(вдохнуть – не дышать – читать без остановок)
Это похоже на очень тяжелый,
ну просто клинический случай заведомо-ложно-экзистенциальной, пардон, метафизики..
дело, однако, не в этом..
пожалуйста, вы раньше времени не раздевайтесь до пояса (неосмотрительно)
и не пугайтесь, ведь время само испугалось -
оно подозрительно, путает всё так искусно, таится,
садится в кусты и искусственным путником дразнит, как спутником землю..
ну я и поддался…
болтался до этого маятником обезвременным,
сломанно громко болтая безмолвно без умолку,
думал, что жизнь прорезинена – тянется, тянется, тянется «я», непроверенно толком
(откуда же вере-то взяться – проверено всё уж давно подчистую)
и выдана, съедена порция вечности, всё устаканено каменно:
тихо-бездомная улица имени Имени, лица безумные мнимыми мимами мнутся…
и мне возомнилось, что скоро наденут нательник сосновый (положено каждому)
вместо истертых наручников, масок, наножников, медного взадника,
манны небесной прессованной,
жадно на годы в карманы рассованной,
(годности срок истекает вчера, разумеется),
почек искусственных
(почки вобще-то должны бы естественно почиться – пучиться, пучиться, пучиться,
как завещал нам великий пучитель Ильич, уж не помню который,
потом прорасти, наконец, бестолковым соцветьем... но позже об этом)
короче, казалось, что все величины измерены мною, секстанты истерты
углами, секстеты распались на трио, дуэты и сальные соло,
сексотами ангелы шумно роятся у трона вечерне предвечного, мне вымощая
широкий проспект им. всеблагих намерений
(помним, ведущий куда…
как же больно ложиться крестом на уставшего грустного Бога,
хотя мне и ясно, что присно,
и всё ж не на веки веков,
и аминь недалёко,
легчать тем не более не удаётся никак).
Неодинажды я неожиданно был одурачен, и всё же однажды,
не чая нужды ни в попутчике, ни в почтальоне, ни в путче противу себя,
получаю письмо (как всегда, доплатил за отпавшие марки), вскрываю –
и, ужас, оттуда вспорхнула надежда (не путать с Надеждой, моею соседкой,
которая только что вспарывать может цыплят, а вспорхнет – так обрушатся тверди),
так вот, неизвестным инкубом сначала,
а после вполне обретя (бестелесно, но все же объемные) контуры,
пария, громко горланя «ура!» и ничуть не смущаясь,
решила меня осенить: приземлилась ко мне на плечо (приплечилась?),
ой-ёй, горячо, и еще горячее! – и вот вам, пожалуйста, кожа слоится,
шурша опадает ожогово степенью первой, потом отпадает совсем голова
(у меня, разумеется, – виды надежды, известные мне, безголовые все поголовно),
а я инстинктивно пытаюсь спастить от инстинктов, однако
надежда уже коренится поглубже, ужалила в сердце,
поёрзала чуть аритмией и там угнездилась,
и вот уж готовый шагреневый вам пациент (не английский),
недавно еще безнадежно здоровый,
теперь же поверженным пленником ждущий надеждиных козней
и казней моих приручённых безрыбьем желаний…
надежда же, сбросив одежды, предстала троянским конем –
растроилась на веру, (о небо!) любовь и себя самою, протянула
данайкой «на-на», раскроила меня на куски, проглотила
и вот уже нету меня, я не я, я – она, триединый в трех лицах,
покрытых, не скрою, нескромным румянцем и тянущий, тянущий, тянущий
руки опять к горизонту, горящий трехпастно горынычем-змеем,
и смеющий смело забраться в чужой моностырь, чтобы стырить там моно
и стерео сделать, как это предписано ихним уставом (где кража – там вор),
выше крыши попрыгать, заставить себя, дурака, помолиться и лоб разможжить,
можжевеловым джином обжечься, ожить, изничтожить всю нежить
и жить, и дышать, и любить, и хотеть, и надеяться, верить
и в зубы дарёному чудо-коню не смотреть,
и согласно кивать, что блестит золотушно за пазухой камень как золото,
и не судить (и меня не осудят!),
не ждать, а любовно, надёжно, доверчиво, просто ПОЖИТЬ.
Отшумело. Откуда-то снизу и слева и сбоку полезли загадки про то,
что первее – яйцо или курица, жизнь или смерть, кто главнее, иголка иль нитка,
и как нужно верить – безумно, толково? – ведь вера, бердяйно-флоренско,
должна залегать глубоко, но совсем не упрямо,
и как возлюбить нам предписано – платно ли, маючи что-то в ответ,
или жертвенно маючись, мертвенно руки, иль палец хотя бы,
себя возлюбив аки ближнего, смело рубить по примеру толстому?
иль нежно (простите) в постельке себя теребить по-простому?
моё триединое «я» начало рассыпаться,
тройное со-мнение вдруг раскололось на разные мнения,
каждое стало во мне сомневаться, устало втройне,
размечталось забыться (ох, эти туманы, вопросы былинные, быть иль не быть!)
захотелось не видеть, не слышать, не чуять, не ждать и не чувствовать более боли…
Одна лишь загвоздка: не знаю, куда подевалась надежда – растаяла снежно,
не веруя всуе в свое возрождение, или же метахимически где-то гуляет в крови,
поджидая подснежно обычного чуда?
Надеть бы намозгник…
(причуда)