одна говорила мне каждое утро – мой ангел, целуй меня горячо -
касания губ твоих важнее вина и хлеба.
а я лежал, улыбаясь ей, и уткнувшись щекой в плечо.
и думал – насколько она хороша, глупа и нелепа.
другая – на шею вязала воздушный за шарфом шарф,
ходила походкой эльфа и пела нежней, чем арфа.
и с ней, наконец, я понял – я груб, жесток и неправ.
я мог бы любить ее вечно, но – только молча, босой и без шарфа.
и, наконец, единственной, жившей напротив лжи,
и выпускавшей змей из окна, и любившей мою гитару
я предпочел другую, разбив ее фаянс и мечты.
чтобы она поняла - насколько я ей не пара.
теперь мне с утра не приносят ванильное молоко,
а ночью толкают спросонья холодной пяткой.
не бей посуду, - мне говорят, - не кури, не уезжай далеко.
и - как печать – поцелуй на язык вместо святой облатки.
и я не бегаю по утрам в центральном парке или около дома. вообще никак.
не покоряю вершины, не прыгаю с парашютом и не служу рублю.
но я готов продать за полтинник, за грош, за медный пятак
мое обаяние, мой талант и ближайшую мне родню.
лишь бы она продолжала каждое утро меня искать,
сонной рукою сбрасывая подушки на пол вокруг кровати.
лишь бы она боялась меня не найти и - тем более - не достать
губами мою лопатку. и пусть она – против платьев,
не любит бокс и футбол, не играет со мной в слова,
не курит в постели до или после (и вместо) секса.
пьет пиво и херес, не зная год урожая вина
и никогда не хотела примерить наряд невесты.
но я же рождаюсь заново, только услышав – люблю тебя… знаешь как?
и каждый раз говорю ей – как? – охрипнув и замирая.
я бы продал себя и родню за полтинник, за грош, за медный пятак.
но ей не нужно. она и так меня любит. хотя - никогда не читает.