* * *
Зельем осени причаститься…
Мелок бес мой да сноровист.
Не осталось стихов в чернильнице -
Бел и холоден чистый лист.
Вновь затишье небес пастозных
Громы-молнии разобьют.
Пью промозглый и горький воздух,
Да и горькую тоже пью.
Разметает весь город осень –
Листья, краски, обрывки слов.
Ветер в тмутаракань уносит
Лемех, содранный с куполов.
Ливень дробью по целлофану –
Что же, бей, барабанщик, бей.
Осень рыбой-левиафаном
Тянет в омут своих скорбей...
Цитаты из Серебряного века
Ночь была цитатой из Цветаевой -
Помните зрачок, сосущий свет.
Ночь звучала смутными октавами,
Скрадывая свой же силуэт.
С чертовщиной вальс ли пастернаковский
В форточные рамы залетел,
Или поздний ангел плакал, плакался -
Будто святость выплакать хотел.
Ночь казалась медленной флотилией.
Мель и штиль. Вернее, Мандельштам.
Корабли времен почти не плыли и...
Сколько их на мель попало там.
И стелились сумраки покатые
Под уклон - назад, назад, назад.
Мир давно разобран на цитаты
И опять составлен из цитат.
***
Дай себе помолчать -
Ни полслова на грусть,
Ни строки про печаль.
Помолчу, разберусь…
Ложка будет звенеть
По стаканному дну.
Листьев жалкая медь
Будет липнуть к окну.
Половицами кот
Заскрипит, удалясь.
Даже осень уйдет,
Город вымесив в грязь.
Дай себе помолчать:
Ни ползвука на гнев,
Пусть он будет мельчать,
В тишине присмирев.
Ни полфразы в упрек,
Ни полвздоха обид.
Дай молчанию срок,
Пусть теперь говорит
Тишина – с тишиной,
Лист – с оконным стеклом,
Мир – с умолкнувшим мной
Ни о чем, ни о ком…
Строчка Блока
Осени больная благость.
Горечь ломкой строчки Блока,
Вдруг поплывшей…
Будет плакать!
Вся поэзия обмолвка.
В нас уже не повторится –
Претворится ночь-предтеча:
Со страницы будет литься
В лица запахом аптечным.
Притворится и обманет.
Век чужой сто лет, как прожит.
Примерещится в тумане
Света тающего прожелть.
Фонарей качнутся блики,
И начнется всё сначала:
Все приметы, все улики,
Улица, озноб канала –
Века давнего уловка.
…И в окне рассвета пятна.
Плачь. Поэзия - обмолвка,
Без которой жизнь невнятна
Медвежий угол
Глаза закрою – белый день.
Глаза открою – ночь окрест.
Пряди, зима, свою кудель...
Позёмка, шпалы, переезд.
И вспять нет сил, и вдаль невмочь,
И опустелая земля
За пядью пядь вмерзает в ночь...
Поземка, насыпь, колея.
Зловеще, веще снег скрипит,
И настежь боль, и чаще след.
Обходчик в будке глушит спирт
Уже какую тыщу лет.
Он по повадкам, что медведь,
Но, как и я, лесам чужой
Медвежьим этим. Круговерть
Зимы сильнее спирта жжет.
Плеснет он полстакана мне,
Угрюмо скажет: Пей до дна…
Глаза откроешь – ночь темней.
Глаза закроешь – тишина...
Всё облетит
Всё, так или иначе, облетит,
Как сад мой днесь. Не выплавив итога,
За час сгорает осень. Некрологом
Рассыпан снега первого петит.
Безвременно утраченная боль –
Едва обрящешь, вновь ищи ab ovo.
Горчит вино из паданцев садовых,
И, бабочкой, в янтарь заката Бог
Безверьем погружен. Моим «прости»
Не расколоть небес остывших камень.
Пью за помин любви, напьюсь за память,
Которой жить. Как мягкий снег в горсти,
Всё, так или иначе, стает. Всё
Избытым станет, не приблизив к сути.
Иная боль придет на смену грусти
В осеннем хокку позднего Басё…
2.
Дрогнет сад наброском Тоса –
Золотистой пылью явь.
Длится ласковая осень.
Длится целый миг, а после
Холод песий… Всё исправь,
Лодку правь по зыби желтой
На трезвона медный стих –
В тот предел завороженный,
Где молитвы сахар жженый
На губах горчит сухих,
Где и ладанный, и дынный
Неба спелого ломоть
Весь потек. Там ты один, и
Богу прямо в пуповину,
В облаков живую плоть,
Впился башни конус острый,
И окутал рану дым.
Там в ладу с собой быть просто.
Там, склевав с погоста просо,
Дождевой попив воды,
Самой сладкой, птицы божьи
Возвращаются к реке.
Время там тебе поможет
Всё исправить, подытожив
Миг, что канул вдалеке…
Преткновение времен
1. на осень
Не прибрежный бульвар, приглядишься – «прибежище» ветра.
Осень брезжит едва, платит мытарю медной листвой.
И на выдохе пар ядовит, и, как оползень с веток –
Камнепад громких птиц над тяжелой недвижной водой.
Миг - и вдребезги день, и река, отражая усмешку
Бога сбитых небес, поглотит их, не вздыбивши брызг.
В почерневшей воде рыбы небо едят вперемешку
С тиной, илом и без… Безоглядный, бессмысленный риск –
Так глядеть в глубину - долго, истово, пристально, присно…
До ладонного льда, до застывших лидийских ладов,
Уходить в эту толщь… ход вещей беспощадно расписан…
Разойдутся круги, на воде не оставив следов…
2. на зиму
Река и журавли уходят общим руслом.
Но, стаи отразив, воде болеть и стыть,
И прирастать зиме, кромешной, вязкой, русской,
В заиндевелый звон обмакивать кресты
На луковках церквей и гроздья на рябинах,
А значит, скоро пить горчащее вино,
И слушать, как метель крадется под сурдину,
Выплевывая снег из трубных уст в окно,
А значит, выгорать, обкрадывая стужу,
Лучине и свече всё жарче и смелей -
Как будто бы зима сама закажет службу
За упокой снегов в некрополях полей…
3. на весну (прощеное воскресенье)
Смолкнут вьюги, поднаторелые
В извлеченье глухих октав,
Слягут тихо в сугробы прелые
Над бессонницей ждущих трав.
Время новой фантасмагории –
Тридевятый чужбинный март
Начинает свою историю
С безрассудных грачиных кварт,
С парков контурных, с мокрой графики –
Ветвь по воздуху, к блику блик,
Со следов на аллейном гравии –
Пара к паре, носками встык.
Со всего, что будет воссоздано:
Веры, ливня, гнезда, пути,
Со вкушенья вина на воздухе
В день воскресных “прощай – прости”;
С первородной нездешней легкости
И плывучести облаков…
…Сколько было в уловке ловкости –
Обнадежил и был таков.
Время чая
У плиты, в уюте тесном
Кот задумчивый скучает,
Всходит медленное тесто,
Поспевает время чая.
Разговор заварен, льется,
Выверяя наши веры:
Твой Сиддхартха – белый лотос.
Мой Егова – прутик вербы.
Со своим сливаясь в братстве,
Ты надышишь сны и сосны.
Я же звуком, поздним Брамсом,
Горьким дымом папиросы
Задохнусь, зайдусь от кашля –
Не спастись мне от печалей
Ни заветным отче нашим,
Ни густым китайским чаем.
Семиструнный цинь твой молкнет.
Мы прощаемся до ночи…
И в глазах кошачьих мокнут
Две луны, беду пророча.
Памяти отца
Расстрижены ветром просторы.
Обрезками неба в лицо
Мне осень хлестнула. И город,
Пустеющий, дышит свинцом.
И время, наполнившись гулом,
По узким проулкам бежит.
И день, отступая сутуло,
Щербинами света дрожит.
Мне холодно, папа, мне грустно,
Мне слышится скрипка твоя.
В смычке вдохновенном - безумство.
Крылатый смычок обуян
Растущей, полнящейся страстью
Намешанных густо кровей
И предощущеньем несчастья,
Предчувствием смерти твоей.
Как сбивчива, папа, как колка
Механика в левом боку.
Она и ко мне втихомолку
Подступит, Горбатая. Вкус
Осеннего сумрака солон,
И влажны от ветра глаза.
И слышится, слышится соло,
Звучавшее вечность назад…
* * *
Убывает на нет несуразная данность меня.
Осыпается дождь аллегорией убыли этой.
Растворяется жизнь по крупинке осеннего света.
Непочатый закат густ и темен на донышке дня.
Рассыпается ель... Сколько жизней прошло с рождества?
Хороводит капель бесноватых стеклярусных бликов.
И язычества ночь опьяневшей кружит Эвридикой,
Левой ножкой одной монастырский разрушив устав.
Только всполох любви покачнет бесконечный покой,
И пометит зрачки беглый след золотистого тока.
Круг замкнется звездой в воспаленной гортани востока -
Жизнь лишь блик тишины над забвения мутной рекой.
Отворивши ветра, ветви елевых лап обнажив,
Осыпая дожди и листая на бис листопады,
Время ткет тишину... Эвридика кружит до упада...
По глотку, по глотку сладко тянется с донышка жизнь...
Артему Ведерникову
Глядеть в печаль воды, растаять где-то
В шмелиных спелых травах, различать
Вес бабочки всей чуткостью плеча,
Прожилкой каждой влиться в дельту лета,
И вовсе позабыть, что за года
Рим громоздят чудовищем державным,
И сознавать, что рим не станет равным,
Как ни тянись, растущим в небо травам…
Глядеть в печаль воды… Скажи, куда
Ещё уйти? - в глухой пустырь двора,
Как в монастырь, чтоб надышаться болью –
Утраченной религией футбольной,
И дом представить, где еще вчера
Как будто жил, но канул без следа,
Где попугай берёт с ладони просо,
Где в ладане отцовской папиросы,
В мольбе скрипичной, тают все вопросы…
Уйти в пустырь, в печаль, в траву...
Куда?…
Стихи о Питере
Здесь пришлый я, здесь вечер желт и желчен,
С усталым, воскового цвета ликом.
В слепых дворах, как в раковинах жемчуг,
Как на погостах сонных землянику,
Взрастило время свой туманный город,
В котором не сыскать покоя ветру.
Здесь первый встречный вдруг, без разговора,
В глаза взглянув, протянет сигарету.
И мы закурим, ёжась от прохлады,
Смешав два едких дыма ожиданья,
И зыбкой болью тронет анфилады
Заброшенных дворов, щербатых зданий.
И я пойму, я вспомню, что не вовсе,
Не вовсе чужд был этой, из-под спуда
Сквозящей боли. Сыворотку вёсен,
Ночей животворящие простуды,
По вдоху, по глотку цежу, по капле,
Заслушавшись дождя глухою гаммой.
И, видит Бог, один бы был, заплакал…
Конечно же от дыма… Хоть богами,
Ручаться, знаю – гибельное дело,
Но в этой нервной музыке есть что-то,
Что даже нашим слухом неумелым
Расслышать можно... Чуткое болото
Качнется под мощеным переулком,
Ведя меня по выступившей жиже,
Туда, где всадник, спетый медью гулкой
Взнуздал коня, и я тогда увижу,
Как на Сенатской, погруженной в глянец
Непрочного небесного нефрита,
Кругами бродит хмурый итальянец,
Ворча на грубость камня: - "нон-финито"…
И снова дождь, и музыка, и что-то
В ней чуждое мишурным переменам.
И вновь вода слой свежей позолоты
Смывает напрочь, чтоб дышалось стенам…
* * *
Ни прошлого, ни прочего –
Мне просто важно быть!
Забыть бы даже отчество,
Отечество забыть.
Не вспомнить роду, имени,
Отметин на пути.
Прохожий, помяни меня…
Нет имени, прости.
Ты тоже ведь без имени
Для всех ветров окрест.
И ты через калинники,
За старый переезд,
За речку обмелевшую,
По полю, наугад,
Пойдешь тропою пешею
Сам от себя назад –
От имени, от отчества,
Отметин на пути.
Такое время – хочется
Куда-нибудь уйти.
Не мучиться утратами.
Не жить вчерашним днем,
И мыслью виноватою
Не жечь себя живьем.
И в этой безымянности
Избытого в былом
Зиме мести, зиме мести…
Бело, белым-бело…
Превратные стихи
Проснувшись, бросишь беглый взгляд в окно –
Свет дрогнет, как на фреске Боттичелли.
И ты стоишь, и виснет долу челюсть,
И сквозь фрамугу тонким белым льном
На тело воздух падает весенний.
Всё царственней подробности двора:
Ленивые, со скрипом, карусели,
Луж приглушённый блеск et cetera…
С заутрени на лавочки во двор
Неспешно возвращаются старушки.
О, как легко их причащенным душам
Вновь по душам затеять разговор.
Внезапный флирт чумного пуделька
С громадной черной сукой в лысых пятнах, -
И тот ведь схожим кажется слегка
С репризой Мейнингенского театра.
Светящаяся пыль поверх ковров
Кружит, искрится - зрелище субботы.
Домохозяйки, может, за работой,
А может, за магической игрой –
Синкопы извлекают. У пивной,
Поблизости, веселия флюиды,
Античный праздник - Мартовские Иды,
Гул Палатина, гомон озорной.
Там завсегдатай всю рассмотрит суть
Вещей - до их крупы краеугольной.
Там не поймешь, базарят ли, глаголют
Пророчески, пока не пуст сосуд
С амброзией, разбавленной на треть
Румяной, полногрудой, ушлой Машей…
Глядишь в окно, и белый день все краше.
Не больно жить. Не страшно умереть…
Лишь в некий миг, неведомо какой,
Внезапное предчувствие некстати,
Предательски нахлынет, и легко
Взгляд безмятежность прежнюю утратит...
Всё тот же двор, и воздух, и окно,
И, в общем, те же время и пространство,
Но, Боже мой, так безрассудно пьянство,
Там, у пивной, так гибельно оно.
Последний наполняется баллон.
Обкладывает трехэтажным Маша
Своих клиентов, сумрачных и страшных,
Друг другу начищающих ебло.
Надравши глотки, свой смутив покой
Из-за пустой бутылки у качелей,
На лавочку рядком старушки сели
Для грязных пересудов шепотком.
Завеса пыли, сбитая с ковров,
Как серый призрак отлетает в лужу
Зловонную, и став опять ненужной
И одинокой в пустоши миров,
Собака хрипло лает в пустоту,
Хвостом сгоняя жирных мух с проплешин.
Скрежещут карусели. Безутешен,
Надрывен звук, что слышен за версту.
Лучистый блик давно уже ушел
В какой-то из проулков между серых,
Бетонных плит, а с ним и баядера,
С ним бабочка, разряженная в шёлк,
Вспорхнула прочь. И в воздухе прохлада
Всё злее жжет, и всё тревожней жить.
Но ты стоишь и не отводишь взгляда,
И свет твой претворяемый дрожит.
И ощущаешь вновь, в который раз,
Условность всякой зримости и сути.
Они лишь образ, что навеян лютней
Внутри тебя. Их куцый парафраз…
АВГУСТ
Чем глубже август, тем больней вдыхать
Грузнеющего лета хворь и влажность.
И тишина навязчивей, протяжней
Во всём, и даже в замысле греха.
Самодержавье самозванцев-снов,
Снов-деспотов не свергнуть до полудней,
И монотонно, как гребцы на судне,
Работает механика часов.
Ещё одни закрыты времена,
Как холодают зреющие следом.
В чём умысел и цель Природоведа?
Гипотез нет. И дымная луна
Едва очертит рамкою пейзаж,
В котором всё живое слито с фоном...
И набирает в толще заоконной
Страницы Книги Вечный Метранпаж.
Из французской тетрадки
1. Дождь в Сен-Дени
Дождь-то, дождь-то какой в Сен-Дени –
Тихий, теплый, едва ль ни галантный.
Непричастны ко времени дни.
Как вода дождевая, бельканто,
Напевая старинный куплет,
Уплывают они, но не в Лету,
А становятся полостью флейты,
Сквозь которую, спрятавшись в плед
Хрупких, кратких, как вечность, ночей,
Выдыхает Флейтист безымянный
Зов рассветный. И смешаны странно
Времена, и как будто ничей,
Никакой, неопознанный век
Наступил или вовсе безвечье.
На знакомом до боли наречье
Шепчет дождь, затихая в траве…
2. Прогулка по набережной реки Соны
Над лучащейся Соной
Льется, плещется соло:
В "соль" намешано соли,
Горечь в длящемся "ре".
Здесь, в прозрачном июле,
Небо в сотах. Из улья
Пчелка - музыка - пуля
В грудь летит…
La rentree.
Вот и встретились в зыбком
Наваждении скрипки.
Жалят звуки и блики,
Смешан рой их и рай.
Ты мне львов меднолобых,
Трубный дым из утробы
Ткацких фабрик и робость
Встречи, папа, сыграй.
Ввысь смычок и обратно.
Звук, со струнки превратной
Вдруг скользнув, до театров
Древнеримских, до крыш,
Дальних, тонущих в лозах,
Долетит, и сам воздух,
Будет сыгран, воссоздан –
Ты его сотворишь
Мне в подарок. И все же,
Помнишь, я был моложе,
А теперь мы похожи –
Ты близнец мой и брат.
Боль в бемоле бессонном…
Дождь. И каплями в Сону
Осыпается соло –
Только брызги летят.
МОИМ ДРУЗЬЯМ
Понаписал бы я стихов,
Чтоб взор друзей моих порадовать,
Я б всеми правдами-неправдами,
Нектаром, зельями отравными,
Что варят из болотных мхов,
Каким-то выстраданным вымыслом,
Всем, что способен был бы вычислить,
Всем, что способен угадать,
Друзьям бы стал стихи слагать -
Цветные, пьяные, летучие.
Они бы выписались тютчево,
Звенящие, как бубенцы.
На языке, что леденцы
Они бы мятные растаяли.
Им аплодировал бы цирк,
Пока искусствовед свой «цыц»
Кропал в пустой статье про табели
О рангах для премудрых строф…
Но я, о други, не готов,
Хотя всем сердцем расположен
Вам сделать этакий пустяк.
Ну, разве только жизнь спустя.
А эта кончилась, возможно…