Отряд скакал двенадцать дней.
Стал слышен запах пепелища
И видно зарево огней.
Кругом — сожжённые жилища,
Ограбленных селян глаза,
Глядящие с тоской и злобой,
Труп клячи с вздувшейся утробой.
Борх прослезился и сказал:
«Вид сей безрадостен, ребята.
Всему виной француз проклятый.
Так поклянёмся покарать
Враждебных иноземцев рать!»
«Клянёмся!» — грянули холопы,
Из ножен выдернув клинки.
И вновь отряд Борха галопом
Летел искать свои полки.
Под вечер выбились из сил,
Бивак разбили в тихой роще,
Где под берёзкой, мирно росшей,
Борха внезапно сон скосил.
Борх видит вдруг, как у берёзы
Берёсту оросили слёзы.
И сквозь рыданья сей же час
Берёза повела рассказ:
«О, милый витязь! Лютый враг
Меня без жалости пытает,
Сгущает непроглядный мрак
И чёрным вороном витает.
Прийди на помощь, сохрани
Берёзку русую, о воин!
Да, будет сон её спокоен
И ясны будут её дни!»
Борх слова не успел сказать,
Как налетел коварный тать —
Жестокий ворон — и умело
Вершить своё стал злое дело.
Борх саблю острую достал
И голову отсёк злодею,
Но только просвистела сталь,
Как ворон каверзу затеял:
На месте старой головы
Возникли сразу же две новых,
Берёзу заклевать готовых
И Борха заодно. Увы,
Чем больше Борх голов рубил,
Тем больше он лишался сил,
А головы росли тем гуще
У птицы с быстротой гнетущей.
«Проснитесь, барин, уж рассвет!» —
Борх услыхал сквозь сон тяжёлый.
«Подушки же рубить не след,
Хотя товар они дешёвый.»
«Пафнутий, милый! Это — сон,
Нет и в помине злобной птицы?!
Ну, надо ж этому присниться!
О, счастье! Боже, я спасён!» —
С походной спрыгнул Борх постели.
Его шатёр стоял у ели.
Пафнутий взгляд лукавый кинул:
«Был, барин, ворон — только сгинул...»