Она танцевала. Каблучки отбивали ритм, которому вторило биение сердца, взлетали черные кудри и вновь ложились на обнаженные плечи. Ресницы вздрагивали, и под ними темнели глаза – завораживающие, втягивающие в ритм танца, в скорость движения. Она грациозно поворачивалась, длинное платье обвивало стан, руки взметались вверх: она хлопала в ладоши, все ускоряя темп, кружась, чередуя быстрые шаги с плавными разворотами, она жила танцем, ритмом, в который вплетала свое тело. Звенели украшения на смуглых руках. В волосах алела роза, и это яркое пятно притягивало к себе взгляд – цветок то терялся в кружеве волос, то вновь появлялся, украшая танцовщицу, придавая ей неземное очарование и грусть, и его движение захватывало зрителей, заставляло неотрывно следовать за жестами плясуньи, смотреть, как шелковая ткань обвивает ее, тихо шелестя, кружится вместе с ней, чьи бездонные глаза уже не видят людей, а лишь погружаются в рисунок танца, ножки в ярких туфельках отстукивают ритм – все быстрее, быстрее… Вдруг она замирает – резко останавливается звон бубнов, и только несколько мгновений еще слышен шелест платья.
Но в наступившей тишине, кажется, вновь слышен бешеный ритм, вновь видно переплетение тонких рук, еще мелькает алая роза в смоляных кудрях незнакомки…