилась,
роняя нож на плоть дворянских шей.
Барон де Бёф казнён одним из первых.
И с ним – мой дядя, гордый Валуа.
Не стало слуг, семье до гроба верных -
смерть обживала древний Сен-Круа.
Шато де Брюн разрушен. Волны черни,
ведомые фанатиками в ад,
прошли сквозь милый край лавиной гневной.
И я бежал, забыв пути назад.
Потом – скитаний вечность на чужбине.
Колонии, Канада, вечный страх.
Я, Жиль де Брюн, как щепочка в пучине,
затерян был в лесах, во льдах, в горах.
Ходил на китобое на Аляску,
метал гарпун в кита, тюленей бил.
Пиратствовал, покуда «Синеглазку»
британский бриг в бою не потопил.
Недолгий плен. Висеть бы мне на рее,
как всем, но тут нежданно повезло:
Шальным ядром с французского «Кретея»
боезапас на бриге разнесло.
И вот живой, пусть даже и в оковах,
я был в Квебек доставлен для суда.
Меня не наказали столь сурово,
как прочих, стороной прошла беда.
И каждый раз, от смерти ускользая,
я вспоминал о Вас, мой милый друг.
Лишь мысль о Вас, от гибели спасая,
меня хранила в дни невзгод и вьюг.
Тем временем Республика стряхнула
с груди своей кровавых палачей.
И гильотина тягостно вздохнула
в последний раз над Францией моей.
И вот, чрез океанские просторы,
шторма, и штиль, и через сотню дней
предстали очарованному взору
те берега, что мне всего родней.
Да, многое минуло безвозвратно.
Я стал другим, но Родина моя
по-прежнему мила мне, и отрадна.
И только здесь могу быть счастлив я.
Затем, кто знает, из какого сора,
пророс, вознёсся к славе Бонапарт.
Поднял страну мою из тлена и позора,
и вторгся за края французских карт.
За императором, в любые непогоды,
я обошёл Европу – со щитом.
Счастливые и памятные годы!
Я жил единым мигом, на потом,
не оставляя громы битвы, лица,
и чувства, радостные сердцу моему.
Я видел ясный свет Аустерлица -
в бою, в крови, в пороховом дыму.
Мы были счастливы, равны богам античным:
герои, вдохновенные сыны
любимой Франции. И каждый делом личным
считал превратности походов и войны.
Победами и славой озарённый,
в величии, не ведомом другим,
наш император, к цели устремлённый,
в Россию двинулся, и мы вослед за ним.
До Вильно было просто: мы крушили
любой препон на выбранном пути.
Мы вдоволь наглотались русской пыли,
но место битве удалось найти
уже вблизи Москвы. У деревушки
Бородино две армии сошлись.
Картечный град метали в воздух пушки,
и строем кирасиры в бой неслись.
Кутузов с толком выстроил редуты:
огонь из укреплённых батарей
атаку нашу смял и планы спутал.
Но к нам пришёл на помощь маршал Ней.
Мы до полудня штурмовали флеши.
И взяли их, но горькою ценой!
Смерть в строе нашем выкосила бреши
ужасные своею шириной.
Мы наступали, русские стояли
не зная страха, не жалея сил.
И нас на правом фланге удержали,
и сам я русской пулей ранен был.
Две армии, одна другой достойна.
противника не в силах сокрушить,
сражались насмерть. Бонапарт спокойно
отдал приказ резервы в бой пустить.
И наш четвёртый корпус, наступая,
с позиций русских выбил. Но уже
садилось солнце, всё во мгле скрывая,
и бой угас на новом рубеже.
Победа? Нет. Но и не пораженье.
Я шпагу подобрал, не знаю чью.
Великое и страшное сраженье
закончилось, я думаю, вничью.
Но сколько же людей на этом поле
навеки полегли! Ужасный счёт.
По божьей воле, и солдатской доле,
как знать, кого какая участь ждёт?
Печальным было утро после боя.
Мы хоронили павших. А затем
искали в снах недолгого покоя.
Но сон лишь прятал стоны в темноте.
***
Горит костёр. Москва лежит пред нами.
Я Вам пишу, мой свет, и всё молюсь,
чтоб ангелы-хранители крылами
укрыли Вас от бед, и чтобы грусть
прекрасное чело не омрачала.
лишь Вы одна мне дороги сейчас.
Ваш Жиль де Брюн. С последнего привала.
Не в самый добрый для России час.